Ребята нашего двора

Предисловие к книге «Ребята нашего двора»

Может быть, это имя известно немногим, но те, кто знает Гарри Григорьевича, говорят о нем как о человеке очень интересном.

Кто он, Гарри Григорьевич Горчаков-Баргайс ? В нем одном живут два человека. Один- изысканный, потомок известной русской фамилии; другой — от земли, от природы- лесов, моря, полей … Москвич и рижанин. Он беззаветно предан Москве и бесконечно любит Ригу, Латвию. Он помнит милые с детства московские дворики и суровую Москву, которую защищал в шестнадцать лет. И еще — пейзажи Подмосковья, написанные им маслом. Не стал он профессиональным художником, но осталось художественное восприятие природы и жизни.

Вот и теперь, в свои восемьдесят лет Гарри Григорьевич живет на самом берегу Рижского залива, бесконечно любуясь живым морем, он радуется, когда прилетают белоснежные лебеди. Он призывает всех своих знакомых и друзей- живите в природе, постигайте ее красоту.

Море — его стихия. Всю свою жизнь он связан с «большой водой». Он «освоил» Черное, Белое, Балтийское, Северное моря, Атлантический океан- это все вехи его жизненного пути. Гарри был и военным моряком, и гражданским- в торговом флоте. Но это далеко не все. Он и рыбак, и заядлый охотник, и строитель, и радист, и просто мастер на все руки.

Семья у Гарри Григорьевича большая: дети, внуки. И его муза Зоя- супруга, подруга, помощница. Уходя в море, он оставлял дома бесчисленные указы, наказы, приказы, инструкции в виде записок и лозунгов, которые приклеивал к стенам, дверям. Это для того, чтобы Зоя не забывала их выполнять. Вот такой хозяин!

В быту Гарри Григорьевич- гурман, но при этом он неприхотлив. Он разбирается в изысканной пище, в дичи, но не без удовольствия вспоминает любимые в свое время московские котлетки по шесть копеек за штуку.

Мир Гарри Григорьевича особенный, он разнообразен и неповторим. Порой кажется, что его девиз- чем хуже, тем лучше. В его жизни было много, как теперь говорят, экстрима, моментов «на грани». Это его закаляло, как бывало с героями Киплинга, Джека Лондона. Как и в них, в нем романтика, торжественность, даже патетика, сочетаются со смешливостью и богатым чувством юмора.

Устные рассказы Гарри Григорьевича всегда интересны, оригинальны, не лишены фантазии и мудрой хитринки. И вот теперь мы имеем возможность прочитать его воспоминания.

Екатерина Серебрякова.

Посвящается погибшим пацанам дома.

Из почти ста ребят двора

Живыми после войны вернулись не более десяти.

НАЧАЛО

За окном вдруг раздались звуки горна. Гера по прозвищу Философ скинул одеяло, вскочил с кровати, схватил свой пионерский горн, высунул его в форточку окна и длинными тирадами беспорядочных звуков ответил на призыв Бобки, живущего на седьмом этаже, окна которого также выходили во двор этого большого московского дома. И Философ, и Бобка были единственными обладателями горнов, что и надо было подтвердить всем. Начиналось утро. В окна вливались звуки гудков автомашин М-1 и ЗИС-101, которые пришли на смену «газикам» и французским такси «рено». Коммунальная квартира просыпалась. Подрагивая от утренней прохлады, Философ оделся, взял зубную щетку и вышел в длинный коридор, направляясь к туалету, возле которого уже стояла очередь из трех жильцов квартиры. Вдруг дверь одной из комнат открылась и высунувшаяся тетя Оля сильным голосом прокричала своей дочери Зое: «Да ты ее УТЮГОМ! По горбу, по горбу!». Действие предназначалось горбатой Миле, жившей в маленькой комнатушке при кухне. Услышав о надвигающейся угрозе, Миля быстро юркнула к себе в комнатку и заперла дверь. Философ направился в ванную комнату, где чистила зубы Ирка Берзина, деваха, жившая у Сопальковых.

— Опять, гады, мою зубную щетку говном вымазали!- повернув голову, произнесла она.- Не ты ли руки приложил?

— Да что вы, Ирина, разве можно? Что за люди! Никогда не оставляйте щетку. Видите, я свою всегда беру с собой,- произнес Философ, усиленно соображая, чья это работа.

Между тем кухня уже жила своей бурной жизнью. На многочисленных керосинках и примусах кипели кастрюльки. Каждая была закрыта крышкой, на которой обязательно висел маленький аккуратный замочек. Кто не обладал такими защитными приспособлениями, рисковал получить в суп добавку в виде кусочка мыла или резинового изделия известного завода. Обитатели кухни, негромко переругиваясь между собой, косились на тетю Нюру. Она, с перевязанной после недавней драки рукой, гордо стояла у своего столика со скалкой в здоровой руке. Все уже знали, что вчера Нюрка выиграла свое дело в товарищеском суде. Обитатели пятьдесят четвертой квартиры были разделены на кланы и коалиции, вражда между которыми не затихала ни на день. Сегодня тоже ждали очередной драки.

Товарищеский суд, избранный жильцами дома, не управлялся с многочисленными делами и ежедневно бурно заседал в подвале дома, откуда всегда раздавались разъяренные голоса. Дом большой, квартир великое множество, и все- коммунальные, поэтому склоки не прекращались.

Вдруг на кухне прозвенел звонок: кто-то звонил у входной двери. Все смолкли, застыли на своих рабочих местах, и каждый начал про себя вести отсчет: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Бединским надо было звонить максимальное число раз- двенадцать. После восьмого звонка Колбасина побежала открывать дверь. К ним приехали родственники из деревни, а это значит, что до поздней ночи будут петь «Шумел камыш, деревья гнулись» и ароматизировать общий коридор самогонным перегаром. Войдя на кухню, Философ подошел к своей матери, выделяющейся из общей массы своей интеллигентностью, взял протянутую ею тарелку с жареной картошкой и направился в комнату завтракать.

Надо было собираться в школу, но его снова стала преследовать навязчивая мысль. Дело в том, что вот уже несколько месяцев Философ был занят: он конструировал каловую бомбу, и два ее пробных экземпляра его явно не устраивали. Бомба предназначалась для торжественного выброса из окна четвертого этажа школы на середину улицы во время большой перемены. Помимо калового, она должна была создать еще звуковой и цветовой эффекты. Для корпуса бомбы использовалась громадная стеклянная электролампа, принесенная с находившегося неподалеку склада дефектных ламп. Роль взрывного облака выполнял зубной порошок, насыпанный внутрь, а цвет давал один литр чернил, разбрызгивавшийся при падении бомбы на асфальт. Теоретически всё было как будто правильно, но не давали покоя и мучили Философа конструктивные трудности.

Схватив свой портфель, Философ быстро открыл коробку с масляными красками, взял тюбик черной «жженая кость» и выдавил часть краски на указательный палец правой руки. Белую краску он выдавил из тюбика «цинковые белила» на средний палец и, взглянув на часы, выскочил на лестницу. На лестничной площадке этажом ниже на стене висела большая вывеска «Зубной врач Филантель» со стрелкой, указывающей на дверь квартиры. В слове «врач» он закрасил белым нижнюю часть буквы «в», букву «р» подрисовал черной краской, превратив ее в «в». Получился текст- «зубной рвач». Последний раз эта процедура была проделана пару недель назад, но забывать о ней нельзя было, так как с маниакальным постоянством текст вывески восстанавливался. Над подъездом дома красовалась такая же вывеска, но произвести аналогичную редакторскую правку не было возможности из-за технических трудностей. Окинув взглядом свое творение, Философ помчался вниз. Внизу были еще две лестничные площадки, а это значит- четыре двери на каждой, то есть, восемь кнопок звонков. Сбегая стремительно вниз, он нажимал на все кнопки, радуясь в душе произведенному эффекту. В каждом подъезде дома, а их было четыре, жили десятки пацанов, и одному Богу известно, сколько раз каждый из них за день пробегал вниз по лестнице (а не позвонить при этом в каждую квартиру считалось верхом неприличия). Хлопанье дверей и крики проклятий сверху приносили незабываемую радость. Еще лучше было вставить в звонок спичку. Терроризированные звонками жильцы иногда выставляли перед своими дверьми засаду и, прислушиваясь, были готовы схватить и наказать.

На улице перед домом повстречался Шныря, маленький малолетка с постоянно текущими соплями, обладающий необыкновенной пронырливостью и усердием.

— Слушай, Философ, а Надька-китайка опять с Ванькой-чумой гуляет!

Не получив ответа и принимая темп бега, он снова пропищал:

— Философ, а что после школы делать-то будем? Шныря еще был под впечатлением от вчерашнего, когда ребята на приоткрытую дверь ненавистной пятьдесят первой квартиры осторожно сверху поставили ведро с мочой и калом и, позвонив, сами с верхнего этажа наблюдали за произведенным эффектом.

— Посмотрим,- улыбнулся Философ и вприпрыжку помчался в школу.

На улице пахло весной, громко чирикали воробьи, ворковали сизые голуби, дворники в белых фартуках и с бляхами на груди подметали тротуары, вдоль которых журчали, искрясь на солнце, ручьи из последнего тающего снега.

В школе к нему подошла Шурочка Малинина и заговорщическим голосом, оглядываясь по сторонам, сказала:

— Ведро уже полное! Я принесла одну бутылку чернил, еще две принесли Чижиков и Беляев.

Дело в том, что прямо в школе проживал учитель математики старших классов по кличке Гем. Он очень досаждал всем своими подзатыльниками. Обладая голым черепом с торчащими в стороны, как усы, бровями, он своим свирепым видом наводил ужас. Его ненавидели все ученики школы. Гем имел привычку просыпаться поздно, если у него не было уроков. Его постоянно будили шум и гвалт, устраиваемые на перемене перед его дверью ребятами. Выскочив полуодетым в коридор, он учинял самосуд. Пол в коридоре был из керамической плитки и под дверь комнаты Гема шел очень удачный наклон. Чтобы проучить, мы решили вылить в его комнату ведро чернил. Собирали их больше месяца. И вот наступил долгожданный момент. Вылить решили на первой перемене. Философ с оглядкой взял спрятанное ведро и, в окружении других ребят подойдя к двери Гема, быстро его опрокинул, тут же бросив. Одновременно Женя Михеев сильно стукнул ногой в дверь. Зная, что от Гема убежать было невозможно из-за его резвости, все отскочили в стороны и как ни в чем не бывало прижались к стенам. Все, кроме Учеников младших классов. На какое-то время повисла тишина, потом дверь с грохотом распахнулась, и разъяренный Гем в кальсонах выскочил в коридор, сокрушая всё на своем пути, изрытая из мощной груди нечленораздельные крики. Но тут прозвенел спасительный звонок. Все с облегчением и радостью устремились в свой класс. Философ обладал даром предвидения. Он заранее распорядился, чтобы на перемене в каждую чернильницу на партах положили по маленькому кусочку карбида. Несмотря на открытые окна, в классе стояла невообразимая вонь. Из многочисленных чернильниц шипя извергались фиолетовые пузыри. Все ждали Воблу, учительницу литературы. Философ знал, что за меньшее зло будет меньшее наказание. Карбидом надо было отвести класс от Гема. Началось следствие. Уроки были сорваны.

Поскользнувшись и, словно жаба, грохнувшись в чернильную лужу, перепачканный с ног до головы, Гем сидел на полу, размышляя, что отмыться теперь он за неделю не сумеет.

Что ждало нас впоследствии, об этом рассказывать не стоит.

ЗООПАРК

Начинался летний день. Во дворе дома еще было прохладно. Высунувшаяся из открытого окна на четвертом этаже Ивершина скрипучим голосом громко прокричала:

— Джони, Джони, иди кушать макарони!

Джони, стоявший внизу в окружении ребят, принял независимую позу, показывая всем своим видом, что его это никак не касается. Все были в сборе: Арвидка-рыжий, Философ, Бублик, Жиртрест, Тюлька и другие. Накануне компания единогласно решила идти в зоологический сад. Одновременно, для всеобщего веселья, надо было, как и раньше, разыграть там обезьянку по кличке Машка. Для этой цели Шныре были выделены собранные всеми сорок две копейки, чтобы тот в аптеке на Никольской купил слабительных конфет. Появившегося во дворе Шнырю остановил громкий голос Арвидки:

— А сдача?

Шныря неохотно вытащил изо рта трех и пятикопеечную монеты. Положив в карман сдачу, Арвидка продолжил:

— А теперь давай конфеты.

Шныря, утерев свой постоянно мокрый нос, с виноватым видом полез за пазуху, вытащил конфеты и протянул их. Все встали в кружок и, нагнув головы, стали внимательно изучать целость упаковки. На удивление, она оказалась целой. Дело в том, что в прошлый поход Шныря, не утерпев, съел почти половину конфет, и его после полновесной оплеухи пришлось высадить из трамвая, так как атмосфера вокруг Шныри стала невыносимой. Убедившись в целости упаковки, Арвидка похлопал Шнырю по пузу, сказав:

— Молодец, чувствую в животе торричеллеву пустоту. Что такое торричеллева пустота, он не знал, но слышал.

Долговязый Витек из пятьдесят первой квартиры в защиту Шныри воскликнул:

— Ребята, давайте забудем прошлое, ведь тогда дитя просто тешилось.

— Чем бы дите не чесалось, лишь бы не палкою!- произнес Философ, вынимая руки из карманов штанов. Покончив таким образом с формальностями, все гурьбой направились к трамвайной остановке.

— Гоните монеты!- обратился ко всем на остановке рыжий. К сожалению, всех набранных монет хватило только на четыре билета. В пути предстояли трудности. Всё зависело от того, какой попадется кондуктор, и от расторопности самих безбилетников. Несмотря на то, что троих все же высадили, компания вскоре добралась до зоосада на других трамваях. Проникновение в зоопарк было делом техники. Протыриваться без билета у всех был большой опыт. Встреча произошла у обезьянника. Летом часть обезьян, в том числе и Машка, находилась в клетках на открытом воздухе. Машка сидела среди отполированных корней деревьев внутри клетки и скучала, равнодушно поглядывая на немногочисленных посетителей, так как был рабочий день. Слабительные конфеты Машка съела быстро и жадно, постоянно оборачиваясь по сторонам, сверкая блестящими глазами, думая, как бы не отняли, хотя кроме нее в клетке никого не было. Действие конфет начиналось через час. Надо было ждать. Арвидка сказал Жиртресту:

— Останешься у клетки дежурить. Когда появится пижонская публика, прибежишь и скажешь нам. Мы будем у крокодилов и змей, знаешь ведь?

— Опять я,- почесывая свой толстый животик, заныл Жиртрест.- Вчера я тоже водил, когда играли в казаки-разбойники!

Ладно, пусть считалочка решит, кому дежурить. Арвидка подмигнул Бублику, сказав:

— Считай!

Бублик скорчил серьезную гримасу и начал считать, указывая своим немытым пальцем, начиная с груди рыжего, и далее по всем, вставшим в кружок, громко произнося: «В этой маленький компании кто-то сильно навонял. Раз, два, три, это, верно, ты»- и его палец при этом неумолимо остановился на Жиртресте.

— Справедливость восторжествовала!- прокомментировал Философ. Затем все направились к террариуму. Приблизительно через полчаса прибежал запыхавшийся Жиртрест. Некоторое время он не мог ничего вымолвить, а потом выдал:

— Уже пришли! Уже!

— Кто пришел?- не отрываясь от раскрытой пасти неподвижного крокодила, произнес Арвидка.

— Две толстых тетки в платьях, иностранцы! И один военный!

— Нам еще милиционеров не хватало! Иди, лишенец, еще рано, да смотри, настоящих пижонов не пропусти! -ответил рыжий.

Когда под яркими лучами солнца ребята стояли около павлинов и, пуская слюни, наблюдали, как другие едят мороженое, снова прибежал запыхавшийся Жиртрест, прокричав:

— Пижоны! Пижоны! Во всем белом! И много их, скорее! Один в пенце! — В каком пенце?- спросил Арвидка.

— Золотое, на носу.

— Каком носу?

— Это пенсне на носу пижона,- изрек вмешавшийся Философ.

Мгновенно вся орава вприпрыжку бросилась к Машкиной клетке. Около клетки стояла живописная группа: отец семейства с большим животом и в соломенной шляпе, его дородная жена с белым зонтиком, две более молодые, очевидно родственные, пары, а на переднем плане- четверо детей в матросских костюмчиках с синими воротниками и бантами. Действительно, большинство из стоявших были в белом.

— А девушка созрела!- глядя на Машку определил Арвидка. Пижонская группа, до этого безрезультатно пытавшаяся расшевелить Машку, с презрением посмотрела на прибежавших ребят, надменно показывая всем своим видом, насколько они классово выше этой шантрапы. Между тем, прибежавшие предупредительно встали сбоку, в ожидании кульминации. Арвидка торжественно вытащил из кармана конфету в красивой красочной обертке и начал протискиваться на передний план. При этом он невольно слегка задел мадам с зонтиком.

