21 февраля 1942 г. к вечеру мы сосредоточились в леске между деревней Рассвет и Луковец. Вечером же было проведено совещание комиссаром полка Богомолкиным, где присутствовали все партийно-политические работники полка в целом. Тов. Богомолкин здесь рассказал нам, с каким врагом мы должны драться, рассказал о 16 армии, о тех задачах, которые стоят перед нами — политработниками в частях; ротах и подразделениях, был поставлен вопрос по линии ознакомления всего личного состава с врагом, что представляют собой немцы, в частности 16 армия. Он дал соответствующую характеристику положению. Во-вторых, была поставлена задача мобилизации всего личного состава на отличное выполнение всего личного состава. Причем планы командования были такие, что деревню Павлово мы обходим правее и должны были пройти через лес на Сидорово.
После этого мы разошлись, я тогда был политруком 6-й роты 2-го батальона. Там же на опушке я собрал всех бойцов своей роты, рассказал, что мы не сегодня-завтра идем в первый бой, рассказал о наших задачах. Рота моя в основном была молодежная — это были студенты московских вузов, много было комсомольцев, энтузиазма было чрезвычайно много, хоть отбавляй, я их здесь поздравил, что мы дошли до цели, что мы находимся накануне боя с немецкими фашистами, к чему мы и стремились. Подъем был большой, — тут же многие комсомольцы и беспартийные стали подавать заявления о приеме их в ряды коммунистической партии, что в бою мы оправдаем это высокое звание. В этот вечер в роте было подано заявлений около 30 с лишним. Но были и такие товарищи, которые говорили: «Я не знаю, как я буду вести и чувствовать себя в первом бою, я не могу за себя ручаться. Вот повоюю, покажу себя, и тогда буду подавать со спокойной совестью заявление о приеме меня в партию».
На другой день около часу дня батальон выступил. Мы пошли через Луковец. Сначала там был лес, потом шел бугорок и лес кончается, а потом идет большое поле между лесом и деревней Павлово. Вот здесь, как раз в этом лесу мы все и сосредоточились. Причем Павлово представляло из себя более или менее укрепленный район, и сама деревня Павлово, и затем район трех рощ. Там была сложена бревенчатая стена, и все было залито водой, завалено снегом — получилось большое укрепление, которое шло километра два. Причем решено было вести наступление не в лоб, не прямо Павлово, а согласно первоначального плана — в обход, чтобы обойти эти три рощи. Здесь есть овражек, потом ручеек и лощинка. Из этой лощинки мы и пошли. Впереди шла пятая рота, за ней шла моя рота, 4-ая рота наступала правее по открытому полю. Потом получилось так, что мы по этой лощинке продвинулись. Но была она неудачна в том отношении, что мы по ней могли идти только гуськом, потом командование оттянуло мою 6-ю роту назад, и было приказано выдвинуться правее четвертой роты, которая наступала по открытой местности. Пока мы переходили — стало уже темно. 4-я рота не могла продвинуться, так как огонь противника был очень сильный. Он здесь открыл огонь из автоматов, пулеметов и винтовок. Все это место здорово простреливалось. Здесь были первые потери, когда мы, выполняя приказ, начали переходить на правую сторону. Здесь как раз ко мне подошел Сидоров и Щавелев — секретарь комитета комсомола полка. На поле было два дерева, мы здесь сели. Думаем — идти ли прямо по открытому полю, где был очень глубокий снег, чуть ли ни по пояс, или как-нибудь по-другому? Причем мы оказались далеко впереди роты. Здесь бойцы подбегают, говорят: «Мы тоже здесь будем». «Ну, ладно, говорим, ложись». А у нас было уже два раненых. Потом смотрю, немножечко правее виден был при вспышке ракеты лесок в низинке, и решил посмотреть, может быть там легче будет. Я говорю: «Давай, поднимайся, пойдем туда». Мы все туда перебежали, спустились, видим овражек по руслу реки, и там можно идти прямо в рост. Мы там всех собрали, посмотрели, вылезли на противоположный берег. Завал немецкий был очень близко — метров в 100 от леса, причем был как раз в углу рощи. Мы подошли, я посмотрел, посоветовались с командиром. Здесь был и Сидоров, и мы решили отсюда идти напролом. Собрали роту и всем фронтом вылезли, поползли. Проползли мы может быть метров 40. Здесь я помню, сам выскочил и за мной вся рота выскочила с криком «Вперед за Родину, за Сталина» и бросились вперед. Снег был буквально по пояс, многие падали, но все шли вперед. Добежали метров 15, немцы перестали стрелять и мы махом — через стену. Немцы побежали по дороге по направлению к Павлову. Здесь народ совсем разгорячился. Единственно, что здесь было слышно — это вперед, ура и т.д.
