22 июня 1941 г. война. Я сразу стала неспокойна, что товарищи воюют, а я здесь, и 25-го я пошла на курсы медсестер при Советском районе. Как раз пошла с Долгашевой. Заразило меня это дело. Нужно сказать, что я в жизни не думала, что когда-нибудь я пойду в медицинский. Мы считали, что все идиоты — медики и все медики — идиоты, но здесь пошла и понравилось. Увлеклась медициной, кончала работу в 5 часов и, сломя голову, бежала на курсы. Был очень удачный состав, все рвались на фронт. Я познакомилась с Жидковой Анной Федоровной на этих курсах. Она была аспирантом, преподавала философию в Высшей партийной школе. Нас сблизило то, что мы с нею серьезно относились к учебе, на практике мы с нею еще больше сблизились. Практика была на Калужской, в одной палате дежурили. Мы были в клинике, а не в госпитале. Меня поразило некоторое такое бездушное отношение врачей и сестер к больным, мы как-то больше души вкладывали, может быть потому, что только пришли. Вот Анна Федоровна возилась там с одной больной, она лежала 8 месяцев подряд, у нее образовались пролежни, ее нужно было все время переворачивать, поднимать, и Анна Федоровна ею занималась. Я была очень мнительна. Так я, например, проводила анализ на Вассермана и с боязнью держала пробирку, а потом на фронте в крови возилась, и даже не думалось, что реакция Вассермана даст 4 плюса. Там был один туберкулезный, он попал под машину, я всю ночь сидела с ним. Один мальчишечка Глеб, его нечаянно ранило в позвоночник и отняло ногу, его оперировал Бурденко и должны были ампутировать ногу, — я ему книги приносила, цветы. Но была неприятность: я была очень резкая и с одним фронтовиком был конфликт. Мне не нравилось, что человек чтобы ни было требовал от меня, я считала, что, если я дежурная сестра, я знаю, что нужно.
Закончила курсы, побежала в военкомат, попросилась на фронт. Закончила я в конце сентября 1941 г. Причем было так: вечерний факультет упразднился, я оформилась на дневном. Условилась, что месяц пропущу. Решила перейти пока на лечебную работу и заниматься в институте, но с завода категорически отказались отпустить. Главный инженер вызвал и говорит:
— Знаете, что у Вас военный билет, мы Вас забронируем.
Я расплакалась:
— В институте не дали заниматься, а теперь на фронт не пускаете.
Он пожалел меня и, когда 16 сентября образовался коммунистический батальон, он предложил мне вступить туда. Перед этим я болела и тетка была расстроена, что я, не поправившись, пошла в батальон. У нас было человек 60 и все просились в Коммунистический батальон, Отобрали б человек, я с Анной Федоровной попали. Я в спешке попала под машину, исцарапанная, измученная пришла домой. У всех был колоссальный подъем. Обстановка была суровая, но мы многого не замечали, для нас паники не существовало, мы ее не замечали.
Нас было б сестер и человек 20 сандружинниц. Сестры все с наших курсов. Вообще сперва было все по-партизански. Загнали нас в школу и первое, что сделали — подарки раздали, буквально в печенье купались. Мы выбрали командиром Анну Федоровну, меня старшей сестрой. На мне была медицинская часть, на ней — организационная. Мы начали доставать медикаменты. Нам выдали лыжные костюмы, колоссальные шапки и погоны, и вот я в этом костюме металась по городу. Поэтому меня и прозвали «мишкой». Нужно сказать, что я буквально партизанила. В городе паника, нужны медикаменты, а тут лишь бы немцам не досталось и буквально банками стрептоцид брали. Анна Федоровна решительно все медикаменты из амбулатории высшей партшколы принесла, она вообще очень хороший организатор и товарищ. Девушки пришли в туфлях на высоких каблуках. Мы узнали, что в магазинах была обувь, собрали деньги и послали д-р Беркович за обувью. Д-р Беркович — женщина лет 50-ти, довольно крупный невропатолог, в гражданскую войну была сестрой, здесь пошла добровольно. Потом она была в 3-м полку старшим врачом. Здесь между Анной Федоровной и ею произошло разделение обязанностей: командиром должен был быть старший врач, но все организационные вопросы решались Жидковой.