— Фу, какой нахал! Невежа!- пропищала дамочка, с отвращением посмотрев на рыжего.

— Пардон за извинение,- громко ответил за Арвидку Философ. «Ну, фифа, погоди, то ли еще будет»,- подумал Арвидка, приближаясь вплотную к клетке. Между тем, Машка с печальными глазами понуро сидела в углу клетки. Она подозрительно прислушивалась к непонятному бурчанию в соем животе. Показав всем конфету, Арвидка бросил ее в клетку, поближе к обезьяне. Ни Машка, ни пижоны не знали, что в красивую обертку был завернут камень! Радостно схватив конфету, Машка тут же отправила ее в рот и сразу зубами нарвалась на твердый камень. Ее возмущению не было предела. Она, выражая свою злость, как всегда, с яростью прыгнула на перекладину турника, находившуюся в середине клетки, и, повиснув на ней руками, начала крутить «солнце», при этом интенсивно понося. Брызги жидких экскрементов, разлетаясь, оседали на белых одеяниях опешивших пижонов. Некоторое время они еще не понимали, что происходит, увлеченные гимнастическими выкрутасами Машки, и только потом с запоздалыми воплями отпрянули от струй и брызг, летевших на них. Но было уже поздно. Стоял невообразимый хохот наблюдавших. Глава семейства, сняв шляпу и протирая платком пенсне, картавя причитал:

— Безобгазие, безобгазие! Какой кошмаг! Я буду жаловаться! Где здесь вода?- спросил он у выделяющегося среди ребят Философа, на что тот изрек:

— Всё течет, и всё из меня… Основной закон диалектики,- после чего показал рукой направление, в котором надо идти к воде. Что такое диалектика, Философ, конечно, понятия не имел. Но слышал.

Чертыхаясь и отряхиваясь, пижоны побрели в поисках воды в направлении, указанном Философом, а довольная и радостная ребятня, громко комментируя события и жестикулируя, пошла осматривать достопримечательности зоологического сада. Впереди их ждали слоны, бегемоты, носороги и другие экзотические животные.

РАЗНОЕ

Философ был из интеллигентной семьи, отличался от других ребят двора аккуратной одеждой, никогда не грубил и не ругался матом. Он родился под томами Малой Советской Энциклопедии, стоявшей у изголовья его кроватки. С четырехлетнего возраста он научился ее читать, а впоследствии- штудировать. Философ не знал ни одной русской сказки, они его никогда не трогали, зато его кругозор, благодаря ежедневному общению со столь горячо любимыми томами, стал очень широким. Он обожал цветные иллюстрации, мог часами вновь и вновь читать и перечитывать любимые страницы. Кличку Философ во дворе получил именно благодаря любимым двенадцати томам Малой Советской Энциклопедии. Громадная орава дворовых ребят, приблизительно одного возраста, насчитывала около ста человек. В те времена московские дворы кипели от коллективизма их обитателей. Вся жизнь ребят проходила фактически во дворе. Философ не был лидером, но, отличаясь большими знаниями и изобретательностью, был идейным вдохновителем всех дворовых забав. Как ни странно, родители других детей часто ставили его в пример своим отпрыскам. О его особой роли во дворе не знала и его мать, очень занятый на службе человек. Отца не было. С раннего утра и до позднего вечера двор гудел и кипел как муравейник. Девчонки и мальчишки жили двором. Каких только коллективных игр тогда не было! Чехарда, кобылка, козлы, казаки-разбойники, лапта, двенадцать палочек, расшибалочка, чеканка, салочки, штандер и, конечно, футбол. В те времена советский футбол начал выходить на международную арену. В силу «географического положения» двора, его обитатели болели за «Динамо». К тому же недалеко жили знаменитые форварды этой команды, легендарные Сергей Соловьев и Николай Дементьев. В какие только «мячи» не играли ребята! В ход шли консервные банки, тряпичные мячи из набитого чулка, резиновые (отобранные у девчонок)… А иногда гоняли и настоящий футбольный мяч, вынесенный кем-то из квартиры состоятельных родителей. Как ни печально, обычно игра заканчивалась разбитыми стеклами окон, после чего «футболисты» разбегались и во дворе воцарялось временное затишье.

Нельзя сказать, что жильцы дома в своем большинстве отличались бедностью, даже наоборот, было много семей военнослужащих и работников НКВД, так называемого среднего достатка, однако на весь двор было всего два взрослых велосипеда. Это подчеркивает материальное состояние людей той эпохи. Зато несколько лет подряд в Москве была мода на самодельные самокаты. Вместо колес у такого сделанного из досок самоката стояли шарикоподшипники. Сотни ребят под грохот, издаваемый при езде, гоняли по улицам. Иногда коллективные шумные поездки совершались в другие районы. Милиция тщетно пыталась бороться с быстрыми и юркими самокатчиками. Во дворе, в подвале, находился красный уголок. Помимо заседаний товарищеского суда и других общественных мероприятий там иногда устраивались танцы. Кто-то приносил патефон с пластинками, и разновозрастные девчата и ребята танцевали или учились этому. Мелодии на пластинках были стандартными. Особо популярными считались «Дождь идет», «Утомленное солнце», «Ветка сирени», «Песня чарует», «Рио-рита». Эти пластинки всем нравились.

Однажды Философ, зайдя в красный уголок, увидел картину: в окружении ребят, посреди зала, на деревянном гладком полу стоял забавный котенок. Каждая его лапка была обернута бумагой из половины страницы ученической тетради. Чтобы такие его бумажные «сапожки» не соскакивали, они в верхней части были обмотаны ниткой. Котенок, потеряв привычный контакт с полом, проделывал чудеса. Он поочередно поднимал лапки вверх и тряс ими, раскачиваясь, делал то переднюю, то заднюю стойку. Непонимающе тряс головой, но испуга при этом не выказывал. Хохот стоял невообразимый. Никто ничего подобного никогда не видел. Действительно, зрелище было потрясающе смешным и безобидным. Ни один клоун в цирке не вызывал такого эффекта. Нахохотавшись со всеми, Философ задумался. Когда девочка Надя освободила своего котенка от пут и унесла домой, у Философа возникла блестящая мысль, и он начал ее прокручивать в своей изобретательной голове.

Значит так! Сначала берем грецкие орехи. Аккуратно раскалываем их по ободку на две половинки. Затем внутри удаляем перегородки. Берем кошку. Каждую ее лапку обмазываем варом или смолой. Затем аккуратно на каждую лапку надеваем по половинке скорлупки грецкого ореха. Они фиксируются разжатием пальцев кошки. Кошка подкована! Теперь опускаем ее на паркетный пол, затем… Нет, не то! Надо что-то оригинальное! На крышу! Конечно, на крышу, покатую! Нет, на черепичную крышу! Где такую взять в Москве? Есть! На черепичную крышу французской (так мы ее называли) церкви, что рядом с пятьдесят седьмой школой. Как туда забраться? Ага, по пожарной лестнице! Затем аккуратно опускаем кошку на черепицу с конька крыши. Кошка начинает скользить вниз, когти не работают, сцепления с крышей нет. А жить хочется! Но ведь опасная высота. Тогда она должна бежать вверх. Раздается грохот скорлупок по черепице. Она бежит, громыхая, но постепенно пробуксовывая, приближается к краю! Оглядывается. Чтобы не свалиться в пропасть, набирает обороты. Грохот усиливается, наконец, после максимального усилия, кошка останавливается на середине ската крыши и бежит всё время на одном месте! Привлеченная грохотом, внизу собирается толпа. Все, задрав головы, смотрят на необычное представление. Толпа ликует. А кошка под грохот скорлупок всё бежит и бежит на одном месте. Бежит час, потом второй, наконец, приезжает пожарная машина, и пожарные торжественно снимают ее с черепичной крыши. Заманчиво! Но нельзя.

Во-первых, нельзя мучить животных! Процедура со смолой тоже не из приятных. Затем, кошка может элементарно свалиться с крыши и, хотя церковь невысока, а кошки падают всегда на лапки умело, всё равно это риск. Животных Философ любил.

Отбросив быстро промелькнувшую мысль, он снова приступил к обдумыванию усовершенствования своей каловой бомбы. А во дворе ребятня обсуждала предстоящий 7 ноября военный парад. Все бредили предстоящим событием. По Мясницкой улице всегда проходила знаменитая Пролетарская дивизия. По ней всегда судили о вооружении Красной Армии. Подтянутые, одетые в новую форму, в касках, стройными рядами шли солдаты, неся на плечах винтовки, ручные пулеметы и каждый раз что-то новое из вооружения. Это и сегодня было главным в обсуждении.

— А помните, 1 мая один солдат нес вставленные в стволы винтовок гранаты?- сказал Пашка-кривой.- А как ими стреляют?

— Я знаю, я знаю,- ответил Бобка.- Они навинчены на шомпол и вставлены в дуло!

— Это гранаты Сердюка, как рванет, и ваших нет!- поведал Петька-чесоточник, сын военного.

Все восхищенно заерзали на скамейке. Каждый завидовал солдатам Пролетарской дивизии. Потрогать руками настоящую винтовку, пулемет, а еще лучше бронемашину или колесный танк БТ, считалось верхом шика. Танки, пушки, кавалерия на парад проходили по другим улицам. Но их можно было увидеть до начала оцепления улиц перед Красной площадью. Оцепление начиналось в семь утра. Все решили встать в шесть, чтобы успеть пройти до его начала. К сожалению, большинство ребят самостоятельно так рано проснуться не умели, а других родители просто не будили, и они довольствовались тем, что видели на своей улице.

Придя домой, Философ обнаружил в передней, на вешалке, массу разных пальто и головных уборов. Его особое внимание привлекла эскадра многочисленных галош на паркетном полу. Среди них были мужские и женские, старые и новые, фабрики «Красный треугольник» выделяющиеся среди остальных байкой ярко-малинового цвета внутри. Философ понял, что к Абраму Ароновичу и Софии Яковлевне по какому-то поводу пришли гости. Действительно, из-за двери их комнаты слышалась музыка. Играл патефон, а в передней стоял густой запах лука и селедки. Матери дома не было. Он решил пошутить. Периодически София Яковлевна, заметая сор в передней, подкладывала его под наш коврик, вспомнил он, а позавчера она нахально вскрыла письмо, адресованное матери. Естественно, это радости и умиления не приносило. Зайдя в свою комнату, Философ взял молоток и гвозди. Затем, выйдя и убедившись, что в коридоре свидетелей нет, прибил гвоздями к полу все галоши. А потом, вернувшись обратно, с девятым томом энциклопедии уселся возле своей двери, предварительно заперев ее, на всякий случай.

Прошло часа два. За дверью послышались голоса и началось движение. Гости прощались с хозяевами. Раздался голос Софии Яковлевны:

— Приходите, дорогие! Извините, если что не так. Затем несколько голосов вскрикнули и послышался грохот! Кто-то падал на паркет. Снова грохот, потом проклятия и хохот одновременно.

— Какие молодцы! Не теряют юмор в экстремальных ситуациях- подумал про себя Философ.

Возмездие свершилось!

СОБАКА

Дом, в котором росли, ходили в школы, двор, где играли и забавлялись своими приколами наши ребята, резко отличался от других московских дворов, прежде всего, контингентом проживающих в нем обитателей. После Октябрьской революции и гражданской войны в нем поселились сотрудники ЧК и семьи латышских красных стрелков. Во дворе даже была латышская футбольная команда, за которую играли мальчишки из латышских семей. Четверть всех жильцов дома составляли семьи работников ЧК-ОГПУ-НКВД (одной организации, которая меняла названия). Главы этих семейств бесследно исчезали после периодических уничтожений руководителей этих могущественных ведомств. Пестрый национальный состав жителей дома, однако, не мешал ни взрослым, ни детям в их повседневной жизни. В одной из квартир даже жил расстрелыцик, приводивший в исполнение смертные приговоры в подвалах находящейся рядом Лубянки. Он постоянно дико пил и буянил. Детские головы ребят были далеки от ужасов того времени. Да и многие взрослые считали репрессии вынужденной мерой.

Улица Мясницкая, пролегавшая перед домом, относилась к правительственной магистрали. С Комсомольской площади, на которой находились железнодорожные вокзалы, в сторону Кремля проезжали именитые гости, члены Политбюро, ежедневно проезжал даже сам нарком Каганович. По Мясницкой ехали герои-челюскинцы, папанинцы, герои-летчики- покорители небес и расстояний. В эти моменты десятки тысяч москвичей, выражая свою любовь и восторг, приветствовали своих кумиров, стоя на тротуарах под летящими сверху, словно снег, листовками. Установленные на крышах домов репродукторы бравурными маршами и песнями довершали всеобщее торжество таких встреч. Немудрено, что улицу должны были охранять агенты ОГПУ. В некоторых местах, обычно в подворотнях домов, были их посты. Все агенты были одеты одинаково и выглядели как родные братья. На них были одинакового цвета шляпы, макинтоши, брюки и ботинки. В народе их звали «тыща двести», по сумме получаемой ими зарплаты в рублях. Надо отметить, что свои посты они, к радости ребят, занимали не постоянно.

В один из обычных дней во двор вышел Лесик со своей собакой Рексом. Лесик был сыном военного, занимался в музыкальной школе. С дворовыми ребятами общался редко, но свою собаку по их просьбе охотно предоставлял для всяческих игр. Во дворе шел футбольный матч: латыши против русских. Русские проигрывали. В перерыве Арвидка-рыжий подошел к Лесику.

— Здорово, Шульберт ! Нужна собака.

— Что, для полета?

— Угадал, композитор, в полет!

— А что я скажу матери? Ведь в прошлый раз меня целый месяц во двор не пускали!

— Скажешь, что Рекс сначала убежал сам, а потом его забрали хулиганы из Кривоколенного переулка.

На том и порешили. После футбола, убедившись, что в подворотне соседнего дома «тыща двести» не стоит, послали Шнырю к его старшей сестре за веревками и кошкой. На шухере выставили Жиртреста, Бублика и Петьку из сорок четвертой квартиры. Они должны будут в дальнейшем обеспечивать пути отхода. Затем вся компания с Рексом и кошкой по лестнице и через чердак поднялась на крышу своего семиэтажного дома. На крыше перед взорами ребят открылся другой необыкновенный мир. От разогревшихся на солнце металлических листов шло тепло и пахло краской. От необъятного простора кружилась голова. Над Москвой стояла весенняя дымка. Тысячи крыш простирались до далекого горизонта. Спасская и Никольская башни Кремля своими вершинами устремлялись в глубокую синь неба. Пароходные трубы Могэса дымили. Замоскворечье утопало в мареве. Откуда-то снизу и совсем издалека доносились слабые гудки автомашин, напоминающие о реальной жизни там, внизу, на грешной земле.

Перед домом внизу был перекресток с Мясницкой. На противоположной стороне его находился двухэтажный дом с молочным магазином. С крыши, где сидели ребята, на крышу этого дома шли два провода, очевидно, радиотрансляционные или телефонные. Внизу, в центре перекрестка, в каске с шишечкой, стоял милиционер, регулирующий движение. Провода проходили как раз над его головой на высоте третьего этажа.

Из веревок, принесенных Шнырей, надо было сделать надежные и безопасные лифчики, охватывающие спины и ноги собаки и кошки. Это ответственное задание выполняли Арвидка и Философ. Рекс сидел спокойно, наблюдая за работой. Для него это был уже второй полет. Кошку Шныря крепко держал на руках. Она была дилетанткой и не проявляла одобрения происходящей процедуры.

— А не страшно ей будет?- вытирая нос, спросил Шныря.

— А когда ты в первый раз прыгал с трехметровой вышки на водной станции «Динамо», тебе не было страшно? А в это лето, наверное, и пятиметровую осилишь?- вопросами на вопрос ответил Арвидка, проверяя надежность последнего узла. Затем осторожно поднял Рекса, накинул петлю на один из проводов, завязал двойной узел и для верности затянул его зубами. Ту же операцию провели с кошкой, которая должна была идти вторым номером. В ожидании предстоящего все встали и замерли.

