Началась война.
Мы все были забронированы. Первое время нас не отправляли. Когда нависла угроза над Москвой, каждый коммунист, в том числе и я, несмотря на то, что я работал на особо ответственном специальном задании по выпуску для артиллерии специальных прутков, несколько раз обращался с просьбой, чтобы меня отпустили. Администрация меня не отпускала. Я обратился в партийный комитет:
— Я должен пойти защищать родину.
Тоже вначале помялись. В это время началось формирование из коммунистов. В это число попал и я. Завод в это время часть оборудования эвакуировал в Ташкент и Свердловск. Цех, где я работал, не эвакуировался. Мы напряженно работали, не выходя с завода.
Я, не идя в военкомат, прямо с завода пошел в школу, где происходило формирование. Нас опросили, записали. Я до того служил в армии, был командиром взвода. Меня записали. Дали мне взвод из рабочих нашего завода.
С нашего завода в одно время со мной пошло 18 человек, в том числе: Егоров Виктор Георгиевич, механик цеха, 1902 года рождения; Гриднев Сергей Емельянович, 1904 года рождения, мастер фасонного отдела; Коновалов Михаил, мастер цеха; Новиков Виктор — инженер-электрик. Всего нас отправилось 18 человек. В основном это были члены партии, ни одного беспартийного не было среди нас.
14 октября по радио передавалось, что над Москвой нависла угроза. На заводе получилась паника. В Москве на ряде заводов администрация бросила все и уехала.
В этот момент я был начальником гарнизона. Я на шоссе проверял посты. Зашел на завод, посмотрел. Здесь паника, начинают жечь документы, уничтожать партийные и административные дела, выплачивали зарплату рабочим. Мне не удалось получить зарплату.
Я вернулся в школу. 17 октября нас отправили в академию им. Тимирязева.
В школе нас разбили по взводам, мне дали взвод. Сформировали роты. Были 4 роты, в которые входили рабочие завода «Серп и молот», завода им. Войтовича и нашего завода. Командир одной из рот был Пискарев.
Нас отправили в академию им. Тимирязева, где мы находились недели полторы. Там мы проходили обучение. Ряд коммунистов не знал военной службы. Мы занимались строевыми и инженерными занятиями, попутно копали оборонительный рубеж. Изучали гранату.
После этого нас направили на кирпичный завод, на Калужское шоссе. Цель была такая — нужно было строить рубеж. Мы там пробыли неделю, и нас вернули обратно в Тимирязевскую академию. Все время не прекращались учебные занятия.
Отсюда нас направили на особое задание по охране мостов и минных полей в районе Дмитрова, станции Хлебниково. Здесь мы находились по 27 ноября.
Когда мы пришли в Тимирязевскую академию, были сформированы батальоны, образовался полк. Были два полка: 1-й и 3-й. Командиром 3-го полка, куда мы входили, был Сидоров. Была сформирована дивизия. Дивизией командовал подполковник Анисимов. Штаб дивизии находился в академии им. Тимирязева, около Химок и около станции Сокол. Там находились наши части.
Меня направили с заданием под станцию Хлебниково. Там мы в течение всего ноября несли охрану мостов. Здесь особенно проявил себя Егоров, рабочий нашего завода. Он был проверяющим посты. К нам попали люди, неразвитые, необученные, не считавшиеся с тем, можно что-нибудь делать или нельзя. Раз он пришел и видит, что часовой разобрал тол, который предназначался для взрыва мостов, разложил кубики тола и любуется ими. Он пришел и доложил мне о том, что получилось. Удивительно, как не взорвалась все — и деревня и мост, и все мы.
Тов. Егоров предупредил большую катастрофу. Ему за это объявили благодарность.
Тов. Егоров числился писарем, каптинармусом, но он выполнял различные мои поручения.
В конце ноября охрану и обслуживание мостов передали другой части. Я им передал объекты по акту, а мы поехали в свою часть, которая находилась уже под Химками. Там уже проходил фронт.
Мы заняли оборону, рыли окопы, делали землянки. Немцы были у Химок.
Когда я приехал, мне поставили задачу: для чего мы сюда приехали и какие цели преследуются, дали мне определенный участок, который я оборонял. Здесь мы пробыли до декабря 1941 года. Наступление мы не вели, только держали оборону.
Били случаи, что происходили авиационные налеты, просачивались немецкие автоматчики.
28 декабря меня вызвали в штаб полка и говорят:
— Мы вас направляем в наш же полк нашей же дивизии, но другого рода оружия — ПТР.