Часть девушек потом отсеяли и нас осталось человек 15. Мы стояли в школе несколько дней, рвались в бой. Ничего не было, дали какие-то канадские винтовки доисторические. Потом приходит Анна Федоровна и говорит, что переходим на ближайшие рубежи. Мы обрадовались, с первых же дней взяли шефство над бойцами, осмотр произвели, вообще такая будничная жизнь была. Затем перешли в Тимирязевскую Академию и там начал формироваться полк. По 6 девушек разделили по ротам. Анна Федоровна попала в роту ПВО, она считалась командиром санзвена, я должна была быть старшей сестрой, но там одна сестра отказалась от старшей сестры, переругалась и я должна была пойти туда. Нам пришлось расстаться, ну и по штату не полагалось сестер в роте и девушки, чтобы остаться в роте, согласились остаться пулеметчицами и, в том числе, Анна Федоровна. В основном занятия происходили, кроме того она и в качестве сестры работала, оказывала помощь. Я была в саперной роте. Ребята строили укрепления, тянули проволочное заграждение, я ходила с ними, поцарапается кто-нибудь, ужалится — я оказывала помощь, раздобывала хлеб ребятам у крестьян, иногда молока, и т.д.
Под Москвой мы в бой не вступали. На фронт мы уехали 21 января 1942 г. Весь полк поэшелонно, наш эшелон первым пошел, следующий потом отправлялся на марш. Мы стояли на обороне Москвы, но полк совершенно не участвовал в обороне.
С нами кончила курсы студентка мединститута, я была «мишкой», а она «мишенькой» Инна. У нас была разведка в Солнечногорск и Инна отправилась с ребятами и там погибла. Это была единственная операция и очень неудачная. Было несколько бомбежек под Москвой, но в боях, по-моему, вся дивизия под Москвой не участвовала. Защита заключалась в том, что мы строили укрепления. Мы стояли на рубежах, может быть, я не знаю, но наш полк не участвовал.
22 февраля 1942 г. мы вступили в бой, фактически с марша, вместе с лыжным батальоном. Я знаю, что переформирование дивизии, доукомплектование у нас было. Например, в нашем полку создался минометный батальон, он состоял из наших ребят, но в основном из кадровиков, в том числе и в связи.
Бои начались под Старой Руссой, но девушек не брали. У нас командир полка был ужасный женоненавистник — Кузнецов и перед тем, как часть должна была отправиться на фронт, был приказ решительно всех девушек откомандировать, часть успели откомандировать, и для них это было большим горем, У нас было очень много девушек. Бойцов тоже много, но почти все девушки на фронте участвовали, как сестры. Вот Дора Бондаренко — замечательная девушка была и для нее это была ужасная трагедия. Позвонили в дивизию, приезжал Бирюков — начальник политотдела и чуть ли не Лазарев — комиссар дивизии. Они приехали, но часть отправили уже в Москву, а остальных Бирюков вызвал и спросил, хотим ли мы на фронт, мы сказали, что только об этом мечтаем и нас оставили. Часть девушек, которые попали на фронт, например в 3-м батальоне, считалась рядовыми бойцами, но потом нас созвали и сказали, что от нас требуется только одно — медицинская помощь, рук не хватает.
Когда еще были на подступах к Москве, нужен был грамотный человек на пункте для сбора донесений, я подежурила там и меня не хотели отпустить, и в первый день боя я была при командном пункте. Была я там с утра. Как раз утром 21 февраля, когда полк отправился в бой, Анна Федоровна там была. Она очень спешила, я достала котелок с варевом, она 2 ложки отхлебнула и пошла догонять полк. Я была на пункте сбора донесений днем, к вечеру отправилась на НП командира полка. Там были ребята связисты. Батальоны атаковали село и не могли взять. Когда часть отправилась в бой, спустя час пришел один партизан и говорит, что он пришел, чтобы указать дорогу на село, но было уже поздно. В результате были большие потери, потому что это было на открытой местности. Донесения были, например, такие: «появились кукушки». Шли по открытой местности, было много жертв. Такой сумасшедший энтузиазм был, что все не думали ни о чем, шли во весь рост и немцы, вероятно думали, что идут в психическую атаку и наши командиры не сняли ни нашивок, ничего и были большие потери.