— Поехали!- сказал Арвидка и отпустил Рекса, который тут же заскользил по проводу над бездной, всё увеличивая скорость. Через несколько секунд таким же способом пустили кошку. Надо было срочно смываться. Все ринулись на чердак, а с него- по лестнице вниз. В квартирные звонки на этот раз по дороге звонить никому не разрешалось. Тем временем под тяжестью Рекса провод начал провисать, но так как он был закреплен на мачте противоположного дома, скольжение замедлилось, и Рекс остановился над головой милиционера-регулировщика метрах в пятнадцати. Через несколько секунд в бок Рекса ударилась кошка и тут же вцепилась в него. Завязался бой. Какое-то время на перекрестке продолжалась обычная жизнь, автомашины, сигналя, двигались в своих направлениях, пешеходы торопились по своим неотложным делам. Но вдруг внимание всех привлекло необычное зрелище. Пешеходы стали энергично показывать руками вверх, а водители, несмотря на жесты милиционера, останавливались. Наконец, милиционер поднял голову и с ужасом увидел невероятную картину над своей головой. Раскрыв рот от удивления, он зачем-то снял с головы каску, ничего не понимая в происходящем. Тем временем в большом количестве на перекрестке стали скапливаться автомашины. Образовалась пробка. Водители задних автомашин, не зная причин остановки, неистово сигналили. Когда ребята выскочили на улицу, вокруг милиционера уже стояла большая толпа.

— Рационализация сработала!- подумал про себя Философ. Дело в том, что полгода назад при подобном спуске Рекс довольно долго висел над перекрестком, и так как он не лаял, его минут пять никто не замечал. Поэтому сегодня по настоянию Философа вслед ему пустили кошку, хотя многие были против этого.

Ребята быстро влились в толпу и, растворившись в ней, начали принимать активное участие в дебатах и советах, как вызволить несчастных животных, которые к этому времени уже успокоились. Больше всех выделялся Арвидка-рыжий.

— Бедные! Как же вы туда попали? Что же это такое? Какое хулиганство!- кричал он. При этом он старался не попадаться на глаза милиционеру. Наконец, милиционер побежал звонить по телефону, вызывать подмогу. Толпа продолжала давать самые невероятные советы, как снять собаку и кошку. Но ребята знали, что это могут сделать только пожарные, и ждали.

— Философ, а «Магирус» приедет?- спросил Лесик. «Магирус»- это новая, появившаяся в Москве, немецкая пожарная машина. Она впечатляла размерами, сверкающим никелем, яркостью красной краски, громадной раздвижной лестницей, никелированным насосом перед радиатором и необыкновенным экстерьером. Перед ней отечественные пожарные машины АМО и ЗИС выглядели жалкими гадкими утятами.

— Может, и приедет,- ответил Философ, втайне сам ожидая того же.

Но приехала пожарная ЗИС. Арвидка быстро послал Бублика за матерью Лесика, тетей Аней. Он попросил Бублика мадам не пугать, а сказать только, что Лесик ее ждет на перекрестке. Наконец, пожарная машина пробилась через толпу, остановилась и начала выдвигать лестницу. По ней наверх полез усатый пожарный. На нем топорщилась серая брезентовая куртка, а от сверкающей золотом медной каски отлетали огненные блики. Пожарный срезал веревки и под общий вздох толпы передал Рекса и кошку двум другим пожарным, стоящим ниже его. Вдруг из толпы раздался крик:

— Моя собака!- это запричитала появившаяся тетя Аня, уже успевшая отвесить подзатыльник своему отпрыску.

Она приняла Рекса и повела обоих к дому. Лесик понуро шел, размышляя, на какой срок теперь его отлучат от двора. Рекс, наоборот, шел, надменно подняв голову, показывая всем своим видом, что ничего особенного не произошло. Кошка, почувствовав лапами родную землю, мгновенно приняв правильное направление, бросилась к дому и скрылась в подворотне. Ребята жалели, что не приехал «Магирус». Толпа неохотно расходилась. Перекресток начал нормально функционировать. Кто-то за инцидент и недосмотр получит втык, но ребят это совершенно не волновало.

Пояснения

Тыща двести- прозвище агентов наружного наблюдения ОГПУ (НКВД).

АВТОМАТЧИКИ

Всё началось с телефонов-автоматов. В голове Философа всегда роились новаторские идеи. Несмотря на то, что постоянно преобладала мысль о конструкции каловой бомбы, в один из летних дней его озарила идея с телефоном-автоматом. Он придумал способ извлечения из автоматов монет. В каждом аппарате было устройство для возврата монеты, если абонент занят или не отвечает. Оно представляло собой окошечко, закрытое крышкой, открывающейся вовнутрь. Крышка изнутри поджималась пружиной. Нажав крышку и просунув внутрь палеи, всегда можно было вернуть свою монету. Если из плотной ватманской бумаги вырезать по размеру крышки прямоугольник и пинцетом просунуть его внутрь, то он закроет канал, по которому монеты падают вниз. Через какое-то время, после извлечения бумажки тем же пинцетом, скопившиеся монеты должны были попасть в руки изобретателя.

Испытания превзошли все ожидания. Мелодия сыплющихся в кепку Философа монет привела его в неописуемый восторг. Очень быстро этот способ стал достоянием района. Начались разборки и борьба за сферы влияния. Самые многочисленные и ходовые телефоны-автоматы достались более взрослым и шпанистым ребятам. Между домами начались конфликты. Особенно досаждали сретенские ребята. Среди дошкольников-малолеток возникла профессия «пастухов». Они пасли автоматы и за конфетку докладывали «хозяину», кто конкретно вскрывал его автомат. Очень скоро у Философа остались только два закрепленных за ним телефона-автомата: в гастрономе напротив и в магазине «Шарикоподшипники». Однажды, вечером нарезав по образцу квадратики из ватмана, утром, по дороге в школу, при помощи пинцета, как всегда, он зарядил свои два аппарата. По нечетным дням, а был нечетный, их должен был пасти Ленчик, живший в надстройке дома. После школы проверив телефоны, Философ обнаружил один аппарат совершенно пустым, в другом были только жалкие две монетки. «Пастух» явно халатно отнесся к своим обязанностям. Однако во дворе к Философу сразу подбежал Ленчик с нахально протянутой рукой и со словами:

— Гони конфету! К твоим телефонам никто из ребят не подходил.

— Закрой глаза и открой рот,- нежно сказал Философ. Ленчик открыл рот, из которого тут же потекли слюни, зажмурился, предвкушая блаженство от сладкой конфеты. Философ аккуратно вложил ему в рот заранее приготовленную таблетку хины необычайно сильной горькости. Скривив невообразимую гримасу, Ленчик начал плеваться, подпрыгивая на тоненьких ножках. Так иногда «пастухов» учили честности.

Когда строилось Московское метро, напротив дома расположилась метростроевская шахта номер семнадцать, и начались интенсивные земляные работы. Для ребят открылись новые горизонты в их неутомимой деятельности. Особенно радовали человеческие черепа. Дело в том, что Раньше перед домом стояла церквушка, которую безбожники снесли, как и большинство других церквей Москвы. Очевидно, под ней хоронили священнослужителей, и сейчас эти могилы разрывали. Став обладателем черепа и закрепив внутри зажженную свечу, было престижно вечером во дворе пугать девчонок. Наконец, метро было построено. В строй вступила первая линия Сокольники- Парк культуры. Праздничное настроение охватило москвичей. Красота подземных станций восхищала. Все скорее стремились своими глазами увидеть это великолепие и прокатиться. Детям строителей метрополитена была предоставлена возможность первые три дня после открытия проходить внутрь без билета по паролю. Паролем было слово «оркестр», которое тут же стало известно во дворе. Все, конечно, тут же кинулись кататься на поездах и эскалаторах. Однако халява быстро закончилась, и контролеры со словами «сейчас я тебе покажу оркестр!» отпускали бесплатные подзатыльники и не пропускали. Протыриться без билета было невозможно. Рядом с контролерами стоял милиционер. Надо было что-то придумывать. Вскоре рядом с кассами, где продавали билеты, появились автоматы. Они, после опускания двух гривенников, выдавали билет. Билет выпадал в окошечко, в которое можно было просунуть маленькую детскую ладошку. Однажды, стоя в подворотне в окружении ребят, Философ воскликнул:

— Я знаю, как получить билет в метро!

— Да ну!- хором воскликнули окружающие,- не получится!

— Пойдемте, покажу!

Весело галдя, ватага ребят мимо здания НКВД направилась к станции «Дзержинская», ближайшей к дому. Подойдя к автомату и оглянувшись по сторонам, Философ деловито поплевал на руку, просунул пальцы в окошечко, через которое выпадал билет, и размазал слюну по стенкам внутри. Затем все отошли в сторону, ожидая. Вскоре к автомату подошел пижон в шляпе, опустил два гривенника и, не получив билет, воскликнул «черт побери», затем направился к надежной кассе, где и купил билет.

— Не так страшен черт, как его малютки!- сказал Философ, подошел к автомату, запустил два пальца в окошечко, отлепил билет и торжественно помахал им перед разинувшими от удивления рты ребятами. Теперь для всех началась новая эра. Метрополитеном стали пользоваться бесплатно. Больше всех торжествовали мелкие: Шныря, Тюлька, Жиртрест, Пашка и Бублик- у них в окошечко автомата просовывалась вся пятерня. Они сразу возвысились среди остальных и очень гордились этим. Между тем Философ не дремал. Через месяц он решил обмазать крайний автомат повидлом. Оно не высыхало долго, и прилипшие билеты всегда ждали юных потребителей. К тому же билет можно и нужно было облизать, получив дополнительное удовольствие.

Как-то во дворе, возле домоуправления, все стояли и учились у Арвидки-рыжего рыгать. Он резко заглатывал с шумом воздух и, глотая его, под давлением накачивал свой желудок. Затем, открыв рот и сделав страшные глаза, выпускал его. Раздавался продолжительный сильный рык, приводящий ребят в восхищение, а взрослых- в недоумение. По рыганию Арвидка слыл общепризнанным чемпионом. Не всем легко давалась учеба.

— Хватит,- сказал он.- Пошли пить газировку! Спорим, кто больше выпьет!

Спорить никто не стал, все знали, что больше Арвидки во дворе газировки никто не выпьет. Компания вышла на угол Мясницкой, где стояла Соня-одесситка, продавщица газировки. На ней был сомнительной чистоты белый фартук и перед ее большим животом стояла двухколесная тележка со стеклянными цилиндрами, в которых алели два сорта тягучего сиропа. В глазах ее светился блеск далекого родного одесского Привоза, который она привезла с юга. Соня скучала. Из-за прохладной погоды не было покупателей, а значит, и навара.

— Вам с сиропом бэз или с сиропом да?- спросила она басом подошедших ребят.

— Нам с сиропом бэз, но только бэз газа и бэз денег!- за всех ответил Философ. В этот момент прибежал запыхавшийся Бублик со словами:

— За-а-а-кусочную-а-а-автомат открыли!

— Где, негодник?- спросил Арвидка.

— На-а Дзержинской площади,- наконец отдышавшись, выдавил Бублик. Бросив тетю Соню на произвол судьбы, все гурьбой побежали на Дзержинскую смотреть первую в Москве открывшуюся закусочную-автомат. В большом угловом зале толпился и гудел народ. Для трапезы стояли многочисленные стойки. По стенам, вмонтированные в них, сверкая никелем, стояли многочисленные автоматы. Одни выдавали пиво, другие- бутерброды с колбасой, сыром, ветчиной. Больше всего возбуждали автоматы с пирожными. В основном все автоматы были двух типов. В некоторых бутерброды на подставках опускались вниз к открытому в стекле окошечку, в других они стояли на поворачивающихся кругах с секторами. Для получения желанного продукта необходимо было купить в стоящих в стороне кассах бронзовый жетон, затем опустить его в предназначенное для этого отверстие автомата. Количественно небольшой обслуживающий техперсонал находился за стенами и выходил в зал только в случае неполадки автомата.

Несколько дней мы присматривались к работе автоматов. Вскоре было замечено, что, если автомат не выдавал продукцию, некоторые посетители недовольно стучали по нему кулаком, после чего иногда автомат срабатывал! Другие, более интеллигентные, вызывали для разборки техника, который устранял неисправность. Поразмыслив, Арвидка и Философ поняли, что у автоматов есть «болевые» точки, по которым надо сильно стукнуть, чтобы они сработали. На определение болевых точек ушел месяц, после чего ребята заликовали. Начались общие походы в закусочную и пиршество. Важно было не примелькаться. Техника заключалась в следующем: подойдя к автомату надо было сделать вид, что опускаешь жетон. Потом, не дождавшись выхода бутерброда или пирожного, продемонстрировать окружающим свое сильное возмущение, подтверждая его громкими словами. После этого очень точно и сильно наносился удар по болевой точке данного автомата. Как правило, автомат срабатывал. Однажды был случай, когда пиво полилось без остановки, рекой. Ребят мгновенно оттеснили взрослые. Начался всеобщий ажиотаж. На халяву выпить никто никогда не брезговал. Покуда кассирши поняли, в чем дело, и вызвали из-за стены техников, пива вылилось ого-го сколько!

Счастье для двора продолжалось около года. Потом администрация заведения выставила в зале перед автоматами пост с наблюдателем, и ребята были вынуждены приуныть. Халява кончилась.

СОСКИ

На заднем дворе дома находилась большая помойка. В эту помойку из конторы под названием «Иностранные справочники и каталоги», находящейся тоже в доме, выбрасывались почтовые конверты и оберточная бумага от бандеролей, приходивших в контору со всего света. На них красовались почтовые марки (и какие!) с изображением пирамид из Египта, Эйфелевой башни и Триумфальной арки из Франции, профиля Гинденбурга из Германии и королевы из Англии, а также других красот экзотических далеких стран. Это притягательное место всегда вызывало ажиотаж и борьбу за обладание такими ценностями. В помойке Пашка-кривой однажды даже нашел золотую сережку, которую его родители тут же сдали в Торгсин. Утром ребята после очередной проверки помойки решили, что уже настала пора идти в кинотеатр «Уран» на Сретенке. Для похода были необходимы детские резиновые соски на бутылочки. Кто-то принес заветную соску из дома, кто-то купил ее в аптеке на Никольской за две копейки. В общей сложности больше десяти обладателей сосок набралось.

— Вполне хватит,- резюмировал Арвидка-рыжий и начал проверять диаметр отверстий на их концах. Кончик соски надо было осторожно надкусить зубами, сделав дырочку чуть тоньше спички. У Шныри, Жиртреста и Тюльки соски конфисковали за их малолетством и передали более взрослым ребятам. Операция предстояла серьезная. Похныкав для приличия, они согласились и с тем, что их берут с собой. Не помогло и то, что Шныря пустил настоящую слезу. Итак, компания весело направилась на Сретенку. Шли мимо кинотеатра «Искра», в нем большинство участников были неделю назад и, сидя на первом ряду перед экраном, интенсивно плевали шелуху от семечек перед собой на пол, с удовольствием смотря киножурналы и мультфильмы. Преимущество первого ряда было очевидно. «Искра» демонстрировала только такие фильмы, а посещение этого кинотеатра входило в постоянную программу двора. Подойдя к кинотеатру «Уран», начали совещаться. О покупке билетов не было и речи. Арвидка и Философ давали последние инструкции по протыриванию. Надо было несколько раз обмануть билетера, проверяющего при входе билеты. Разбились на три группы. Отобрали Пашку-кривого, Ленчика и Петьку-чесоточника как самых больших в весовой категории. Каждый из них встал во главе своей группы. Распределили интервалы во времени прорыва. Лидер группы на скорости, нахально прорываясь, толкал опешившего билетера, и пока тот делал тщетную попытку поймать юркого безбилетника, срываясь со своего места, основная группа прорывалась внутрь. Контролерами-билетершами были женщины. У совершенных неудачников, которые не смогли протыриться через основной вход, был еще последний шанс проникнуть в зал с черного хода, после окончания сеанса, прорываясь против течения выходящей из зала толпы. Тогдашние кинотеатры давали двойное удовольствие. Пока в зале показывали кинофильм, в фойе на эстраде выступал джаз-оркестр. В те далекие времена отношение к джазу «сверху» было отрицательным. Но народ его обожал. И сейчас на эстраде «Урана» джаз был великолепен. Протиснувшись как можно ближе к эстраде, ребята, открыв рты, в упоении смотрели на блестящие трубы, тромбоны, саксофоны, кларнеты и бас-геликон. Особое восхищение вызывал сидевший выше всех ударник. Перед ним стояло многочисленное семейство барабанов, медные блестящие тарелки, но особенно умиляла подставка, на которой находились панцири настоящих черепах, от большого до самого маленького. При ударах по ним возникал совершенно божественный звук. Все оркестранты были в светло-бежевых курточках, напротив каждого стоял пюпитр с изображением пальм. Большой барабан ударника изнутри подсвечивался лампочкой и на нем также красовались пальмы. Два прожектора наверху сцены, периодически меняя цвета, освещали это великолепие. Каждый из ребят мечтал оказаться на месте счастливых недосягаемых оркестрантов. Арвидка и Философ стояли рядом, наслаждаясь звуками. Неожиданно перед ними снизу возник, очевидно приползший, Шныря. Утирая нос, он спросил громким шепотом:

— Арвидка, а Арвидка, а что если в сиксафон налить воды, будет он играть или нет?