Я их никогда не видел, несмотря на то, что я командир. Я вынужден был сказать, что я не специалист этого дела, а мне ответили:
— Вы коммунист и освоите. Вам дадут людей, дадут оружие и осваивайте.
Принял я взвод. Позже командир роты выбыл, я принял роту, стал командиром роты еще до боя, не теряя связи со своей бывшей ротой.
После того как я принял роту ПТР, прошел обучение, 1 февраля я уже направился под ст. Черная Калининской ж. д.
Командиром батальона в это время был Елисаветский, как и мы, доброволец, рабочий Свердловского района Москвы.
1 февраля нас всех направили по железной дороге на ст. Черная. Мы ехали эшелоном. Нас доставили до станции, высадили, и дальше мы пошли пешком. Доехали мы до ст. Бологое, а оттуда пешком шли до ст. Черная, шли километров сорок.
Когда мы сели в поезде, нас переименовали в 130-ю дивизию, и мы вошли в состав 3-й Ударной армии.
Мы дошли до места назначения, прямо с хода 22 февраля вошли в лес и вступили в бой.
Было дано задание взять деревню Павловку. Мне, как командиру роты ПТР, дали задание: во что бы то ни стало зажечь эту деревню с правого фланга. Я взял участок. Артиллерия вела сокрушительный огонь по этой деревне. Я тоже вел огонь. Зажгли деревню. Эта деревня была взята. Мы пошли дальше в деревню Сидорово. Здесь был курган, нужно было взять этот курган.
Командир батальона Пшеничный дал мне задание взять этот курган, ибо он открывал дорогу на Новую Руссу. По данным разведки, там было очень много вражеских сил. В разведке участвовал я сам. Курган при поддержке артиллерии был взят, погибло два разведчика — Гаврилюк и Малахов, рабочие московских заводов.
После этого, по очищении этой местности, нас направили к местечку Молвотицы Калининской области, где было сосредоточено 5 немецких дивизий. 3-й Ударной армии было дано задание окружить эти пять дивизий. В выполнении этого задания участвовал и наш полк, наш батальон и наша рота.
Со стороны немцев было воззвание: «Лучше мы отдадим Берлин, нежели это местечко». Там, правда, ничего особенного не было, но они почему-то его крепко держали.
24 февраля наш полк вошел в деревню Бутылкино. Тут была проявлена нераспорядительность наших командиров, что в такую небольшою деревушку вошел целый полк. Немцы были в двух километрах. Они это видели и начали бить по деревне. Мы понесли большие потери.
В дер. Бутылкино, когда мы туда вошли, никого из жителей не было. Мы сами топили печи, чтобы обогреться. Утром сообщили, что прорвалась немецкая разведка, человек 17. Я был на краю деревни, откуда она зашла. Эту разведку немедленно выловили и из числа разведчиков достали языка. Нам как раз нужно было взять сведения о дер. Островец, откуда они пришли. А до этого наш полк наступал на эту деревню, но его отбросили оттуда, потому что там, видимо, были большие укрепления.
Когда привели ко мне одного австрийца, другого немца, они сказали, что там не так много вооружения, но есть войска.
Как только мы взяли дер. Павловку, наш командир батальона Пшеничный стал командиром полка в связи с выбытием командира полка.
Когда разведка сообщила данные, было дано задание: во что бы то ни стало взять эту деревню, и 3-я рота и моя рота ПТР пошли в наступление на эту деревню. Мне дали участок, по которому я должен был пройти. Это было чистое поле. Я только вывел свою роту ПТР — между прочим, 8 человек из своей роты ПТР я дал другим ротам, поскольку в бою нужно было обязательно придавать несколько ПТР, только я вывел из опушки леса бойцов, немедленно огонь был переброшен на меня, а раньше стреляли по лесу. А тут, видимо, разведка или снайпер увидели, и пулеметный и минометный огонь перевели на меня. Я вынужден был залечь, такой был ураганный огонь. Дальше итти нельзя было, несмотря на то, что командир батальона приказал немедленно перейти этот участок.
Я передал, что артиллерия бьет в шахматном порядке. Тогда он дал указание временно воздержаться. Неприятель хотел нас совсем уничтожить огнем, и поневоле пришлось передвигаться. Прошли немного. Один боец подполз ко мне и говорит:
Товарищ лейтенант, в нашей роте остался только один старший сержант, все командиры убиты, рота находится у самой деревни, но люди в панике и хотят отступать.