Все время обстрел, по дороге обстреливали автоматчики, кукушки. Чувства страха не было, не понимали. Под вечер я пошла на НП, там ребята связисты были и я понесла им поесть и мне поручили узнать обстановку. Я добралась до НП, командир полка говорит:
— Вы зайдите в рощу и передайте, чтобы командир роты автоматчиков прислал взвод, я зашла, передала, они выстроились и ушли.
Только я возвратилась с НП, меня отправили на перевязочный пункт, и я работала на передовом перевязочном пункте. Работала в жутких условиях, открытый сарай, жуткий мороз, единственное освещение — это небольшой костер. Раненых было несколько человек. Опыта никакого. Не в боевой обстановке, под Москвой, я считалась приличной сестрой, но спустя некоторое время я поняла, что я не умею работать. Раненых было дикое количество, чуть не 500 человек за первый день. Раненые приходили, их привозили на собаках, их приносили товарищи. Мы, во-первых, не успевали оказывать помощь и, во-вторых, опыта у нас не было, многого мы не понимали, как и что, работали грубо, несомненно. Я только потом поняла, что от шин, которые мы накладывали, больному лучше не становилось. Врачей не было, были военные фельдшера. Люди замерзли, доползали, всячески добирались. Шел один парень, раненый в оба колена, он полз , я помогла ему, я поддерживала его и говорю ему:
— Подождали бы, ребята будут итти, помогут.
— Я не хочу умирать.
Девушки работали очень много, но снег был глубокий, многие замерзали. Работали так, что время пролетало совершенно незаметно. Вспоминаю, как раз перевязывала одного парня, двумя пулями в ногу и одной разрывной ранен был. Рассказывал, что товарищ ранен был, он перевязывал и был ранен, не хотел оставить товарища. Уговоришь, отправишь в полковой пункт, а он встретит ребят из своей роты и обратно возвращается. Спрашиваешь, когда ранили? Вчера, как же, ведь сегодня в бой вступил?! Времени не замечали.
Бомбежка была очень сильная, а среди нас жертв не было. В селе ничего не осталось, дома все сожжены. И вот в совершенно открытом селе кони стояли, обозы, люди ходили и там творилось ужасное, буквально дым столбом. Как раз на третий день я была ранена. Причем, я до сих пор не знаю, как и что. Все сидели у костра, я вышла и говорю, что необходимо всех раненых поскорее вывезти, вдруг — взрыв, костер разлетается, кровь хлынула из носа, оказалось, что в переносицу осколок попал. Мне даже кажется, что в костре разорвались пули разрывные. Мы были очень неосторожны: у раненого патронташ, вооружение, перевязываешь и ничего не замечаешь. Я решила отправиться на полковой пункт, чтобы удалить осколок и возвратиться обратно. Попала на полковой пункт 3-го полка. Я не шла, меня везли, голова кружилась, слабость была. У меня было такое сознание: пусть даже без глаз останусь, зато я сделала дело. Но ужасно вот что подействовало: попала я в избу, раненых было такое количество, что сидеть больные не могли, многие стояли. Слышу:
— Помогите, помогите.
Я залезаю на печь. Как раз за 2-3 часа я наложила жгут одному парню, у него был перелом ноги. На меня очень тяжелое впечатление произвел этот раненый, уже заостренный нос был и, представляете, на печи этот раненый со жгутом и никто не обратил на него внимания. Мне стало страшно, я возвратилась к врачу и его сразу взяли на перевязку. Просто люди не успевали оказывать помощь. Меня посмотрели и сказали, что нужно в медсанбат.
Самое тяжелое впечатление в моей жизни — это медсанбат. Медсанбат опоздал, раненых оказалось очень большое количество, на полковых пунктах надлежащей помощи оказать не могли, не было опыта, были врачи, но в основном, не хирурги и были сестры, у которых было больше желания работать, чем умения работать.