— Еще как будет, даже громче! Особенно если в саксофон налить квасу,- не поворачивая головы ответил рыжий. При мысли о квасе у Шныри сразу снова потекли сопли, он очень хотел пить. Однако ответом Шныря был удовлетворен. На эстраду несколько раз выходила красивая певица в длинном с блестками платье и тонким голосом пела. Последним номером программы было попурри из произведений Цфасмана. После громких одобрительных аплодисментов свет на эстраде погас, музыканты с инструментами расходились. Тут же прозвучал первый звонок, означавший, что пора идти в зал рассаживаться. В ожидании второго звонка, после которого свет приглушался и наступал полумрак, ребята собрались около туалета недалеко от входа на балкон. Наконец, долгожданный второй звонок.

— Туалет пуст,- с радостью доложил Тюлька. Обладатели сосок, быстро вбежав в туалет, начали натягивать свои соски на умывальные краны. Придерживая соску левой рукой, надо было открыть кран и ждать, когда раздувающаяся водой соска достигнет размера трехлитровой банки. Затем, закрыв кран, надо, осторожно поворачивая соску вокруг оси, сделать закрутку в ее верхнем конце. Раздался третий звонок, это означало, что в зале свет выключен. Все соски наполнены. Теперь, держа за закрутку одной рукой, необходимо другой зажать отверстие и еще попытаться прикрыть соску полой курточки или рубашкой. В таком виде все ринулись на балкон кинотеатра. На балконе перед первым рядом было пространство, которое всегда занимали безбилетники. Туда и устремилась компания. Встав на колени, обладатели сосок положили их на барьер и тут же направили тонкие струи воды в партер. Тем временем на экране после традиционного показа Спасской башни Кремля и часов начали демонстрировать киножурнал «Новости дня». В кадрах возникали лица ударников-стахановцев, перевыполняющих нормы на своих станках в несколько раз, улыбающиеся колхозники и колхозницы, Убирающие богатый урожай, и другие близкие всем сюжеты. Сначала на полив партера струями воды, как всегда, реакции не было. Ее приходилось терпеливо ждать и волноваться. Наконец, сначала неуверенно, а потом всё громче и сильнее снизу стали раздаваться возмущенные голоса:

— Гады, кончайте лить!

— Кто там ссыт с балкона?- кричал кто-то тоненьким голосом.- Ну ты, сволота, не лей на одно место, потрясти можешь, что ли?

На шум орошаемых зрителей, светя ручными фонариками, начали сбегаться билетерши, до этого занятые рассаживанием опоздавших. Это уже становилось опасным, и тогда по сигналу Арвидки все дружно, придерживая соски двумя руками, с разворотом плавно кинули их в зал. Надо сказать, что к этому времени соски оставались почти полными. За время «орошения» из них, из каждой, успевало вылиться не более полулитра воды. Закрутка соски мгновенно раскручивалась, и под давлением вода вырывалась наружу. Соски не падали вниз, а, приобретя реактивную тягу, по немыслимым траекториям, постоянно меняя направления, летали над партером, извергая потоки воды. Некоторые возносились под свод высокого потолка, некоторые вдруг останавливались, зависая на одном месте. Всё это сопровождалось сильнейшими излияниями воды на головы растерянных зрителей. Это была феерия!

Зал ревел! Отдельные голоса уже не различались. Как ни странно, но демонстрация киножурнала никогда не прекращалась. Слыша шум в зале, киномеханик, очевидно, преисполненный собственной гордостью, принимал его за одобрение показанных сюжетов и, конечно, гордился своей ни с чем не сравнимой профессией.

Через полминуты всё было кончено. Соски, опустошившись, плавно приземлялись на чьи-то головы. Зал постепенно затихал. Жертвы водной феерии приходили в себя. Среди многочисленных безбилетников, расположившихся на балконе у барьера и в проходах на ступенях, виновники содеянного не вызывали особого подозрения и чувствовали себя вполне безопасно. Начинался показ интересного для всех кинофильма.

Пояснения

Торгсин- валютный магазин, где в обмен за золото выдавали боны для покупки товаров.

БАНЯ

Немногие знают, что в Москве в те времена проблема снега решалась при помощи «снеготаялок». Они представляли собой стальной агрегат, включающий печку с топкой, загружаемой солидными поленьями. Всё это венчалось негерметичной стальной крышей, пропускающей дым. Конструкция помещалась в большом деревянном коробе и устанавливалась на стальных санях. Эти «снеготаялки» привозили и устанавливали в московских дворах. Топили их дворники. Днями и ночами лопатами они закидывали внутрь снег, который, соприкасаясь с горячей крышей, таял. Так уменьшались громадные сугробы, постоянно подпитываемые снегом с улиц.

Ребята мирно сидели около «снеготаялки».

— Смотри, Зинка-прокладка идет,- сказал Джони.- У нее сейчас новый хахаль. А вчера ейный хахаль дал мне сосательную конфету!

— Ну, прямо! Завирайся!- не поверил Жиртрест. – Ты ведь кроме как жрать макароны ни на что не способен! Лучше бы принес нам пирогов. Мамка сказала, что у вас в квартире сегодня пекут.

— Наша очередь с восьми до десяти вечера,- ответил Джони. Все разочарованно вздохнули, вспоминая ароматные пироги с капустой, рисом, мясом, картошкой. В коммунальных квартирах дома, на кухнях, стояло лишь по одной плите, и жильцы пекли пироги строго по графику. Сроки определялись по жребию. Дико не везло тем, кому выпадало печь с двух часов ночи до четырех утра. Обычно пекли перед праздниками.

— А не сходить ли нам в баню?- сказал рыжий Арвидка, убирая свой подшитый валенок от ручья, вытекающего из-под «снеготаялки».

— Пора, пора!- закричали все.- Заодно и поплаваем, и погреемся!

— Только не в центральные, только не в центральные! -пропищал Бублик.- Там бассейн маленький и мелкий.

Решили идти в Сандуновские.

— Шныря! Тюлька! Джони! Быстро домой, переодеться получше. Смените свою хламиду, да побыстрее!- сказал Арвидка.

Протырка в баню без билета для некоторых заняла час. Детям младшего возраста билет не полагался, но пройти можно было только со взрослыми. Кто-то из ребят смог слезно уговорить сердобольного дядю, а кто-то, пригнув ноги, чтобы казаться поменьше, пристраивался сбоку к входящему, протягивал ему руку, имитировал, что держится за него, и всем своим видом показывал контролеру, что имеет прямое родственное отношение. Входящий же, повернувшись в сторону контролера и протягивая ему билет, даже не подозревал о присутствии рядом такого «сыночка». Это требовало большого артистизма и удавалось далеко не всем. Протыриванию способствовало еще обстоятельство, что контролеры, как правило, были любителями выпить. Моменты их краткосрочных отлучек от поста некоторым ребятам удавалось использовать для прошныривания в баню.

Помещения бани поражали. Торжественная и тихая атмосфера успокаивала. Лениво развалясь на диванах, завернутые в белые простыни, словно римляне, возлегали пижоны самых различных калибров. Они потягивали из кружек пенистое пиво. Суетливые, с заискивающими глазами банщики, бесшумно передвигаясь, обслуживали своих клиентов. Завсегдатаи Сандунов чувствовали здесь себя барами. Склонившись к их ногам, банщики подстригали некоторым ногти. Интерьер ослеплял восточной красотой. Внизу стояли расписные китайские вазы. Мягкие красные ковры устилали пол и, приятно приняв ступню ноги, ласкали ее. Узоры цветной керамики на стенах и высоком потолке были великолепны. В этой ослепительной красоте надо было не оплошать. Во-первых, запрещалось группироваться. Каждый должен был действовать на свой страх и риск самостоятельно. Необходимо было раздеться и сложить свои вещички, не привлекая особого внимания окружающих. Тем более, никто не должен был подумать, что ты относишься к шпане и имеешь претензии на чужую собственность. Для этого, по инструкции рыжего Арвидки и Философа, надо было улыбаться, улыбаться и улыбаться, быть предельно вежливым и постоянно давать понять окружающим, что ты сыночек отлучившегося папы и что твой папа вот-вот придет. На фоне сотни посетителей бани это было возможно. Бублик был последним из проникших в баню. Ему не везло. Он торопился. Быстро раздевшись, он думал только о бассейне и потерянных часах. А вот, наконец, и заветная дверь в моечную. После прохлады предбанника, вдруг, резкая встреча с теплом, легким туманом и с ни с чем не сравнимым шумом « а…а…» отдалась в ушах. В углу громадного помещения моечного зала, среди многочисленных голых тел, он, наконец, нашел Шнырю сидящим на мраморной лавке. Шныря был на дежурстве. Он охранял шайку.

— Слушай, Бублик, подмени меня, я еще не наплавался!- обратился тот.

— Ты что, чокнулся? Я же только что протырился! Два часа маялся! Гад-контролер меня заприметил. Арвидка справедливый, он пришлет тебе замену, еще наплаваешься!- с достоинством ответил Бублик, встал под душ и, согреваясь горячей струей, начал растирать свое худенькое тело руками. Ему не терпелось скорее нырнуть в бассейн. А в бассейне вся братва отводила душу, резвясь, ныряя, играя в салочки, демонстрируя друг перед другом свою ловкость. Так незаметно проходили часы. От длительного пребывания в воде у всех белки глаз становились розовыми, а вокруг горящих электроламп, при взгляде на них, виделись радужные круги. Время от времени все бегали для согрева в парную и, конечно, не забывали сменить дежурного. Дежурный охранял шайку, в нее предписывалось обязательно всем незаметно писать. Шайке отводилась особая роль.

— Есть хочу, больше не могу терпеть! Пошли домой!- первым заныл Жиртрест. На него шикнули, и он заткнулся. Но вскоре голод неумолимо стал донимать всех. Решено было купание заканчивать.

К этому времени шайка наполнилась мочой доверху. Арвидка взял ее, и все направились в парную. На высоких антресолях парной, на осиновых скамьях парились десятки людей. Среди них выделялись профессионалы. Они отличались от обычных парящихся своими доспехами. У них на голове были специальные суконные шапочки, на руках- суконные рукавицы, кроме того, они имели коврики и особые веники. Там, наверху, в страшной жаре царил особый дух. К потолку вели деревянные ступени, пребывание на которых выдерживал далеко не каждый. Жара стояла такая, что вяли уши и перехватывало дыхание. Если подуть на какое-то место, то там образовывался настоящий ожог. Выдержать столь сильным жар ребята не могли, но пробовали, после чего быстро сбегали вниз. Но, несмотря на всё это, взрослые любители нещадно лупцевали себя и других вениками, сверкая в полумраке парной своими красными телами. Изредка кто-нибудь из парильщиков откуда-то сверху кричал: «А ну, поддай, родимый!». Тогда один из посетителей брал шайку, наполненную водой, и, размахнувшись, выплескивал ее на раскаленные камни печи. Сухой пар, с шумом вылетающий из жерла огромной печи, своим жаром, как одеялом, накрывал всех. Профессионалы балдели, а дилетанты, пригнувшись, сползали вниз.

Компания ребят вошла в парную и предупредительно заняла место поближе к двери. Жиртрест и Джони присели на корточки. С шайкой мочи в руках вперед вышел Арвидка, сделав три шага к печке и приняв позу, остановился. Он был великолепен. Огненно-рыжие кудри прекрасно гармонировали с атласно-белым телом подростка. Вся его застывшая фигура словно сошла с полотна известного художника Иванова «Явление Христа народу». Он ждал. Ребята замерли. Наконец, сверху раздался долгожданный крик: «А ну, поддай, родимый!» Арвидка грациозно выплеснул содержимое шайки на раскаленные камни печи, бросил ее и быстро рванул из парной. Облако аммиака с невероятно острым зловонием вырвалось наружу и накрыло всех. Надо было срочно смываться. Обитатели самого верха на время потеряли сознание, остальные парившиеся, как сонные мухи, скатывались вниз. От временного шока никто не мог произнести ни слова. Оставленные в парной Жиртрест и Джони сидели на корточках, зажав носы. Они должны будут всем рассказать в подробностях о произведенном эффекте. Наконец, дверь парной открылась, и невероятная вонь начала распространяться по всей бане. И тут же, сотрясая стены и потолки, из парной как раскаты грома вырвался невероятный мат.

— А тем временем, растворившись среди моющихся, наши герои, с невинным видом, кто, улыбаясь, стоял под душем, кто усердно намыливал мочалкой спину дяди, а кто просто сидел на мраморной скамье, болтая ногами. Через некоторое время, врозь, как бы нехотя, все вышли в предбанник, обсохли на скорую руку и, одевшись, собрались внизу. Громко обсуждая подробности, хохоча и жестикулируя, все весело побежали домой. Над Москвой уже нависли сумерки, уличные фонари горели, из многочисленных окон лился теплый электрический свет. За долгое отсутствие некоторых дома ждала своя, родительская, баня.

ПРИКОЛЫ

— Лева по кличке Унибром работал фотографом. Он был холост и страшно деятелен. Всегда пижонисто одевался и выделялся породистым носом. Леву постоянно нервировал женский вопрос. Глядя на чужих жен и их ухаживания за своими избранниками, он воспринимал чужие похоти как личное оскорбление. После долгих мучительных ухаживаний за Нинкой-благородной ему, наконец, удалось ее охмурить и затащить к себе домой. Они сидели за столом в его комнате и пили «спотыкач». Уже была выпита половина бутылки. Как у всякого холостяка, закуски было хоть шаром покати. На столе сиротливо стояла баночка карамели «ландрин». Раздался звонок. Лева ждал, ему должны были принести фотопленку, поэтому он радостно выскочил на лестницу. Но там никого не оказалось. Внизу отчетливо слышался топот ног убегающего пацана. Несчастье Левы-Униброма состояло в том, что в коммуналке к нему был один звонок.

— Гады,- прошипел Лева и вернулся к своей пассии. Между тем Нинка-благородная уже сама пересела на кровать. Обрадованный Лева устроился рядом и стал нежно обнимать необъятные телеса.

— Какой у тебя прелестный античный живот,- произнес он, но тут снова прозвенел один звонок, и закипающий Лева, отпрянув от горячего тела, снова выскочил на лестницу. Там опять никого не было, но к топоту ног внизу добавился детский смех.

— Ну, гады, вы у меня попляшете!- вскричал Лева. Осторожно прикрыв входную дверь, Лева затаился за нею в ожидании. Между тем, ничего не подозревающий Жиртрест, живший этажом выше, отобедав дома, выскочил из своей квартиры и побежал играть во двор. Но не позвонить на бегу вниз во все квартиры он не мог. Из-за своей толстенькой комплекции он звонил через раз, то есть, через одну дверь. На его несчастье, тридцать первая, Левина квартира, оказалась роковой. Мгновенно, после звонка, выскочивший Лева в один прыжок настиг Жиртреста и стал вымещать на маленьком толстеньком пацане всю накопившуюся злость. Он надрал ему уши, скрутил нос, надавал подзатыльников и шалабанов. Заливаясь горючими слезами, Жиртрест сидел на ступеньках. В таком виде его обнаружил возвращавшийся из Дома пионеров после занятий в художественной студии Философ. Уши Жиртреста горели, как задние фонари автомашины «Газик», из носа вместе с соплями текла кровь.

— Кто тебя так?

— Унибром,- простонал сквозь всхлипывания Жиртрест. Успокоив и проводив пацана домой, Философ, придя в свою квартиру, задумался, как бы отомстить и нагадить Униброму. Вскоре острая мысль пронзила его, и он обрадовался в предвкушении предстоящего. Он пришел на кухню, взял ведро и наполнил его холодной водой из крана. Затем, придя в свою комнату, достал клизму. Окно Левы-Униброма тоже выходило во двор дома и находилось этажом ниже, но немного левее. Наступал вечер. Во дворе на лавочке сидела группа взрослых ребят и под гитару пела блатную песню «Мурка». В этой группе было человек десять. Среди ребят выделялся Петька-фикса своим видом под блатного. Среди девчат- Надька-китайка. Аккуратно наполнив клизму водой, Философ открыл окно и, свесившись наружу, стал поливать из клизмы тонкой струйкой воды карниз окна Левы-Униброма. Закончив процедуру, он аккуратно и быстро опрокинул ведро воды вниз на головы ребят, после чего мгновенно закрыл окно и прислушался.

Философ не знал, что его действо совпало с концом припева песни: «Ты зашухарила всю нашу малину, а теперь за это получай!» Снизу раздался первобытный рев и визг. Если тебе выливают на голову ведро холодной воды просто так, то это одно ощущение. Но если то же самое делается с четвертого этажа, то это уже две больших разницы, как говорят в одном любимом городе. Наконец, осознав происходящее, мокрые с головы до ног песняры обратили свои взоры вверх.

— Смотри, смотри!- вскричал Пашка.- Капает с карниза! Это тридцать первая квартира!