Я говорю:
— Хорошо. Ты ползи в батальон, передай, что рота бросилась в панику, в роте никого не осталось: ни командира роты, ни командиров взводов, — а у нас порвало связь с батальоном, я не имею связи с батальоном, — ты ползи в батальон, а я приму роту, соединю ее со своей. У меня тоже выбыли люди.
Я вынужден был пройти по лощине. Увидел, что бойцы идут обратно, вместо того, чтобы продолжать бить врага. Когда я прошел лощину, я спросил, в чем дело.
— Мы не можем больше держаться.
— Где ваш командир?
— Убит.
— Слушайте мою команду.
Они подчинились. Я их повернул обратно. Залегли, начали отстреливаться. Двенадцать залпов дали, деревня загорелась. Было километра полтора от деревни. В это время наладили связь. Командир батальона сообщает:
— Продолжайте бой, немедленно высылаю подкрепление командира.
Я продолжал бой, продвигался все ближе. Видно, что деревня горит, немцы начинают собираться, бегут, видны силуэты, немцы в панике.
Надо сказать, что в то время всем командирам выдали желтые шапки. Солдатские шапки были белые, под цвет снега. Снайпер бьет по мне. Я не понимал, почему. Когда понял, снял шапку, взял шапку у убитого бойца.
Тогда было указание, что командир идет впереди. Теперь командир занимает положение, какое нужно по условиям боя. Я шел впереди.
Мы там находились 25,26 и вечером 27 февраля мы деревню взяли. Мои бойцы и бойцы другой роты ворвались в деревню. Поддержки я так и не получил.
Во время этой операции в лощине меня ранило. И на этом закончилась моя военная деятельность.
После ранения я лежал б месяцев в госпитале, после чего меня признали годным к нестроевой службе с использованием в штабных военных учреждениях, ограниченно годным 2-й степени.
После госпиталя меня направили в Гороховецкие лагери. Там я находился до октября 1942 г. Месяц находился в резерве. Потом меня вызвали в штаб и говорят:
— Вы коммунист?
— Да.
— Доброволец?
— Да.
— Вот вам участок: гарнизонная гауптвахта.
Там на гауптвахте были и смертники, дезертиры, которые присуждались к расстрелу.
Я отказался, поскольку эта функция для меня трудная.
— Раз коммунист, выполняй и все.
Принял это дело. До этого гауптвахта была в беспорядке. Смертники ночью уходили. Их нужно на утро вести в областной центр, а они ночью уходят. Особый отдел поставил передо мной условие, что нужно это ликвидировать. Я там находился три месяца в качестве начальника гауптвахты.
Позднее был приказ всех ограниченно годных командиров направить в отдел кадров МВО, куда меня и послали.
Поскольку я ограниченно годный, мне предложили работать в Москве инспектором по всеобщему обучению. Я отказался. Тогда мне предложили должность начальника 2-й части райвоенкомата, направили в г. Тулу. Оттуда направили в г. Винев, где я находился с ноября 1942 по 19 апреля 1944 г.
По освобождении Украины, по особому заданию стали направлять туда на работу людей. Меня отдел кадров МВО отозвал и дал направление в Киевский военный округ, а округ меня направил в Зап. Украину военным комиссаром. Я отказался, согласился работать начальником 2-й части. Меня послали в г. Добромил Драгобычской области.
Там пришлось работать в очень тяжелых условиях. Националисты, бендеровцы не давали нам покоя. Я потерял там 2 офицеров.
Первое время я был там военным комиссаром. Мы шли следом за войсками. Советской власти еще не было. Когда мы пришли, город был без власти. Я стал искать главу города. Когда мы ехали, мы слышали, что там свирепствуют банды. Враг был в трех километрах.
С областью связи не было. Я — работник военкомата, должен налаживать работу.
Стал искать ходы, спрашивать, сколько в каком селе людей. Вызвал двух ксендзов, собрал председателей 15 сельсоветов, по их — глава, попросил немедленно дать сведения, кто остался из людей призывного возраста, с 1900 по 1926 год рождения.
Первый раз дали сведения неправильные, поскольку они сами были бандитами, покровительствовали бандитам.
28 июня освободили г. Драгобыч. Приехал облвоенком, связался телефоном.
— Кто есть из работников военкомата?
— Я.
— Вы — комиссар на сегодня. Вот вам приказ, начинайте проводить мобилизацию.
— Слушаюсь, но я не в состоянии. У меня никого нет.
— Актив мобилизуйте.
А какой актив? русских нет. Поляков еще можно привлечь, а украинцам нельзя доверять.
Начал проводить агитационную работу. Приезжаю в деревню, собираю собрание, ставлю задачу перед теми, кто должен пойти в армию о том, что осталось немного, нужно итти помочь русским отстоять нашу родину.