Немцы здесь еще немного постреляли, но уже наших нельзя было удержать. Здесь было много убитых и раненых немцев, они побросали оружие, минометы, Мы не останавливаясь, бежали за ними. Здесь я потерял и Сидорова и Щавелева. Они ушли правее выполнять свою задачу, как-то оказалось так, что и часть моей роты тоже растерялась. Часть роты побежала за немцами, а здесь появилась часть немецких автоматчиков, которые в предпоследней роще пытались нас остановить. Мы подбежали уже к ним близко — метров на 30. Они начали стрелять.
Мы залегли в снег, постреляли, потом опять поднялись и побежали. Когда добежали до мостика, до первых домов немецкие автоматчики стали опять стрелять, но людей нельзя уже было задержать, они бежали и бежали, а немцы стали отходить дальше. Деревня Павлово идет зигзагом, затем идет мост, дальше на углу стояли противотанковые пушки. Как только мы стали заворачивать, они открыли опять огонь, причем еще откуда-то стреляли минами по деревне Павлово. Когда немцы стали отступать, то они с одного края деревни подожгли дом, который стоял на углу. Когда мы бежали, он еще не горел, а когда мы стали заходить за угол, он уже вспыхнул как факел, и стало светло как днем, и как только кто высунется за угол, немцы тотчас же начинают стрелять. Тогда я приказал идти в обход по задворкам с левой стороны, а часть людей осталась здесь. Таким образом, мы здесь немного задержались, с нами не было ни одного пулемета, мы настолько быстро бежали, что пулеметчики остались позади. А, когда мы бежали, то я помню, что их очень много людей ползло по направлению Павлова. И когда получилось так, что мы здесь могли задержаться, побежал на место и стал кричать. Может быть они меня не поняли, так как слышать они должны были, но они стали переговариваться и не пошли, и стрелять тоже не стреляют, потом стали потихонечку, один за другим, подходить. Это были ребята из других батальонов. Когда уже набралось человек 15, я решил выбивать немцев из последнего дома. Только я собрался, левую руку поднял (а я левша) и крикнул: «Вперед!», меня в грудь ударило, и тут же зашел за дом. Санитаров не было, меня один из бойцов стал перевязывать, а те, которые подошли, бросились нагонять немцев. Так что, когда я находился в Павлово, оно было нашим.
После перевязки я пошел обратно. Встретил здесь как раз Пшеничного, он спрашивает: «Ну, что?». Я говорю: «Павлово взяли, а раненые идут обратно». Он остановился, дал папиросу, мы с ним покурили и разошлись.
После того, как Павлово было занято, пошли на Сидорово. Дальше откуда выбили, так и пошло.
Нужно сказать, что подъем бойцов был чрезвычайно сильным, а когда наступление пошло успешнее, то настроение поднялось еще больше. Я, например, помню случай с Коваленко, который хотел потом стать коммунистом, т. е. после боя. Мы с ним бежали, и он говорит: «Товарищ политрук, ну как, я могу быть коммунистом?» Я говорю: «Можешь считать себя коммунистом».
Потери со стороны роты были очень небольшие, так как продвигались очень быстро и стремительно, причем, когда мы взяли этот снежный завал, то коммунисты побросали оружие. У них, между прочим, было очень много наших трехлинейных винтовок. В первой роще валялось много убитых немцев, вот наши бойцы подойдут, плюнут на них и дальше пойдут.
После того, как Павлово, Сидорово, Бутылкино были заняты, в основном наши действия были направлены на занятие Дягилева, сильно укрепленного пункта. Наш батальон несколько раз пытался брать этот пункт. Здесь наступал и третий батальон, пытаясь в лоб взять этот населенный пункт. Меня тогда не было, я был ранен. Но, когда я вернулся в батальон после ранения, то мы брали Островню.