— Чье окно?- закричал Фикса

— Я знаю,- проголосила Верочка,- окно Левы-Униброма! Оставляя после себя водяные следы, толпа ринулась наверх вершить расправу. Войдя внутрь квартиры, Фикса забарабанил в Левину дверь

— Унибром, открывай, гаденыш! Что молчишь, мудак, шесть на девять?

Перепуганный Лева на цыпочках подобрался к двери и, для надежности засунув за дергающуюся дверную ручку стул, затаился. Трясущаяся Нинка-благородная сидела на кровати, поджав колени к подбородку. Наконец, осознав, что дверь не выдержит натиска, Лева подал голос:

— Если это насчет матовой электролампочки, которую я позавчера выкрутил в красном уголке, то я ее непременно отдам.

— Открывай, гад!- не унимался Фикса.

— Если это насчет двадцати пяти рублей, которые я должен Петровичу, я верну! А может, мадам Ножкина вас прислала, то те тридцать рублей я у нее не брал, она сама мне их дала.

— Что ты мелешь? Открывай, гад проклятый! Сейчас разнесем дверь!

Группа жильцов квартиры стояла в сторонке и с ехидным видом наблюдала за происходящим. Расправа над Левой им была по душе. Лева-Унибром давно не платил за общее пользование лампочками в уборной, ванной, коридоре и на кухне. Не платил он и за мытье полов. Кульминационный момент приближался, но тут неожиданно дверь квартиры открылась и внутрь вошел комиссар ОГПУ Колбасин. В форменной фуражке с синим верхом, во френче цвета хаки, синих галифе и блестящих сапогах. В малиновых петлицах было по одной шпале, а на груди сиял значок почетного чекиста, пронзенный кинжалом.

— Что за сборище? Что здесь происходит?- спросил он громким командирским голосом. После невнятного объяснения потерпевших изрек:

— Разберемся! Прошу разойтись!

Колбасин проследовал в свою комнату. Неудовлетворенная ребятня неохотно ретировалась. Так неожиданно и благоприятно для Левы закончился инцидент.

Философ как ни в чем не бывало спустился во двор. Там заканчивались приготовления, предназначенные для дворника Фрола. Решили довести его «до белого каления». Фрол жил в полуподвальной дворницкой с окном во двор. Он пил по-черному, гонял ребят, не разрешал играть в футбол, жаловался родителям. Стекла его окна, как и у всех, удерживались в раме маленькими гвоздиками. За один такой гвоздик Арвидка-рыжий привязал швейную нитку и, разматывая катушку, отошел от окна метров на восемьдесят. Для мероприятия нужна была канифоль.

— У кого есть?- спросил он.

— У Лесика-Шульберта, он скрипку мажет,- ответил Джони.

— Не скрипку, а смычок,- уточнил Философ. К Лесику послали Шнырю. Затем вся компания уселась с невинным видом на скамейку и принялась наблюдать. Сидя, Арвидка левой рукой натянул нитку, а правой, раскрошив канифоль, размял полученную пудру между пальцев, зажал ими нитку и стал пальцами водить вдоль нее. В комнате у Фрола раздался грохот! Впечатление от этого такое, что кажется, будто кто-то со всей силы стучит по окну кулаком. Работник метлы в похмельи лежал на своей убогой железной кровати. Его донимали клопы. Кровать стояла посреди комнаты, и все ее четыре ножки были опущены в консервные банки, наполненные керосином. Клопы ползли со всех сторон. Клопомор, продаваемый в керосиновой лавке у Сретенского бульвара, был малоэффективен. Эта лавка прославилась на всю Москву своим классическим объявлением: «Гражданам с узким горлышком керосин отпускаться не будет!» Вместо клопомора на эти же деньги Фрол предпочитал покупать денатурат для внутреннего употребления. Как и многие жильцы дома, он боролся с клопами, поливая их гнездовья крутым кипятком из чайника или керосином, но ничто не помогало. И сейчас, лежа в темноте, он чувствовал, как хитрые твари поднимались по стенкам на потолок и, с точным расчетом, падали сверху на его кровать, чтобы насытиться его кровушкой… На сильный стук в окно Фрол выскочил во двор. Поблизости никого не было. «Может, с похмелья померещилось»,- подумал он, вернувшись. Через пять минут всё повторилось, и Фрол, зверски озираясь, осмотрел двор, понимая, что кто-то его донимает. «Поймаю гада», решил он и отхлебнул из бутылки синюю денатурку. Еще через мгновение снова сильный грохот окна потряс комнату. Фрол схватил метлу и выскочил во двор, но опять поблизости никого не было. Ребята полуотвернувшись сидели слишком далеко и подозрения не вызывали. В сумерках двора нитка не была видна.

— Убью сволочей!- потрясая метлой заорал на весь двор Фрол. На его крик из окон начали высовываться любопытные. Ивершина из десятой квартиры, увидев сыночка на лавочке, прокричала:

— Джони, иди кушать макарони!

Но Джони, поглощенный событием, не тронулся с места. Фрол, вернувшись в дворницкую, снова отпил денатурки и решил затаиться у двери, выходящей во двор. Но разведка учла этот номер, и стука не последовало. Не дождавшись, он прикончил бутылку. В голове у него окончательно помутилось. И тут снова раздался ненавистный стук. С горящими безумными глазами Фрол выскочил во двор, изрыгая проклятия всем на свете. Ноги его подкашивались, и через минуту он рухнул на асфальт у своего родного окна. Ребята ликовали.

— А, может, ему плохо и надо вызвать скорую?- спросил Бублик.

— Ты что! Ему скорее санитаров из Канатчиковой дачи надо- ответил Арвидка.

Все осторожно приблизились к лежащему Фролу. Он храпел и спал мертвецким сном, распространяя вокруг себя зловонный перегар денатурата. Через окно, в свете висящей без абажура лампочки, ребята увидели кровать, стоящую в банках. Всё было ясно без слов.

— По цвету глаз и острой попе своих клопов я узнаю!- процитировал бессмертные строки из поэмы «О клопах» философ.

— А с клопами надо бороться не так,- резюмировал Арвидка.- Надо встать с кровати, шумно подойти к двери и сказать «Я пошел». Потом выключить свет и громко хлопнуть дверью, а затем на цыпочках тихо вернуться к кровати, лечь и заснуть. Только хитростью их, проклятых, можно обмануть!

Вскоре из подъезда во двор вышла живописная группа. Впереди всех с отрывом гордо вышагивала Ирочка из сорок первой квартиры. На голове у нее красовалась голубая беретка, из-под которой в разные стороны нелепо торчали косички. На ногах белели натертые мелом модные резиновые тапочки. В вытянутой руке она несла туго набитый кожаный бумажник. За ней следовали Света Соплякова и Ритка-бантик. У них в руках было по кошельку. Но в отличие от Ирочки, они держали их двумя пальцами, отворачивая в сторону свои личики.

— Не темновато ли будет для розыгрыша?- спросил Арвидка, когда группа поравнялась со скамейкой.

— Сойдет, перед воротами фонарь сильный, улица освещена,- небрежно ответила Ирочка.

— А от портмоне воняет! Смотри, пар идет!- смеясь, воскликнул Бублик.

— Ты что! Я его духами «Кармен» надушила!

— А я свой кошелек одеколоном «Сирень» обработала!- пропищала Ритка-бантик.

За троицей семенили более мелкие девчонки. Прикрыв ажурные ворота, вся группа, присев на корточки. Устроилась с ними. С улицы они не были видны. В бумажнике и в кошельках был кал.

— Пошли, позырим,- предложил Джони.

Пацаны встали в глубине ворот, наблюдая. Ирочка взяла кошелек, привязала к нему нитку и под воротами бросила его на тротуар.

— Пижоны! Разве так надо?- прошептал Философ.- Не будет эффекта!

Ждать пришлось недолго. Третий прохожий клюнул на приманку. Это была тетечка. Оглянувшись по сторонам, она нагнулась, быстро протянула руку, чтобы схватить счастье, но кошелек так же быстро поехал под ворота, втянутый Ирочкой за нитку. Из-за ворот раздался дружный хохот.

— Зачем нитка? Ведь это не корпус от часов, как вы всегда делаете. Тут весь смысл в начинке!- не унимался Философ.

— Жалко с классным кошельком расставаться,- промолвила Ирочка.

— Не жалей, все равно бросят!

Наступила очередь бумажника. Он шел уже без нитки. На него клюнул пижон в светлой шляпе и макинтоше. Увидев бумажник, он, грациозно подойдя, нагнулся и стал делать вид, что зашнуровывает свою бежевую штиблету. Затем, как бы нехотя, взял бумажник и положил его в карман макинтоша. За воротами все разочарованно вздохнули. Но пижон, на удивление, не ушел со счастливого места. Он прислонился к стене дома, вытащил из кармана пачку папирос «Пушка» и закурил. Затем с рассеянным видом вытащил бумажник, раскрыл его и запустил внутрь свои белые тонкие пальцы. За воротами заржали. Пижон, выкатив глаза и отплевываясь, под улюлюканье компании бросился бежать в сторону Сретенского бульвара. Летний вечер был в разгаре. Московские окна светились теплым светом. Постепенно наступала приятная прохлада. На завтрашний день Ирочкина группа договорилась приготовить большую каловую посылку. Предполагалось перевязать ее розовой шелковой лентой, надушить духами и положить перед дверью третьей квартиры, предварительно позвонив в дверь.

Пояснения

Канатчикова дача — дом умалишенных на окраине Москвы.

МАЛАЯ ЗЕМЛЯ

— Каждую ночь из Геленджика к Малой земле отправлялся караван судов. В него входили боевые торпедные катера, боевые катера «охотники», десантные мотоботы, рыбацкие сейнеры по прозвищу «трюх-трюх» (с таким звуком из одноцилиндровых дизелей этих судов кольцами вырывались дымные выхлопы), тендеры и простые рыбацкие лодки. На рейде из этой разношерстной оравы надо было создать подобие боевого ордера и, выстроившись, идти к мысу Хако, чтобы высадить малоземельцам пополнение, боеприпасы, продовольствие, медикаменты. Затем забрать раненых и до рассвета вернуться в Геленджик.

Философ дежурил по катеру. Разбудив командира, он не своим голосом прокричал:

— Катер к походу изготовить! С пушек и пулеметов чехлы долой!

Прогревать моторы не было необходимости, все катера стояли по готовности «раз». После погрузки десантников и боезапаса, наконец, отошли от причала мыса Тонкого. В темноте, на рейде, творилось невообразимое. Около сотни различных плавсредств разыскивали друг друга, качались на волне, маневрируя и суетясь. Над морем стоял невероятный мат. Наш командир Жора Палагин по прозвищу Левый отличительный на правом борту, держа в руке матюгальник, орал на старшин двух мотоботов, которые мы должны были взять на буксир. Свое прозвище Жора получил за свою невероятно красную рожу, которую можно было принять за левый отличительный огонь катера. Место командира катера на правом борту, где положен зеленый огонь. Красный же, в соответствии с морскими правилами, всегда находится на левом.

Наконец, после взаимных пререканий, мотоботы были взяты на буксир. Вскоре и другие плавсредства справились со своими предписаниями и армада, кое-как выстроившись, двинулась к Малой земле.

Фашисты специально не вешали над формирующимся караваном осветительные люстры, они были заинтересованы, чтобы построение затягивалось и чтобы загрузка затянулась до рассвета. Тогда открывался прицельный огонь на поражение. Некоторое время караван двигался в относительной тишине, на фоне работающих на малом ходу двигателей.

На мостике катера в надвинутой на лоб мичманке ежился Жора, постоянно поднимая воротник кожаного реглана, который всё время опускался. Решил закурить. Доставая папиросы, погладил на груди новенький орден Красного Знамени, полученный три дня назад. Экипаж стоял по боевой тревоге. Рядом с Философом в расчете носовой пушки стоял Федя Сорокин, страстный рыбак.

— А знаешь, как ночью у нас в Лазаревской ловят кефаль? Ты не поверишь! За лодкой на буксире тащишь вереницу камышовых циновок. Только необходима лунная ночь. Кефаль, попав в тень от циновки, сама выпрыгивает на нее! Остается только ее собирать! Не веришь?

— Слышь, Федь! Хочешь, рыбацкий анекдот расскажу? Между прочим, самый главный!

— Давай.

— Встречаются два рыбака. Один фанат, ничего, кроме рыбалки, не признает. «Слушай, Вась, я слышал, ты женился? Ну и повидлу ты себе нашел! Хромая, косая, горбатая, кривая, беззубая и лысая!» А тот отвечает: «Ну и что? Зато у нее глист, а на него хорошо лещ берет!!»

«Пок, пок, пок» раздалось в поднебесьи, и десятки световых люстр, сброшенных с самолета над караваном, осветили всё вокруг ярким светом. Тут же начался методический обстрел и бомбежка с воздуха. Появились первые потери, но это никого не смущало, было привычно. На траверзе мыса Дооб буксир с мотоботами отдали. Им предписывалось самостоятельно идти к мелководью Суджукской косы и выгрузиться самостоятельно. А катеру надо было на полном ходу преодолеть самый опасный участок. Перед берегом, как занавес в театре, стояла стена сплошного огня. Весь урез берега был пристрелян. Столбы воды и песка, поднятые со дна взрывами, возникали с обоих бортов катера. Моторы ревели, корпус дрожал. Наконец, спасительная мертвая зона, где прикрывала высота берега. У хлипких причалов началась выгрузка, затем погрузка раненых и быстрый отход назад. Между тем, здесь, на Малой земле, в глубоком блиндаже, под грохот непрерывной канонады, спал двоюродный брат Философа Владимир Бодров. В петлицах его гимнастерки блестели два кубика. Он был младшим политруком. Они оба не знали, что находятся рядом. Их разделяли какие-то двести метров. Владимир был ровесником матери Философа. У него была интересная судьба. Во время Гражданской войны ему, шестнадцатилетнему комсомольцу, было поручено вывезти Ростовский банк в Москву. Наступали белые, на Украине свирепствовали банды. Погрузив ценности в товарный вагон и имея в подчинении нескольких охранников и пару наганов, вагон прицепили к поезду, следовавшему к Москве. На Украине, на одном из перегонов, поезд был остановлен бандой. Начался шмон и грабеж. Бандиты искали золото, очевидно, имели информацию. Комсомольцев спасло то, что в вагоне были лошади. Ценности, спрятанные в сене, не нашли. Но с тех пор Владимир полностью поседел и стал заикаться.

В дальнейшем Владимир получил высшее образование и специализировался в виноделии. Он стал главным виноделом одной из Закавказских республик, участником первых сельхозвыставок в Москве. После нападения гитлеровской Германии на Союз и приближения к Кавказу, в республике сформировалась национальная дивизия в основном из добровольцев, в которую вступил и Владимир. После высадки на мыс Хако доблестных десантников Кунникова и после последующего освоение плацдарма морской пехотой наступила очередь и сухопутных частей, в том числе и дивизии, где служил Владимир.

Под непрекращающуюся канонаду на катера быстро погрузили раненых и легли на обратный курс. Рассветало. При подходе к Геленджику все по очереди отметились у боцмана. Он наливал из бидона по полстакана водки. В осенне-зимний период катерникам, участвовавшим в боевых операциях, было положено по сто граммов водки за каждые шесть часов в море. На катере все мокрые, сушиться негде, единственное место- теплые коллекторы моторов, но они всегда заняты. К сожалению, редко было, когда через шесть часов получишь свои сто граммов. Чаще было, что после нескольких суток нахождения в море на боевых заданиях, получали сразу за всё время бидон водки. Сохранить его было практически невозможно. Начиналось безразмерное питье. Но шла война, надо было быть в постоянной готовности к выходу, надо было умело воевать. А это значит, что сколько бы ты ни пил, ты должен трезво и быстро выполнять свое дело. Ты попросту не имеешь права быть пьяным. От одного члена экипажа зависит жизнь всех и самого катера. Никто не хотел умирать из-за того, что кто-то не умеет пить. Поэтому в экипажах оставляли только стойких. Обычно за этим смотрел и нес ответственность боцман катера, как правило, из сверхсрочников. На катере нет гальюна и умывальника. На ходу, с транцевой кормы, садится на корточки, держась за бомбосбрасыватель и, окатываясь соленой волной, и командир катера- офицер, и простой строевой матрос. Может ли командир после этого сказать матросу «почему вы не отдаете мне честь?» Конечно, нет. Поэтому на катерах дисциплина держалась на высоком самосознании и поддержке друг друга всеми членами экипажа.

Катерники всегда отличались. Это элита флота. Чтобы элементарно научиться ходить по палубе мчащегося под тремя авиационными моторами катера, надо затратить как минимум год. Катерник- это сгусток быстроты, цепкости, сообразительности, бесстрашия и отваги. Как говорят на флоте, матрос-кошка.

Цемесская бухта опустела. «Тюлькин флот» покинул побережье Малой земли. Наступило относительное затишье. Седой капитан из запаса, командир батальона, слушал доклад командира второй роты.