Нас привезли в село, в самый край села, потому что избы были забиты ранеными. Всех тяжелораненых перенесли, легкораненые перешли в избу. До вечера ждем, никого нет. Ребята голодны, помощи нет. Со мною была девушка из Тимирязевской Академии, очень тяжело была ранена, на полковом пункте сомневались, выживет ли она. К вечеру я отправилась искать кого-нибудь. Нашла командира взвода, он ничего не знает, сколько людей, что с людьми, как. Пришлось взять на себя: первое — это питание. Дали мне талончики, я раздала по избам и более легкораненые взялись принести пищу. На второй день нашла командира медсанбата. Условились, что я пока буду обслуживать медсанбат, раненых. Там была одна, потом мы с нею были неразлучны, Тамара Курносенкова, мы с нею вместе ухаживали за ранеными. Я спала 3-4 часа в сутки, жила, только нервами, головокружение ужасное. Дали немного перевязок, лекарства, пинцеты, шприц, морфий дали и мы с Тамарой взяли на себя домов 8-10, человек 70, ходили и ежедневно делали перевязки.
Командир взвода доверял мне. Питание было плохое, я воспользовалась доверием и мы давали большее количество людей и получали двойную норму, давали 300 гр. хлеба, человек потерял кровь. Жители относились очень хорошо, Вот наша хозяйка, нас в избе было 11 человек, она каждый день молоко давала. У нас не хватало перевязок. Шла какая-то часть и один санитар заболел дезинтерией, его отправили в госпиталь, а перевязочный материал остался.
Пробыли мы там 2 недели, вывезти раненых не было возможности, приходилось выходить на дорогу и останавливать машины, которые шли в тыл. Отправляли раненых. Приблизительно на 4-5-й день ночью пришел врач и фельдшер и буквально в плач (это были женщины, добровольно ушедшие на фронт), начали перевязывать, я и Тамара помогали. Люди выползали просто на дорогу, чтобы выбраться из медсанбата. У одного раненого началась флегмона, расползлась уже к шее. Здесь я ничего не могла сделать. Каждый раз командир медсанбата говорил, что мы его возьмем, потом его взяли в операционную и он потом выполз на дорогу и уехал.
В крайней избе лежал человек, раненый в позвоночник, лежал на полу, страдания были нечеловеческие, сам не спал и не давал спать остальным. Я достала морфий, но это не спасение. У меня глаз как раз открылся, оказалось, что я вижу и я решила возвратиться в полк. Нас 13 человек ушли назад, я, Тамара и автоматчики. Мы решили возвратиться назад в часть. Перед уходом, командир медсанбата был уже другой, может быть временно. Я ему говорю:
— У меня одна просьба к Вам, как-то помочь этому раненому.
Он говорит:
— Хорошо, мы его переведем в школу.
А там все смертники лежали. На меня это последнее особенно тяжело подействовало, я вообще всегда была очень жизнерадостным человеком. В полку все знали меня, потому что я всегда улыбалась, а когда я вернулась, меня в полку не узнали. Мы вернулись в полк и попали на передовой перевязочный пункт. Мы очень устали, перемерзли. Уходя, я отдала одному раненому душегрейку и была в одной шинели и в летней гимнастерке. Тамара была без валенок, в сапогах. Сначала мы решили итти прямо на передовую, но мы до мозга костей промерзли, и мы с Тамарой пошли на передовой перевязочный пункт.
Какие изменения мы заметили: врача еще не было с нами, но, во-первых, в избе была, правда единственная, палата, был порядок, был шприц, была камфора, можно было лучшую помощь оказывать. Мы пришли в тот день, когда большой бой был под Великушами. Раненых пришло человек 100. Характерно, что первые дни были легкораненые, может быть с тяжелыми ранениями люди не добирались до нас. Теперь были чрезвычайно тяжелые ранения. У одного человека была рана в ягодицу, сплошная рана, он умер, дикая агония была.