Здесь второй батальон должен был наступать из леска прямо на дорогу, левее нас должен был идти не то 1, не то 2-й полк, т. е. со стороны Великуши. Начали мы наступление к вечеру, часа в два. Вначале было очень трудно. Нужно сказать, что к тому времени у нас состав личный значительно поредел. Правда, нам придали еще взвод ПВО полка, человек 15. Было у нас человек 28. В других ротах было то же самое, мы вылезли, — немцы открыли очень сильный минометный огонь, также били и из пулеметов. Я со своей ротой продвинулся метров на 50 из леса ползком, пока мы вылезли было уже много убитых и раненых. Через час у меня осталось восемь человек. Стало уже темнеть. Соседние роты также не смогли продвинуться. Пока мы лежали, а я собрал своих восемь человек в воронке от снаряда, стали думать, что делать. В это время летят самолеты. Оказывается, немцы вызвали свои самолеты, и они начали бомбить по полю боя. У меня в роте от этой бомбежки потерь не было, но в других — были. Затем я оттянул свою роту на край леса. Спрашиваю командира батальона, майора Ганенкова, что будем делать? Здесь пришел Сидоров, который был инструктором полка. Мы решили еще попытаться пойти в наступление на Островню. Немцы подожгли там дом. А обыкновенно, когда они поджигают, это значит на всякий случай, может придется удирать, так чтобы светло было. Наша рота — 8 человек со станковым пулеметом сначала поползла. Немцы не стреляют, тогда встали прямо в рост и потащили свой пулемет. Пошла и пятая рота и без единого выстрела мы зашли в деревню. Оказалось, что немцы уже оставили деревню, правда, когда мы туда вошли, они начали крыть минометами из Дягилева. Народ укрылся в домах, а утром нас сменила 86 бригада. Мы пошли на выполнение другого задания, чтобы перерезать шоссе Молвотицы-Дягилево, причем сюда был раньше послан один лыжный батальон и мы его сменили. Здесь мы переночевали, послали разведку, причем немцы по этой дороге не ходили, а ходили окружным путем на Дрозды. Наша разведка дошла почти до Молвотиц — говорят, что немцы оттуда уходят. Правда, поздно ночью они начали поджигать, Мы там находились на льняном заводе метров на 300 от деревни. Немцы начали взрывать свои склады, и всю ночь от пожаров было светло, как днем. Мы решили попытаться отрезать им путь отхода. Разведка сказала, что немцы отходят на Лехово. Мы тогда целиной, напрямик пошли и пришли к 12 часам. В это время отходящие немцы постреляли, а потом отступили дальше. Мы были первыми советскими войсками, которые вошли в эту деревню. Мужчин там не было, а женщины и дети встретили бойцов прекрасно, каждый к себе звал. Причем немцы не успели у жителей ничего забрать, и они притащили нам хлеба и поставили самовар, — все плакали, обнимали бойцов, просили газеты дать им, рассказать, что у нас делается. Были мы у них до вечера, потом нас оттуда оттянули.
Весной 15 марта под Печище-Ожеедами в очередном наступлении меня ранило второй раз в ногу.
Относительно Пшеничного нужно сказать, что это был первый наш командир рабочего батальона Свердловского района. Сам он — участник гражданской войны, орденоносец, в гражданскую войну получил орден Красного Знамени. Работал он в одной из строительных организаций. Он быстро завоевал всеобщую любовь всего полка. После того, как наш рабочий батальон был слит с другими батальонами, он был командиром другого батальона. А потом уже во время поездки, он был назначен командиром полка. Все бойцы его чрезвычайно любили и уважали. Он был очень сердечным человеком и в то же время он был очень строгим командиром. Он очень справедливо, внимательно и чутко относился к людям; многие говорили, что вот такого бы комиссара нам! Человек он был очень храбрый, в наиболее опасных местах всегда его можно было видеть, например в той же деревне Павлово. Собственно командир совсем не был обязан идти с ротой узнать обстановку, а он идет. И в деревне Печище, когда наши забрали эту деревню, там оказался Пшеничный с горсткой бойцов, при мне он был награжден и орденом Красной Звезды, а посмертно он был награжден орденом Ленина. Погиб он от минного осколка, который попал ему в висок.
Что касается личных моих данных, то я сам — бурято-монгол, родился я в селе Ачинское Бурято-монгольского национального округа Читинской области. Родился в семье бедняка, учился я тоже в деревне. Окончил начальную школу. В 1921 году сейчас же после изгнания капелевцев у нас в деревне организовалась первая комсомольская ячейка. Я был одним из организаторов этой ячейки и ее секретарем. В 1922 году я переехал работать в Читу в Дальневосточный крайком комсомола, где работал инструктором по комсомольской организации бурят. В 1923 году приехал я в числе делегатов на первую сельскохозяйственную выставку в Москве. Нас было два комсомольца и мы решили во что бы то ни стало остаться в Москве. После долгих хлопот нас направили в КУТВ, причем приняли нас туда условно, что если с места не будет подтверждено, то нас отправят обратно. Но все обошлось благополучно и мы остались в КУТВе. Учился я здесь до 1927 года, окончил основное отделение лекторской группы. После окончания университета меня оставили здесь работать в университете среди студентов монголов, а потом я работал в представительстве Тувинской республики в Москве. В 1931 году я уехал в Монголию по линии Коминтерна, работал в редакции «Правды» до 1933 года, а потом приехал обратно в Москву и начал работать в издательстве «Иностранный рабочий» и одновременно преподавал в 172 школе Свердловского района.
14 октября 1941 года, когда начал организовываться рабочий батальон, мы в вошли в него. 16 октября мы ушли туда всей семьей — моя жена Софья Зиновьевна и сын Вадим. Жена работала телефонисткой, а потом ее перевели в канцелярию батальона и она там и работает. Сын все время был телефонистом. Там он был контужен.
В то время в рабочий батальон приходили люди, которые никогда не держали в руках винтовки, но всех объединяла готовность драться до последнего.
Помню, когда в Лианозово приехал Богомолкин, начались разговоры, что кормят не так, и того-то нет. Меня такое зло взяло, я выступил и говорю, о чем вы думаете, вы сюда не за этим сейчас пришли. А когда все будет в порядке, тогда будем обо всем и разговаривать. Богомолкину понравилось мое выступление, он был целиком со мной согласен.
гвардии старший политрук, 2-й батальон 664 сп, Болдано Ц. Б.. 18 января 1943 г.