— Товарищ капитан, ваше приказание выполнено, для первого взвода траншея углублена на полтора метра! -улыбаясь, он протянул капитану руку, в которой чернели сморщенные комочки.

— Что это?

— Сушеные груши, товарищ капитан! Отрыли целый склад. Пробовали варить, вроде бы ничего.

— Интересно, откуда они? Наверно еще до эпохи социалистического реализма попали в эту сухую землю,- подумал капитан, тоже улыбаясь. Вскоре ему в голову пришла сумасшедшая мысль. А что, если из этих сушеных груш выгнать самогонку?

— Позовите ко мне младшего политрука,- приказал он вестовому. В блиндаж вошел Владимир Бодров. Приложив руку к шапке, из-под которой виднелись белые как снег волосы, он неумело, по-граждански, доложил:

— По вашему приказанию младший политрук Бодров прибыл!

— Садись, Владимир Николаевич. Ты ведь на гражданке виноделом работал?

— Так точно, главным виноделом треста республики,- чуть заикаясь ответил Владимир.

После этого два уже немолодых человека углубились в детали производства самогона. Предстояло достать или изготовить главную деталь- змеевик. В работу включились умельцы, и вскоре «техника» была изготовлена. Для Владимира Николаевича вырыли глубокую штольню, и он, «высокий» человек в своей республике, стал заниматься рядовым делом, но все же по специальности. Производство пошло и было засекречено. Через несколько дней желанный первач потек тонюсенькой струйкой. Он был необходим для защитников Малой земли, так же как была необходима победа над врагом.

Прошло полмесяца. Как-то утром, когда первые лучи солнца еще не осветили полностью окрестные горы, когда над Малой землей бывает короткая тишина, со стороны противника включилась мощная радиоустановка. Это бывало и раньше. Сначала раздалось шипение патефонной иголки, потом полилась родная до слез мелодия, и женский голос запел: «Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой, выходила на берег Катюша, на высокий, на берег крутой». Малоземельны слушали. Пластинка кончилась. После непродолжительного треска раздался голос, говорили по-русски с акцентом: «Товарищи краснофлотцы и красноармейцы! Прослушайте последние новости. Вчера старший политрук Березовский, будучи раненым в палец, покинул Малую землю, эвакуируясь на катере! А младший политрук товарищ Бодров продолжает гнать самогонку в своем блиндаже!». Затем снова зазвучала мелодия, но уже немецкой пластинки «Розамунда». Звуки немецкой популярной песенки были недолгими. В сторону радиоустановки понеслись пули и снаряды, и она заткнулась.

Начинался очередной огненный день. Из-за горы Колдун вынырнула первая семерка пикировщиков Ю-87. Немцы называли их «Штукас», наши моряки- «Козлы». Началась тотальная бомбежка плацдарма. Включив сирены для устрашения, они, пикируя, сбрасывали бомбы и уходили на Анапский аэродром за новыми. Их тут же сменяли другие. Особенно донимала фланговым огнем артбатарея из Южной Озерейки. Над Малой землей поднимался густой дым и пыль. Подсчитано, что на каждого защитника плацдарма было сброшено несколько тонн металла. Так продолжалось семь месяцев, но несмотря ни на какие генеральные наступления, фашисты так и не смогли сбросить в море героических защитников.

Плацдарм имел колоссальное стратегическое значение. Он для противника был как бельмо на глазу. Из-за него фашисты не могли пользоваться портом Новороссийск.

Между тем в штабной землянке батальона, естественно, узнав о радиопередаче, задумались. Дело приобретало серьезный оборот, и неприятности не заставили себя долго ждать. Пришел посыльный из Смерша и потребовал политрука Бодрова. Бледный Владимир попрощался с комбатом и по подземному переходу стал пробираться в зловещую неизвестность. По законам военного времени Смерш имел неограниченно страшные права, он мог без суда лишить жизни за измену Родине или за другие тяжкие преступления.

— Что же меня ждет,- думал Владимир.- Неужели расстрел? А, может, штрафная? Но тогда где? Ведь здесь, на Малой земле почти та же штрафная!

Смерш помещался в хорошо обставленной и сухой землянке, выдолбленной недалеко от берегового среза. Политрука встретил майор лет тридцати пяти с проницательными холодными серыми глазами и строгим видом. Пристально и жестко осмотрев вошедшего Владимира, он после паузы сказал: «Садитесь». Снова наступила долгая мучительная пауза. Владимир прикрыл глаза. В его голове калейдоскопом стала проноситься вся его жизнь.

— Вы- Владимир Николаевич Бодров?

— Так точно,- заикаясь, упавшим голосом ответил Владимир Николаевич. Ему показалось, что это не он ответил, а кто-то другой за него.

— Самогонку гоните!- строго воскликнул майор. Политрук промолчал. Майор поднял левую руку и, посмотрев на часы, сказал:

— Сейчас девять часов семнадцать минут! Так знайте! С этого времени будете гнать на нас!

Владимир опешил. Он ждал всего самого худшего, но только не этого. Снова наступила пауза, но уже спасительная.

— Все технические вопросы решите с моим заместителем.

Вошедший лейтенант предложил Владимиру следовать за ним. Страшная аудиенция окончилась. Оборудование было перенесено на новое место. Владимиру Николаевичу отрыли специальную штольню, гораздо глубже и благоустроеннее, чем батальонная, где он торжественно до конца Малоземельской эпопеи гнал самогон на Смерш. Прошли годы. Закончилась война. Философ приехал в Москву и встретился со своим двоюродным братом. Они сидели за столом, пили водку. На столе лежала нехитрая закуска, в том числе и салат из одуванчиков, которым угощала жена Владимира.

— Сколько раз мы были рядом и не знали!

— Знаешь, ведь самое обидное для меня, это как тонко они меня завербовали,- сказал Владимир, обнимая Философа.

Как и все участники десантной операции на Малую землю и десанта в Новороссийск, Владимир Николаевич был награжден орденом Красной Звезды.

Пояснения

Смерш- организация военной разведки (от словосочетания «смерть шпионам») Матюгальник- ручной переговорный рупор.

КРЫСЫ

Крым был занят фашистами. Катер базировался на Тамани. Керченский пролив стал ареной боев и десантов. С темнотой отошли от пирса Тамани и вышли в дозор. Задача- контролировать Керченский порт, в котором находились немцы. На траверзе Керчи было затонувшее судно «Горняк», надстройка и труба которого торчала над водой. Шли малым ходом, с подводным выхлопом моторов, чтобы уменьшить шум. Все стояли по боевой тревоге на боевых постах. Над проливом тишина, на море полный штиль. В небе светила яркая полная луна. Осторожно подошли к «Горняку» и ошвартовались в тени его надстройки. Начали наблюдение. Стоя у носовой пушки, Философ, получивший накануне пачку писем из Москвы от матери, в мыслях был там далеко, в родной Москве. Он вспоминал двор, ребят. Кто-то из катерников осторожно курил, прикрываясь, чтобы не демаскироваться. Тишина была настолько сильна, что звенело в ушах. Вдруг откуда-то сверху раздался громкий, тонкий молодой девичий голос:- Полундра! Чего курите!

От неожиданности на палубе катера все открыли рты и дружно посмотрели наверх. Наверху всё так же чернело низкое южное небо. Серебряная луна, как бы подсмеиваясь над моряками, по-прежнему излучала свой холодный яркий свет. Тогда все, не сговариваясь, посмотрели друг на друга: не показалось ли это? Убедившись, что не показалось, все снова запрокинули головы вверх. Там по-прежнему никого не было. Все опешили, переваривая происходящее. Каждый по-своему представлял эту прекрасную молодую незнакомку с таким необыкновенным голосом. Через мгновение тарахтенье самолетного двигателя разнеслось над проливом, и катерники, наконец, поняли происходящее.

В районе Краснодара базировался женский полк ночных бомбардировщиков из старинных двухкрылых самолетов У-2. Фашисты называли их «Руссиш Фанер». Скорость их была настолько низкая, что противовоздушная оборона немцев не была рассчитана на них, и это помогало летчицам. Они сбрасывали небольшие бомбы над объектами Керченского полуострова и здорово досаждали врагу. Набрав высоту над Таманским полуостровом и выключив моторы, они часто, планируя, шли над проливом в тишине, приближаясь к своим целям. «Ночные ведьмы»- так окрестили их фашисты. Пролетая над катером, отважная летчица прекрасно видела его и огоньки от папирос моряков. Постепенно звук мотора затих, недоступная невеста удалялась. Возвращаясь перед рассветом в Тамань, катер повстречал на середине пролива РТЩ под командованием старшего лейтенанта Гукосяна. Этот героический минер тралил пролив от фашистских мин, часто на глазах у немцев игнорируя опасность. В предрассветной тишине над проливом раздавались его крики рулевому:

— Крути вправо! Крути влево! Крути куда хочешь!

Кавказский акцент придавал командам необыкновенный колорит. Рассказывали, что немцы ему кричали, чтобы переходил на службу к ним. Гукосян отвечал им трехэтажным матом.

Через некоторое время катер покинул пролив. Настало время идти на ремонт, латать пробоины, перебирать авиационные моторы, срок эксплуатации которых был выработан. Все предвкушали близкий отдых, а некоторые и краткосрочный отпуск. Шли в Поти на 201-й судоремонтный завод. Катерники гладили под матрасами свои форменки и гюйсы, натягивали на фанерные клинья клеша, увеличивая их ширину, драили пуговицы и ботинки. Надо было держать фасон. Катер выходил из боевого подчинения, можно было расслабиться. Как ни странно, на катерах этого типа моряков донимали крысы. Они вольготно чувствовали себя в девяти отсеках деревянного корпуса. Еды им хватало в избытке, наглости тоже. Были случаи, когда у спящего они грызли ногти на ногах. В субботний аврал под пайолами находили украденные крысами носовые платки и даже ленточки от бескозырок. Философ, обладая нестандартным мышлением, включился в борьбу с наглыми тварями. Сначала он решил воспитать в «коллективе» крысу-крысоедку. По его плану, она должна была пожирать своих собратьев. Отловив солидный экземпляр, он поместил ее в металлическую клетку и морил голодом неделю. После этого бросил ей в клетку другую, слегка придушенную, крысу. Она ее тут же сожрала. Потом голодание повторилось. Когда крысоедку выпустили, так что же, вы думаете? Сначала она работала исправно, но, быстро наевшись своих сородичей, перестала выполнять свои обязанности. Философ обнаружил лишь семь трупов. Это его никак не устраивало. Решил повторить эксперимент. Но найти крысоедку, несмотря на предварительно выкрашенный белилами хвост, не удалось. Очевидно, за каннибальство стая ее загрызла. Сейчас, когда катер шел в Поти, Философ был наслышан, что на стоящем там на ремонте торговом пароходе под названием «Советская Россия» у боцмана живет большая австралийская крыса, которая истребила всех обычных судовых крыс. Он решил или ее выкупить, или обменять. В Поти катер вытащили на эллинг. С палубы на берег была спущена сходня. Наступил первый душный южный вечер. На вахту заступил рулевой Петя Новик. Он вооружился крепкой палкой. Перед приходом командир обещал отпустить его на несколько дней в отпуск. Петя жил недалеко, в Баку. На вопрос о том, на сколько дней отпустит, командир Жора Семин, смеясь, ответил:

— Сколько крыс за вахту забьешь, столько суток и отгуляешь.

Вскоре кроме вахты на катере никого не осталось. Кто-то побежал на танцы, кто-то- на плавбазу «Волга» смотреть фильм. В четвертом часу ночи Петя внизу услышал подозрительный шорох и попискивание. Вглядевшись, он увидел какую-то шевелящуюся серую массу. Она двигалась по диагонали территории эллинга в направлении элеватора. Они шли в колонне, плотной массой шириной около метра. Вахтенный оцепенел. Сходню поднять одному ему было не под силу. Будить подвахту не хотел. Петя молил бога, чтобы только крысы не двинулись к трапу. На счастье, всё обошлось, и шествие мерзких тварей быстро закончилось. Палкой за вахту ему удалось забить одиннадцать особей. В основном это были катерные крысы, соскучившиеся по берегу. Утром Петя торжественно предъявил командиру связку крыс и получил заветный, хотя и недозволенный во время войны, отпуск. Интересно, что рассказу Пети на катере никто не поверил, кроме Философа.

Через день Философ купил у барыг на черном грузе две бутылки вонючей огненной чачи и пошел на «Советскую Россию» к боцману. У борта стоял грязный, в оборванной робе, матрос.

— Боцман на борту?- спросил Философ.

— Петрович!- прокричал наверх матрос.- К вам пришли. Зовут Петровичем, отметил Философ, это уже хорошо.

В белоснежной форменке, черных наглаженных клешах, надраенных до блеска полуботинках, в прекрасной мичманке с нестандартным нахимовским козырьком, Философ поднимался по замызганному трапу «Советской России». Ступив на палубу, по привычке отдал честь флагу в сторону кормы, но флага на флагштоке не было и в помине. Военные моряки обзывали все торговые суда «грязнухами», но в это выражение они никогда не вкладывали злобы. Они знали, что там трудятся такие же, как они, люди, что им трудно и голодно во время войны, и опасно. Но свое высокомерие они, однако, соблюдали. Эти грязнухи были единственным местом, где катерники могли помыться горячей водой с мылом. К сожалению, такое удовольствие случалось редко.

Боцман Петрович, увидев сверток под рукой старшины, мгновенно оценил, что в нем.

— Проходи, старшина!

Они прошли на кормовую палубу и уселись на ящики. Петровичу было лет шестьдесят. На обветренном лице, усеянном глубокими морщинами, под выцветшими бровями сверкали яркие глаза с хитринкой. Седые усы скрывали ироническую улыбку. Сквозь прорезь открытого воротника чистой голландки на мощной груди открывалась цветная татуировка. Он положил на ящик свои натруженные, знавшие еще паруса, руки и произнес:

— С чем пришел, старшина?

— Прослышал про вашу крысу, пришел посмотреть на диво,- ответил Философ

— Рано еще, она выходит в темноте. Давай, вынимай! Засуетившись, старшина выставил на ящик обе бутылки, одну из которых Петрович тут же опустил под ящик. Свистнув матросу, он закурил трубку. Принесли два граненых стакана и одну большую луковицу. Хлеб у торгашей был в дефиците. После второго стакана Петрович ударил себя в грудь и сказал:

— Сталин- рулевой Советской России, а я- боцман!

Этим Петрович хотел подчеркнуть, что на море рулевые подчиняются боцману и что в табели о рангах он стоит выше рулевых. Такое смелое высказывание могло в те времена стоить ему свободы по статье 58, пункт 10- до десяти лет. Философ, чей отец с тридцать седьмого года канул в вечность, оценил заявление Петровича. Пошла вторая бутылка. Стемнело и полил теплый дождь.

— Может, перейдем под спардек,- предложил Философ.

— Я старый моряк, лейте на меня воду!- воскликнул Петрович и начал наблюдать, как струи ливня превращают пижонского старшину в мокрую курицу.

— Не бойсь, как быстро начался, так быстро и кончится,- изрек боцман.

Действительно, лить стало меньше, и вскоре ежедневный теплый колхидский ливень кончился. Опустив свой взор вниз, чтобы посмотреть, что стало с его наглаженными шкарами, Философ вдруг неожиданно увидел сидящую у ног Петровича громадную крысу. Величиной она была с хорошую кошку и совершенно не походила на обычных крыс. Сверкающие глазки ее, не мигая, смотрели на старшину. На конце ее хвоста была кисточка.

— А, Сонька пришла!- с этими словами Петрович что-то вытащил из своих необъятных штанин и дал крысе. Сонька тут же с благодарностью скушала.

— Сколько?- упавшим голосом спросил Философ.

— Не продается!- безапелляционно заявил боцман.

В данной ситуации торг был неуместен. Философ расстроился. Тем временем к ним стали подходить и усаживаться рядом на палубу матросы. Вечер был в разгаре, палубные работы окончились. Моряки быстро поняли состояние своего боцмана и наперебой стали просить:

— Петрович! Петрович! Траваните что-нибудь из морской жизни!

Задумавшись, старый боцман не спеша вытащил свою трубку, набил ее из кисета табаком и, оглядев присутствующих довольными глазами, закурил. С моря подул слабый соленый ветер. Наступила приятная прохлада. Расправив усы, Петрович, не торопясь, начал свой рассказ.

Пояснения

Аврал- в данном случае, морская приборка.

Пайолы- плиты, прикрывающие междудонное пространство.

Черный груз- район Потийского порта, где грузили марганец.

Чача- грузинский самогон.

Спардек- надстройка в средней части судна.

Эллинг- наклонное сооружение для ремонта кораблей на берегу.

РТШ- речной тральщик.

МОРСКАЯ ТРАВЛЯ СТАРОГО БОЦМАНА

Это было давным-давно, когда море было еще малосоленым, летучие рыбы еще учились летать, а у акулы только прорезывались зубы.