Дружинниц уже было мало. Привезли раненых ребята собаководы (на собаках) и дружинниц тоже, но их было уже гораздо меньше. Три дня я работала на передовом перевязочном пункте и каждый раз из девушек сестер посылали на НП при командире полка. 5 марта я пошла, а 8 марта попала под Дягилево на НП, он был в метрах 400 от полка, причем как раз напротив два села немецких. Все время беспрерывный обстрел пулеметный и огонь автоматчиков, несколько раз нас бомбили и обстреливали из самолетов. Это был первый бой, где мы не добились успеха. Очень сильно были истрепаны. Наши наступали, было очень хорошо все видно. Это было второе наступление, видно было, как идет цепочка на село, видно было, как наши зашли. Оказалось, что один батальон зашел в село, а второй не поддержал. Там было около 50 человек. У меня очень хорошее зрение, как раз я заметила, что когда наши наступали, во втором селе Будьково (на которое не было наступление) было большое движение. Я обратила внимание Кацена, но он сказал, что это, вероятно, наши. Но оттуда начали бить по нашему селу, по НП. Тут пришлось поработать. Был пулеметный, минометный и автоматный обстрел. Раненых я перенесла человек 10-12. Тащила я на шинели. Все перешли в подземелье, я там двух-трех поместила, перетаскивала, в основном, в избы, куда-нибудь в расположение тащили. А когда немного утихло, мы отыскали волокуши и опускали в овраг, ждали подвод.
Бой оказался неудачным, мы двинулись дальше. Я была все время на НП. Я чувствовала себя неприятно. Я чувствовала, что ко мне относятся именно, как к девушке, а я в этом отношении очень плохо чувствовала себя, и когда, например, не было боев, они требовали, чтобы я все время была при командире полка, и когда пришел старший врач, я попросила, чтобы меня оттуда забрали.
После в минометный батальон нужны были сестры, а командиром батальона был бывший командир моей роты, Трофимов, послал меня туда. Там я была все время на так называемой, на передовой, там где стояли минометы. Обстрелы там были, приходилось оказывать помощь, на поле боя уже не приходилось. Я сдружилась с ребятами, но были конфликты с командиром взвода, как раз мой бывший друг. Когда была обстановка хорошая, когда было достаточно питания, этот человек для ребят ничего не жалел, был очень внимателен. Как раз перед боем мы пошли к своим бывшим ребятам, оказалось, что этот человек начал пить, воровал хлеб, чтобы менять на водку и командование батальона относилось спустя рукава, потому что он давал лучший кусок. У нас с ним был вооруженный мир. Когда-то были друзьями. Он говорил, что прикажет кормить меня как бойцов, я говорила, что буду более довольна.
Меня перевели в санитарную роту, меня хотели перевести в батальон, но я сказала:
— Если хотите оставить в своем батальоне человека, который не будет Вас уважать, — оставляйте.
Ну, я перешла. Мы попали в село, чтобы знали, где мы находимся, вывесили щит с красным крестом. Налетали бомбардировщики и дико бомбили. Девушки испугались, бросили палаты, но мы работали до последнего момента. Когда последний раз фугаски пустили, были убитые, лошади пострадали. Пока была бомбежка, люди, раненые в ногу, уползли. После этого у нас было все разрушено, медикаменты все разбиты. Я и еще одна девушка собрали медикаменты и отправились в лес. Но нам не везло: устроились в овраге, там был минометный обстрел и работали, фактически, на ходу, перевязывали на месте. Перешли на другое место — тоже минометный обстрел. Это было в конце мая 1942 г. Работали все время на ходу, я все время была на передовом перевязочном пункте.
После 1 мая бои были закончены, мы были в обороне, и с утра до вечера отсыпались. Здесь у меня произошел конфликт с командиром, довольно крупный. Я дежурила по роте. Чудесный день майский, мы стояли в 2-3 км к передовой, соловьи пели, белые ночи. К нам стали захаживать командир полка и военком. Они явились в санитарную роту. Командир роты, военком разбудили хозяйку, потребовали водку и с врачами начали выпивать. Командир роты исчез, а старший врач ищет его, наконец, он ушел сам спать. Я как раз меняла караул. Вдруг слышу:
— Куда Вы меня ведете ?!
Смотрю, военком расположился в палатке, и командир роты тащит эту девицу к военкому. У меня было такое состояние, что хотела прикладом. У нас в карауле стоял 16-тилетний мальчик, он бежал на передовую, чтобы отомстить за отца, и мне обидно было, что ребенок видит такие вещи. Выскочила жена старшего врача, возмущенная, да бежим к старшему врачу, я говорю, что нужно убрать:
— Люда, я не могу, это начальство.