Послал одного офицера. На второй день поехали еще два офицера — начальники 3-й и 4-й части. Этих товарищей послал в деревню, они не вернулись. С ними ездили два бойца. Я поймал дезертиров, Идут с фронта люди.
— Кто вы?
— Мы отстали от части.
Я их оставил. Я так набрал себе человек 20 охраны.
С этими офицерами послал 2 солдат. Один солдат прибежал ночью ночью и говорит:
— Те офицеры, которых вы послали, погибли.
Они собрание провели. Жители дали слово, что завтра все придут в военкомат. Попили чаю, стали выходить. Голова — председатель сельсовета — шел впереди, а они шли сзади. Его пропустили, а из кустов автоматом скосили обоих. Оба эти офицеры раненые, один трижды ранен, а здесь погиб.
Тут же приехал первый секретарь райкома, прокурор. Они все находились у меня в военкомате, поскольку боялись ночевать в городе.
Я обратился за помощью — как быть в дальнейшем.
— Надо принимать меры, вы советская власть. Они мне могут не подчиниться. Я как военный человек могу по другой линии собрать.
Они их собрали. Те дали слово, что с завтрашнего дня будут приводить свои сельсоветы со списками.
Правда, пошла работа, но этих двух офицеров потеряли.
Надо забрать этих офицеров оттуда. Послал туда 2 солдат, и те не вернулись. А облвоенкомат нажимает:
— Немедленно забрать тела убитых оттуда.
Тогда я вынужден был сам поехать. Взял 12 солдат, 3 офицеров. Поехали днем. Подъехали к деревне километра за 3, только спустились в лощину. Я сзади ехал. Они начинают нас обстреливать, вести огонь по нас.
Я дал команду. Мы залегли. У меня был немецкий ручной пулемет. Я дал команду — все в кювет. Начали отстреливаться. Я израсходовал все патроны и гранаты, нечем стрелять. Четыре солдата были убиты, один офицер убит. Я остался и со мной два солдата. Автомат и пулемет пустой.
Стемнело. Слышу разговор. Старуха говорит, что здесь должны быть люди. Потом минут через 15 идет девушка. Она шла, чтобы расследовать. Мы лежали в кювете. Прошла мимо, не заметила. У меня одна граната была. Я ее берег. Прошла она, выходит на горку. На горке домик, она туда пошла. Надо проверить. Я подполз, посмотрел, там 4 «дяди» такие, что им надо бы с первого дня воевать. Они говорят на украинском языке:
— Здесь были люди, ты, растрепа, не могла найти.
Она говорит, что там никого нет. Они доказывают, что там должен быть офицер.
Я забрал моих солдат и пошел в лес, а в лесу банды. У меня граната и пистолет еще полный. Прошли немного лесом. За время перестрелки я потерял планшет. Там у меня была карта. Я не знаю, как ориентироваться: лес, горы. Вынужден итти наобум. Взял правее: куда кривая вывезет. Всю ночь прошли. Слышу скрип телеги. Шоссе. Посмотрел — идет один поляк.
— Прошу пане, остановись.
Он остановился.
Как мне пройти на Добромилов?
-Вот здесь, километра два.
Так я не взял никого, а потерял двух офицеров.
На второй день вынужден был вызвать всендза и говорю:
— Вот какое положение: у вас банды, убили двух моих офицеров, вы их мне доставьте.
— Вы сами.
— Я потерял двух офицеров, больше не поеду.
— А вы разрешите религиозный обряд совершить.
Я согласился.
Ксендз оказался сам бандитом. Он руководил этой бандой. Я его выпустил из своих рук. Мне сообщили час спустя, после того как я его отпустил.
Дней пять наши офицеры лежали там зарытые. Поехать туда не могу. А мне телефонируют:
— Заберите, нельзя коммунистов оставлять.
Мне, говорит один поляк, надо поехать в гражданском, в военном не надо. Один поляк сказал:
— Ты меня оставь, не бери в армию, я поеду.
Он поехал и привез. Пришлось на это пойти.
Приехал — в деревне ни одного человека нет, один старик. Просил дать лопату, чтобы их отрыть, не дали. Кое-как откопал. Достал, все нагие, ни одежды, ни документов, все простреленные.
После этого наладили работу, начали проводить мобилизацию.
В октябре 1945 г. я демобилизовался и вернулся на завод на ту же работу.
Малыгин А. И., лейтенант, командир взвода, а затем командир роты, 30 апреля 1947 года