Мой дед, старый морской бродяга по прозвищу Рыбий глаз, утопая в бочке с ромом в таверне «Золотой Якорь», завещал мне место вечного гальюнщика на бригантине «Святой Патрик». В моем подчинении была моя верная подруга- швабра, с которой я никогда не расставался.

Судно только что вернулось из Буэнос-Айреса с грузом политани и выгружалось в Бомбее на эллинге. Тысячи негров с криками «банзай» тащили за выброску наши якоря на берег для набивки их дробью, так как за время последнего рейса их основательно погрызли морские волки, и часть дроби высыпалась. В полдень, вернувшись на судно через кингстон, Джон Сильвер выгнал бичей, поселившихся на камбузе, и приказал поднимать паруса. Затем он дал по телеграфу полный боковой передний средний, и мы помчались на все триста шестьдесят градусов картушки компаса. Ровно в двенадцать часов пополудни, когда вахтенный матрос разбивал в каюте у доктора склянки, судно задрожало мелкой дрожью. Оказывается, всё море покрылось барашками и они, истошно блея, окружили судно и не давали продвинуться дальше. Капитан дал самый полный. Кочегары шуровали с такой силой, что колосники вылетали из трубы, пар лез все выше и выше и, наконец, вылез! При виде его барашки нырнули в морскую пучину, и мы продолжили свой путь от мыса Доброй Надежды, через Бискайский залив в Мраморное море. Под вечер натолкнулись на банку. Вскрыв ее при помощи мотыля двигателя, все обнаружили, что в ней повидло. Артельщик, несколько окретинев, бросился открывать клинкеты для приемки повидла. Вдруг на горизонте появился норд-ост. Он вел за руку своего младшего сына Бору. Налетели тайфуны и опрокинули рудерпост, после чего шторм достиг двадцати двух с половиной баллов. На судне поднялся переполох. Матросы, взявшись за штуртросы, намертво крепили гальюны. Старпом приказал срубить мачту и отнести ее в каюту капитана. Всё предвещало конец, но доблестный капитан Джон Сильвер не растерялся. На выпученный морской глаз он быстро оценил обстановку и, выйдя в нактоуз, вступил в единоборство с норд-остом. Он закидал его топовыми огнями, после чего шторм стих и судно быстро-быстро понеслось через Панамский канал, мимо Мадагаскара в Белое море.

Под утро, во время «собачьей вахты» кочегар Сеня-нос, открыв топку, доложил:

— Курсовой тринадцать градусов правого борта, дистанция шесть кабельтовых, вижу экватор!

Все моряки засуетились, предвкушая предстоящий праздник. Тем временем нос судна поднялся, и оно стало взбираться на гребень экватора. Боцман Билли Боне объявил большой сбор, и весь экипаж собрался на клотике. Джон Сильвер приказал выкатить бочонок рома. Кок вывернулся потрохами наизнанку, готовя торжественный обед. На стол было подано: жареный кнехт с контрафорсами, стеньга в томате, тушеные канифасы, жвако-галс на вертеле и фаршированный шпигат из гальюна. На десерт были лаглинь в шоколаде и компот с бимсами. Все подняли кружки с ромом и первый тост выпили за бога морей Нептуна!

Наступила пауза. Она затягивалась.

— Петрович, Петрович! А вторая серия?- пропищал юнга. Он был из беспризорных, многие тысячи которых осели во время войны в теплом Поти и которые кормились на кораблях Черноморского флота. Все посмотрели на Петровича. В сумраке южного вечера моряки увидели склоненную на грудь голову легендарного боцмана, закрытые его глаза и услышали храп. Петрович, сидя, мертвецки спал. Философ поднялся, попрощался с моряками и отбыл на катер.

На «Советскую Россию» он приходил еще трижды. Была выпита не одна бутылка, не помог даже принесенный мешок риса. Петрович был неумолим. Соня навсегда осталась на «Советской России».

Придя как-то с берега на катер и заступив на вахту, Философ встретил раньше времени возвратившихся с танцев ребят. У Феди Сорокина сиял фингал под глазом, у Миши Юрченко краснел разбитый нос. На флоте существовал антагонизм между катерниками и моряками с эскадры. То есть, с моряками с больших кораблей. Последние имели сильную зависть к катерникам, которая часто переходила во вражду. Катерники, в силу специфической службы, не могли четко выполнять распорядок дня, установленный наркомом, и устав Военно-морского флота. Во время войны на «черном флоте», а также на других флотах вся тяжесть в основном легла на их плечи. На катерах не было гальюна, умывальника, все постоянно мокрые, сушиться практически негде. Вся их служба напоминала хождение по лезвию бритвы. Поэтому часто на их проделки на берегу начальство смотрело сквозь пальцы.

Иногда катерника можно было увидеть в таком виде: на голове зюйдвестка, на голое тело надета меховая жилетка, кроме нее еще трусы и сапоги! Выходя на берег, престижно было быть в гражданской одежде.

Корабли эскадры редко выходили в море, был велик риск потерять их от сильной фашистской авиации и подводных лодок. На стоящих у стенки крейсерах и линкоре, на котором было около трех тысяч моряков, весь день был забит постоянными учебными тревогами, занятиями и авральными работами. Офицеры эскадры были всегда озабочены «разложением» своих матросов «разболтанными катерниками», а те, в свою очередь, глядя на катерников, сильно завидовали им. Получить увольнение на берег матросу на эскадре удавалось не всегда, да и с трудом. Такое положение на флоте и вызывало стычки на танцах и в других общественных местах. Интересно, что при конфликтах и драках катерников всегда поддерживали моряки с тральщиков и подводных лодок. Они были ближе по духу.

Однажды, когда катер ремонтировался, вытащенный краном прямо на причал, рядом со стоящим линкором, к Философу подошел матрос с линкора. Идущий в увольнение. Это был Бобка, соученик по пятьдесят седьмой московской школе, живший в Комсомольском переулке. Они узнали друг друга. От него Философ узнал, что крысы на линкоре в большом дефиците. Дело в том, что на эскадре за отловленную крысу давали внеочередное увольнение на берег. Процедура состояла в следующем. Пойманную крысу матрос приносил старпому. Тот торжественно отрубал ей хвост, чтобы исключить повторное действие. Счастливчик после этого получал возможность побывать на берегу. Бобка пожаловался Философу, что крысы на линкоре давно переловлены. Философ пообещал презентовать Бобке крысу, что и сделал, когда тот возвращался с увольнения. А почему бы не восполнить крысиный дефицит на линкоре? На катере началась всеобщая охота. Линкоровцы с радостью платили за крысу 300-400 рублей. Несмотря на сложные отношения с эскадрой и вражду, торговые отношения не прерывались, и целый месяц бизнес процветал. Но всему приходит конец. Ремонт закончился. Обновленный, выкрашенный в серо-голубой цвет, катер покинул жаркий Поти, взяв курс на Керченский пролив. Впереди была война.

Пояснения

Гальюнщик- уборщик туалетов.

Политань- ртутная мазь против лобковых вшей.

Кингстон- отверстие в днище корабля (для затопления).

Бичи- безработные, опустившиеся моряки.

Склянки, отбивать склянки- ударять в морской колокол (рынду), сообщая судовое время.

Колосники- топочные решетки в паровых котлах.

Банка- мель в море.

Мотыль- часть паровой машины.

Артельщик- ответственный за продуктовые запасы.

Клинкеты- водонепроницаемые стальные двери.

Бора- ураганный ветер в районе Новороссийска.

Рудерпост- помещение для рулевой машины.

Штуртросы- часть такелажа.

Нактоуз- подставка для компаса.

Топовый огонь- огонь на оконечности мачты.

Собачья вахта- вахта с 4 до 8 утра.

Клотик- площадка на оконечности мачты.

Кнехт- стальная тумба для крепления швартовых тросов.

Контрфорсы- распорки в звене якорной цепи.

Стеньга- верхняя часть мечты.

Канифасы- блоки для подъемных тросов.

Жвако-галс- устройство для крепления противоположного конца якорной цепи.

Лаглинь- растительный трос для крепления вертушки лага (устройство для определения скорости).

Бимсы- балки для закрытия люков трюмов.

СОБАЧНИК ЮРА

Юра- сын состоятельных родителей. Его отец в Совете Министров был какой-то шишкой. Юриной страстью были собаки, но взять в шикарную рижскую квартиру четвероногого друга родители не позволяли. Он тогда решил, что «предки» не устоят перед особо породистым экземпляром. Одновременно в то шальное послевоенное время в Риге блистали два друга-моряка. Темноволосый, назовем его Франт, и русый- Князь. Мы просто сверкали молодостью, экстравагантным видом, американскими шляпами и невообразимыми галстуками. При этом были постоянно голодны, и денег хронически не хватало, так как почти каждый вечер проводили в ресторанах. Рига шумела и гуляла. Через каждые тридцать метров из открытых дверей закусочных на улицу лилась музыка. Война закончилась, и народ гулял напропалую, стараясь скорее забыть ее ужасы. В этих забегаловках продавалась водка на розлив, пиво лилось рекой. Многочисленные рестораны гудели, зазывая в свои загадочные чрева. Франт только что вернулся из Антверпена, и его судно стало в Милгрависе на ремонт. Пароход Князя стоял в Экспортной гавани. Друзья сидели на лавочке в парке напротив молочного ресторана- «Молочника». Мимо фланировала пестрая публика. Это место считалось местным Бродвеем, где каждый выпендривался как мог. На город опускался теплый летний вечер. Князь рассказывал:- Вчера мне поручили продать на базаре неизвестно как и откуда появившиеся на судне две бочки каустической соды. Я спустил моторную шлюпку, взял двух матросов, завели мотор и пошли на базар не по Даугаве, а по городскому каналу. Зрелище было потрясающее, ведь было воскресенье. Толпы народа, стоя на мостах, приветственно махали нам руками. Вдруг в районе оперного театра путь нам преградила лежащая поперек канала стальная мачта. Пришлось попотеть, разгружаясь и перетаскивая шлюпку через нее. Базар встретил шумом, гвалтом и шевелился как огромный муравейник. Здесь можно было купить всё, начиная от хлеба до золота. Кусок хозяйственного мыла стоил десять рублей. Мы пришвартовались и начали торг. Однако вскоре появились два милиционера, контакт с которыми не планировался. Заведя мотор, перешли на другой берег и быстро реализовали бочки. На радостях покупатель пригласил обмыть покупку у себя дома. Я отправил матросов на пароход одних, но уже укороченным путем, через Даугаву, а сам отправился на обмывку. Около кинотеатра «Айна» мы вошли в дом и поднялись на пятый этаж. В квартире кипела работа. В двух ваннах варилось мыло. Вот для чего им был необходим каустик! Члены многочисленной, разнокалиберной семьи, все как один, были заняты производственным процессом. Даже малые дети были при деле. Меня усадили за стол и хорошо угостили и едой, и водкой. Поблагодарив, я направился к выходу и увидел древнего старика, который методично распиливал пилой деревянный брусок на кубики. Они большой пирамидой Хеопса возвышались перед ним. Удивившись, что он не связан с общим делом, я спросил, что он делает. На это хозяин ответил:- Как же, он у нас главный,- и, повертев пальцем у виска, продолжил.- Что мы, чокнутые? Мы кубики обмазываем мылом!

Прикинув на взгляд размер, Князь понял, что слой мыла был толщиной всего около сантиметра! Вот дают! Посмеявшись, Князь изрек:

— Уж полночь близится, а шары нет и нет! Но есть идея! Звонил собачник Юра, спрашивал, не могу ли я из Германии привезти настоящую немецкую овчарку. Я вспомнил, что у вас на пароходе такая была.

— Да, есть,- ответил Франт.- но она в настоящее время имеет бледный вид. Кто-то дверью прищемил ей ухо, и оно безнадежно повисло. К тому же судовой доктор обмазал ее политанью, думая вывести блох, после чего овчарка окончательно облезла. Я не говорю, что у нее атрофирован хвост, но он как-то подозрительно висит!

— Ничего страшного, идем к собачнику.

Юра встретил их на лестнице, заявив, что у предков гости и, хвастаясь, показал новую трубу, подаренную родителями непутевому сыночке.

— Ну, Армстронг,- воскликнул Князь.- Собака приехала! Она у Франта на борту. А знаешь, сколько за нее заплатили валютой? Ого-го! Но, учитывая твой добрый характер и то, что ты иногда подкармливаешь нас в своем доме, с тебя только триста рублей.

— У меня нет такой суммы,- жалким голосом сообщил Юра.

— А родители? Они что, тебя не уважают?

Через пятнадцать минут собачник вынес сто пятьдесят рублей.

— Будем считать, что это аванс,- сказал Франт. Друзья повернулись и, не прощаясь, стали спускаться вниз.

— А я? А собака?- закричал Юра.

— Не волнуйся, в данный момент пес проходит карантин. Жди звонка. Пишите письма!

Окрыленные успехом, Франт и Князь направились в ресторан «Фокстротдиль».

— Давай подъедем с шиком, на кривой лошади,- воскликнул Франт, и они, не поленившись, направились к вокзалу, где стояли извозчики. В те далекие времена такси еще не было. Кривая лошадь была достопримечательностью Риги. У пижонов подъехать на ней считалось верхом экстравагантности. Лошадь сияла яркой белизной, голова ее была повернута влево и назад! Были две версии: либо ее шея была действительно сломана, либо она в тройке использовалась левой пристяжной. У правой и левой пристяжных в тройках шеи, для красоты, разворачивались в разные стороны и пристегивались. Может быть, у нее в какой-то момент шею заклинило. Как ей удавалось бежать вперед, а смотреть назад, до сих пор науке неизвестно. Умиляло и то, что она всегда смотрела на вас. Это придавало значимости происходящему, не говоря о том, что такая лошадь привлекала внимание прохожих как к себе, так и к седокам.

— Куда прикажете?- спросил извозчик, распрямляясь.- Как всегда?

— Конечно, в «Фокстротдил»!- ответил Франт, откидываясь на заднем сиденье.

Перед входом в ресторан стояла разношерстная толпа, которую, конечно, не пускали внутрь. Неприступный рослый швейцар в адмиральской фуражке и с золотыми шевронами на рукавах из-за закрытой двери зверским взглядом смотрел поверх голов жаждущих. Подъехав, Франт торжественно сунул водиле кобылы рубль, на что тот пробасил: «А за дефект?». Франт хлопнул извозчика по кожаной спине и добавил мелочи. Тут же раскрылась дверь, и «адмирал» с улыбкой пропустил моряков внутрь, сказав нехотя раздвинувшейся толпе: «У них заказано!» Перед залом гостей с поклоном встретил респектабельный метрдотель дядя Саша. Он уже третий год как не пил, завязал, и компенсировал это своеобразным способом. Под строгим смокингом у него на месте внутреннего бокового кармана был вшит большой кожаный мешок литра на три. За время работы, в знак благодарности, многочисленные гости подносили ему стопки, кто с коньяком, кто с водкой, и он со словами благодарности, полуотвернувшись, чтобы не видели посторонние, как бы опрокидывал стопку в рот, но на самом деле молниеносно сливал ее содержимое в кожаный карман! Делал он это фантастически! Никто никогда не замечал подвоха. После закрытия ресторана дядя Саша, как заправский дояр, опустошал свое «золотое вымя». Это приносило ему существенный дополнительный доход.

— Давненько вас не было. Прошу!- и он повел их к одному из лучших столиков. Впереди, с поднятой головой и как бы с безразлично-надменным взглядом, шествовал Князь. Его зеленоватый в клетку костюм полуспортивного покроя, оранжевые туфли на двухсантиметровой платформе, розовая рубашка и американский галстук в красную клетку сразу выдавали моряка загранплавания, таких редких в то время.

За ним следовал Франт. На нем был темно-синий костюм в полоску, безукоризненной белизны целлулоидный воротник рубашки и невообразимый заморский галстук с тематикой бразильских джунглей. Публика, до этого галдевшая, затихла и сделала стойку. В то время джаз-оркестр был в паузе. Проходя мимо, наши герои слегка поклонились оркестрантам, на что те, заулыбавшись, ответили тем же. Их все знали. Элегантно сев за столик, Франт тонкими музыкальными пальцами вытащил из кармана пачку американских сигарет «Кемел», достал сигарету и небрежно бросил пачку на скатерть стола. Это произвело фурор в зале. У некоторых затрепетали ноздри в предчувствии ощутить необыкновенный аромат дыма. Если бы несчастный верблюд с этикетки знал свою цену, у него бы от зависти к самому себе вырос второй горб! За пачку этих сигарет или пачку «Честерфилд» в любом рижском ресторане двоим можно было пить и есть в свое удовольствие весь вечер. Публика грезила американским образом жизни, жила под впечатлением их кинофильмов, огней далеких реклам и небоскребов в том райском недосягаемом краю. Моряки являлись единственными проводниками этого Эдема. Все пытались с ними контактировать, расспрашивали, как там, просили что-нибудь привезти. Музыканты просили ноты, трости для саксофона, струны для гитар, грампластинки. Никто из них не представлял, насколько мизерной была получаемая ими валюта, которой едва хватало на одежду.