Я сказала, что побегу в дивизию, и он пошел попросить, чтобы военком отпустил эту девушку. На меня это очень сильно подействовало, я пришла и рассказала врачам, с которыми мы жили, и Тамаре. Мне посоветовали’ написать рапорт в дивизию и командир роты чуть не ползал передо мною на коленях:
— Вы нам испортите карьеру!
Рапорт задержала. Как раз в редакции полковой газеты был Бирюков и командир полка получил выговор. Отношение ко мне изменилось.
Был такой случай: наш разведчик пошел за языком, присылает:
— Пришлите паренька фельдшера.
Послали меня. Разведка не была подготовлена. Потом только обнаружили, что напился парень и взорвался на своих минах, из-за него же был ранен командир автоматчик. Мне пришлось его вытаскивать. Немцы нас обнаружили, и под огнем пришлось затащить в блиндажик, я ему шины наложила.
Очень тяжело было с транспортировкой, никаких средств транспорта не было. Для одного раненого пришлось за 3-4 км на батальонный пункт медпомощи просить носилки (мы были на нейтральной территории). Я на себе тащила 4 автомата. Я вообще была дружна с разведчиками. Потом старший врач стал меня немного беречь, но приходили разведчики-ребята и просили отпустить меня. Я еще раз пошла с ними за языком, но очень неудачное предприятие было, мы дошли до линии немцев, и наша артиллерия немного промахнулась и начала бить по нас. Раненых было человек 10. Кроме меня был еще фельдшер, разведка была комбинированная, по 10 человек из каждого полка. Тяжелораненых не было, все они сами добрались, я перевезла двух ребят только. Когда бой, когда дело, ничего не боишься, но вот когда были на другом участке и ты, как дура, лежишь без дела в яме, — поджилки трясутся.
После этой разведки возвратились мы, и спустя некоторое время, был бой. Нужно сказать, что я очень хорошо поработала в этом бою. Мы находились недалеко от передовой. У нас работал врач в бригаде, две сестры. У меня очень беспокойный характер и я работала все время, даже если были люди. Я чувствовала, что научилась работать и умела уже оказывать помощь. Тогда меня тоже представили к награде, но мы там вообще опозорились.
Перешли мы на новый участок. Мы были в районе Молвотиц, Заболотье, под Демянском, а потом попали в район Старой Руссы, Сутоки. Ярких эпизодов не было. Мы впервые попали в обстановку, где нас буквально на каждом шагу обстреливали. До этого были случаи, а здесь в первую ночь мы приехали, легли под деревьями, проснулись от минометного обстрела. Несколько девушек были убиты. Беспрерывно работали под обстрелом. Сперва работали в палатках. При чем, в палатках живого места не осталось, начали окапываться, но там болота, вода. Мы жили в землянке, нам уступили баню. Пару раз сопровождала раненых в медсанбат.
Приезжала Николаева в дивизию. У нас девушек было очень много. Она поставила вопрос о том, что нечего жертвовать понапрасну. Сначала отправили несколько дружинниц. Были девушки, которые просто ничего не делали, а я была, как помешанная: чувствовала, что тут во мне нет необходимости, год учебы я теряла, а учеба для меня была все.
Отпустили студентов. Меня отпустили еще потому, очевидно, что командир был на меня зол.
5 сентября 1942 г. старший врач представил меня к награждению. В прошлом году я работала в эвакогоспитале 290 в перевязочной операционной. Одновременно училась.
Сейчас я на 3-м курсе Электромеханического факультета Энергетического института. Я была на Электрофизическом факультете, а в прошлом году вернулась, был общий электротехнический, когда разбили на электрофизический и механический факультеты, меня перевели на механический.
Работаю в Совете фронтовиков по быту — общежития, лечебная помощь. До сих пор считаюсь редактором факультетской газеты.
Когда я приехала с фронта, я отучилась мыслить, я чувствовала, что я не умею говорить и до сих пор не направила свою речь, я чувствовала, что я совершенно не умею рассуждать, и я взяла средний учебник математики, чтобы научиться рассуждать.
12.05.1944 г.