Тем временем пианист- итальянец Глория, по воле судьбы оказавшийся после войны в Риге, подмигнул морякам и заиграл попурри из американского фильма «Серенада Солнечной долины», знаменитые мелодии несравненного Глена Миллера. Публика бросилась танцевать, ресторан снова зажил своей веселой жизнью.

В последующие дни собачник регулярно названивал, просил собаку. Мы под разными предлогами оттягивали встречу. Наконец, как-то пригласили его в ресторан «Темпо» под предлогом обмыть приобретение собаки. С серьезными лицами мы чокались за голову овчарки, уши, передние и задние ноги и хвост. Естественно, за вечер расплачивался он. К тому времени собаку забрал к себе домой старший механик судна. Однажды мы повезли собачника на улицу Лудзас, где жил стармех и даже позволили Юре издали посмотреть на овчарку, которую по двору прогуливала жена стармеха.

— Когда же можно забирать?- простонал несчастный.

— Сегодня, к сожалению, нельзя, стармех на комиссии в ЦК партии.

После бегства в Нью-Йорке капитана советского судна «Кишинев» началась жесткая чистка плавсостава. Она в заключительной фазе проводилась на комиссии, в кабинете второго секретаря ЦК компартии Латвии. В назначенный день Франт и Князь встретились в пароходстве, в комнате резерва плавсостава, под строками стихов, написанных кем-то из бичей на стене: «Голодный бич страшнее волка, а сытый бич милей овцы, и, не добившись в «кадрах» толка, голодный бич отдал концы».

В комнате собрались моряки, назначенные на комиссию. Обсуждался способ, как ответить на убийственный вопрос, задаваемый всем: «Вы пьете?» Ни отрицательный, ни положительный ответ комиссию не устраивал, а от этого зависела судьба моряка. Будет у тебя виза или нет.

В громадном кабинете-зале второго секретаря под окнами стоял длинный стол. За ним с серьезными лицами восседали человек двенадцать. Это напоминало известную библейскую картину «Тайная вечеря», где сидели двенадцать апостолов, а в центре- Христос. В центре кабинета, на ковре, стоял стул для «осужденного». Сзади, по углам, еще два стула, где сидели, очевидно, по охраннику. Первым вызвали Франта. После нескольких незначительных вопросов прозвучал сакраментальный: «Вы пьете?». Наступила зловещая пауза. И, наконец, ответ: «Пью, но с отвращением». Франт, весь потный, наконец, появился в дверях. Наступила очередь Князя. Войдя, он, похолодев, опустился на стул. Через минуту увидел, как клерк вносит его личное дело и кладет на стол. Это была папка толщиной сантиметров в двадцать. Основное содержание, конечно, доносы,- решил Князь и загрустил. На вопрос «Вы пьете?» Князь твердо, глядя в лицо спросившему, ответил: «Я пью столько же, сколько пьете вы». Апостолы переглянулись. «Результат узнаете в пароходстве»- объявили стандартный ответ. Он оказался отрицательным. Виза была закрыта на неопределенное время. Плавать только в каботаже. Прошло несколько месяцев. Собачник, вроде, смирился со своей судьбой. Снова встретившись, Франт и Князь сидели дома. «Пожрать бы,»- высказался Франт. Князь выглянул в окно и посмотрел направо. В соседней квартире, за окном, что-то висело в авоське. Он подошел к письменному столу и взял на руки спавшего на нем Вассала. Это был огромный кот серо-голубого цвета, живший с ними. Полное имя кота было Вассал Вандалович Феодалов. Три дня назад кот, прогуливаясь по карнизу, порадовал Князя, принеся соседскую курицу. В те времена холодильников не было, и продукты часто вывешивались за окнами. Пустив кота, друзья, высунувшись, наблюдали за его действиями. Но на этот раз он вернулся ни с чем. «Вот гады»,- резюмировал Князь,- «очевидно авоську прикрутили проволокой». Раздался телефонный звонок. Звонила Ира по кличке Золотая жила. Свое прозвище она получила за то, что, наконец, мы наткнулись на интеллектуального человека. Она училась в университете у легендарного Бори К. Беседуя с ней на любые темы, можно было отвести душу. Ведь все наши знакомые в основном происходили из общепита.

— Слушайте, ребята, у меня ЧП. Мама попала в больницу. Я завтра с курсом еду на картошку, а дома собака, которая вот-вот умрет от старости, вы же ее знаете. Куда ее деть, не приложу ума.

Собаку мы знали, это был большой мраморный дог. У Князя мгновенно созрела мысль.

— Ира, не волнуйся, скоро приедем и заберем твоего старика,- сказал он. Потом Князь набрал номер собачника и состоялся следующий разговор:

— Юра, извини за прошлое. Уж так получилось. Форс-мажор! Учитывая твой добрый характер, мы решили компенсировать овчарку великолепным мраморным догом! Причем, учти, Юра, совершенно бесплатно! Представляешь, молодой красавец-дог и рядом ты, какая гармония! Вся Рига сойдет с ума! Такого экстерьера ни у кого нет! А главное, он мраморный! Представляешь, Мраморное море, пролив Босфор, Дарданеллы, Галиполли, остров Мармара, где добывают такой расцветки мрамор. И только у тебя такая собака! Бери, Юра, всю жизнь будешь нам благодарен. Жди, Юра, вечером приведем.

Вечером Франт и Князь были у Иры. Опытным взглядом, на выпученный морской глаз, Князь определил, что действительно дог может умереть в любое время. Практически он уже не ходил. Испытывая некоторые угрызения совести, Князь решил, что собака заслуживает умереть в тепле, в окружении добрых, заботливых людей. Дождавшись темноты, они вдвоем с трудом протащили дога до дома собачника, благо это было недалеко. На четвертый этаж, обливаясь потом, его несли. Отдышавшись, позвонили. Дверь открылась. В ней стоял радостно улыбающийся Юра. Придерживая дога руками, чтобы тот не упал, Князь нежно придал ему нужное направление и легко подтолкнул. Дог плавно опустился к ногам сияющего собачника.

С воплями «Мы торопимся, судно на отходе!» захлопнули дверь квартиры и бросились вниз по ступеням лестницы. На улице шел дождь, было холодно. За это надо бы выпить, успокоить грешную душу, и они направились в ближайшую забегаловку.

— Эх!- загрустил Князь, потягиваясь.- Сейчас бы оказаться в солнечной Одессе, да в ресторане «Гамбринус», да с рюмкой в руке, да-таки заказать лабухам любимую песню «Шаланды полные фекалий в Одессу Костя приводил». Дома телефон разрывался. Собачник верещал:

— Он не ходит! Он только лежит! Он ничего не ест!

— Это от стресса,- успокаивал Князь.- Понимаешь, незнакомая обстановка, чужой дом. Ты, случайно, над его ухом не играл на трубе, что-нибудь из оперы «Трубадур»? Собаки это не любят. Нет? Тогда я тебе советую помыть его в ванной в теплой воде.

После ванны дог заснул. Утром он не проснулся. Так закончилась жизнь этого пса. Царствия ему небесного! Прошло еще несколько месяцев. Князь ходил на «штрафном» судне «Илга». Мы возили из Риги в Вентспилс и Лиепаю водку и пиво. В Латвии тогда работал единственный пивзавод «Алдарис». Это были легендарные рейсы. Оформив в кадрах отпуск, Князь шел на пароход с документами. Капитан «Илги» стоял на спардеке, наблюдал, как матросы перед отходом закрывают трюм. На голове у капитана была элегантная морская фуражка с крабом, из-под козырька блестели хитрющие глаза. Средних лет, худощавый, он имел бравый вид. За глаза капитана звали Влад-охотник. Он увлекался охотой на зверей и дам. Как и у всех на пароходе, визы у него не было. Позвав Князя в каюту, Влад налил две стопки водки.

— Ну, за твой отпуск и за охоту. Чтоб тебе было охота и ей было охота.

Выпили.

— Слушай сюда,- сказал Влад.- Представляешь, как мне повезло! Вчера познакомился с бабой, ж… белая-белая! Интеллигентная женщина.

Князь оказался свидетелем рождения классного анекдота.

— А интеллигентке сколько лет было?- поинтересовался Князь.

— Это к морскому флоту, который я представляю, не имеет никакого отношения.

Попрощались. Шагая по лужам Экспортной улицы Князь вспоминал: «Британская честь не позволяет мне опустить головы, поэтому я иду по лужам». Откуда эта цитата? Вдруг его внимание привлекло зрелище: по противоположной стороне улицы шла маленькая знакомая фигурка, держа за холку огромную немецкую овчарку. Человек рядом с собакой был настолько мал, что Князю сразу вспомнилась картина «Прощание вещего Олега с конем». Овчарка ошарашивала огромными размерами. Таких Князь никогда не видел. Перебежав на другую сторону, он встал как вкопанный.

— Витя Нос! Глазам не верю! Какими судьбами? Ты ли это?

В 1945 году, во времена великих перегонов судов, когда союзники после войны делили между собой флот фашистской Германии, они были вместе в одной перегонной команде, и Витя Нос добросовестно выполнял обязанности адъютанта Князя.

— Куда идешь?- спросил Князь.

— Не знаю,- ответил Витя и опустил голову.

— Собака чья?

— Не знаю…

Князь всё понял. Витя Нос был в глубоком ауте. Семафор закрыт намертво, из пароходства уволили, оставалось только ехать в родную деревню.

— Обитаешь-то где?- спросил Князь.

— Хожу по судам, иногда ночую в общежитии бичей.

— Да… Сочувствую. Слушай, Витек! Ты мне собаку, я тебе- на бутылку!

Витя Нос сразу воспрянул, на круглом личике появилась улыбка и нос укоротился. Получив заслуженный гонорар, он со словами «Как ни бьемся, а вечером напьемся» радостно потопал в ближайшую закусочную под названием «Три карася». Князь остался один на один с огромным кобелем, к ошейнику которого был привязан обрывок веревки.

— Сидеть!- скомандовал Князь. Пес нехотя сел.- Ауф-штейн!- собака встала.- Ситдаун!- пес сел.- Вот это да! Понимает по-русски, по-немецки, по-английски! Откуда он? Очевидно краденый, судя по ухоженному виду.

Чтобы не привлекать излишнего внимания, домой шли, избегая главных улиц. Дома овчарка в один присест мгновенно проглотила целую буханку черного хлеба, после чего вздохнула так, что задребезжали стекла в окнах, и улеглась у балконной двери.

К вечеру пришел Франт. Увидев собаку, обомлел.

— Ну и ну! УС…СЯ можно!

— Но-но! Прошу при Вассале не выражаться,- ответил Князь.

Надо сказать, что Вассал заблаговременно был изолирован в соседней комнате. Встреча таких двух экземпляров закончилась бы трагически.

— Загоним собачнику,- предложил Франт,- звони! Князь подошел к телефону.

— Слушай, Юра! Только что мне из Гамбурга привезли классную немецкую овчарку из питомника Геринга. Мне сказали, что она в четвертом поколении пересекается со знаменитой овчаркой Гитлера! Помнишь, это та, которую он отравил вместе с Евой Браун. Собака уникальная, понимает команды на русском, немецком, английском и французском. Собака-полиглот! Я ее послал на древнеиндийском, и она, представляешь, отвернулась и фыркнула! По интонации поняла! У нас, конечно, не будет проблем с ее реализацией. Уже звонили из Академии наук, но учитывая наши добрые старые отношения, я решил позвонить тебе.

— Родословная есть?

— Конечно, есть.- ответил Князь, полагая, что, увидев такой экземпляр, собачник не устоит, а отсутствие таковой можно чем-то объяснить потом.

Порешили встретиться утром. Чуть свет появился собачник. Оправившись после шока, так как собака впечатляла, он спросил:

— Где родословная?

Князь сделал умный цвет лица и после паузы выдал:

— Представляешь, Юра! На траверзе мыса Скаген, ты же знаешь, это между Северным морем и проливом Скагеррак, их пароход попал в жестокий шторм. Волны достигали верхушек мачт, и родословную вместе с желтым портфелем смыло за борт! Хорошо, что собаку спасли и судно не утонуло. Спасибо Нептуну!

Юра заколебался и стал играть на критику. То сказал, что пес старый, то захотел посмотреть зубы. Князь, погладив голову овчарке, попытался приподнять губы. Пес угрожающе зарычал.

— Мне кажется, ему не больше трех лет.

— Не верю,- ответил Юра.- Пойдем в собачий клуб ДОСААФ, там определят.

Это не входило в программу, но пришлось подчиниться. И вся троица направилась в клуб. По дороге продемонстрировали знание языков. Начальник клуба, отставной майор с проницательным взглядом, от которого собаки цепенели, и которого ни разу собаки не кусали, рассадил пришедших. Секретарша достала анкету, приготовившись заполнять.

— Кличка!- рявкнул майор громовым голосом.

В это время Князь лихорадочно прокручивал в голове пути быстрого сматывания на случай, если собака краденая и ее узнают по приметам. Не сразу сообразив, Князь выпалил первое пришедшее на ум слово: «Миша». Отставной майор расширил глаза, но, увидев, что секретарша записывает кличку в анкету, успокоился. Так уникальный пес приобрел новое имя в своей очевидно непростой жизни.

— Год рождения?

— Не знаем,- опередив всех, ответил Юра.

— Покажите зубы!

Князь подошел к сидящему Мише и, похолодев, начал поднимать губы. Пес презрительно посмотрел, но не зарычал. Сработало, видимо, присутствие майора.

— Пишите, 1941 год.

— Не может быть,- пытался возразить Князь, но майор был непреклонен.

Закончив формальности, все вышли на улицу. Князь и Франт были подавлены

— Старый,- произнес собачник, вспоминая мраморного дога.

— Не может быть, майор ошибся!- не унимался Князь.

— Слушайте, так у меня в институте травматологии есть знакомый, профессор Дреев. Светило науки! Он по анализу мочи и срезу годовых колец на ноге может определить возраст с точностью до одного месяца! Так, всё, сейчас все едем в институт.

Но собачник не среагировал. Это была катастрофа. Впервые Франту и Князю не удалось его охмурить. Где допустили ошибку? Где промахнулись, шевеля извилинами, соображал Князь, следуя по Бривибас. Франт вел понуро опустившего голову Мишу. Он тоже не мог ничего придумать. Прохожие оборачивались. Около Верманского парка собачник попрощался. Франт предложил зайти в мастерскую, где ремонтировали пишущие машинки. В ней работали веселые юморные ребята- Саша и Генка. Увидев в дверях моряков, Саша пропел: «Джон приехал из Бразилии, на пол-литра сообразили!»

— Мы не из Бразилии, мы проездом из Лос-Милгрависа через Сан-Болдерай в Ригу-де-Жанейро!- парировал Франт.

Как из рога изобилия посыпались новые анекдоты. Потом появился начальник и, увидев Мишу, воскликнул:

— Ну и великан! Вот такого мне как раз и надо для охраны. Продадите?

— Конечно!- хором ответили друзья. Сторговались на приемлемой для обеих сторон цене.

— Ну, прощай, Миша! Всего тебе хорошего! Потрепав пса по холке, друзья вышли на улицу. Солнце клонилось к закату. Чудная рижская весна была в разгаре. Ноздри щекотали запахи пробивающейся из почек листвы. В Верманском парке чирикали и щебетали птички.

— Слушай, Франт, тебе пора ехать.

— Как, уже пора?

— Пора, а то уведут.

На вырученные деньги Франту купили железнодорожный билет в плацкартный вагон, и на следующее утро поезд умчал его в сиреневую даль.

Вы спросите, куда? Не поверите! В тот самый московский двор, где проходило наше веселое, беззаботное детство, где мы проказничали, учились целоваться, откуда уходили на фронт.

Там Франт нашел свое счастье и привез в Ригу. Я же из друга превратился в его шурина.

А собачник? Собачник, несмотря ни на что, продолжал звонить и спрашивать, нет ли подходящей собаки. Это продолжалось год, два, три года, десять лет.

Вполне возможно, что современному читателю некоторые слова или аббревиатуры показались незнакомыми. Чтобы не надо было искать их в разных словарях, мы даем пояснения.

Пояснения

Шара- дармовщина.

Трости- деталь мундштука саксофона.

Каботаж, каботажное плавание- плавание между портами страны без выхода за границу.

Ехать на картошку- помощь в уборке урожая, к которой привлекались студенты, служащие, рабочие.

Общепит- сокращение от «общественное питание».

Лабухи- музыканты (жаргон.).

Краб- кокарда на фуражке.

Семафор- виза; закрыть семафор- закрыть визу.

ДОСААФ- Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту.