— Какой была Москва в тяжелые дни ?
— Немцы начали войну в июне, а в октябре уже подошли к Москве. В это время с завода стали отправлять партии рабочих — строить укрепления, рыть противотанковые рвы, ставить «ежи». 10 октября немцы вплотную подошли к Москве. Сражались за Можайск, мы знали, что, если передовые части не удержат позиции, то немецкие танки могут быть в столице уже через два часа. Было принято решение, что пожилые рабочие до последнего момента будут работать у мартеновских печей, и если город сдадут, то печи будут взорваны. Началась всеобщая полная эвакуация. Правительство и московские власти издали приказ: в каждом районе столицы в три дня сформировать добровольческие батальоны и дивизии. Началась эвакуация.
Я с минуты на минуту ожидал призыва. Сначала мне на работу позвонил дядя, у которого я жил на Петровских линиях. Предупредил, что через два часа «Наркомчермет», где он работал, эвакуируют в Свердловск и попросил сжечь оставшиеся бумаги. Через час последовал звонок от тети, жены маминого брата, с сообщением, что они срочно уезжают в эвакуацию, но запертой в квартире осталась собака. Ее нужно забрать.
Пункт записи добровольцев был организован в школе. Комиссар доложил, что не может нам выдать винтовки, но попозже старшина раздаст гранаты и бутылки с зажигательной смесью и проведет короткий инструктаж. А если ночью здесь окажутся вражеские танки, то убежищем будет служить ближайший кювет. И добавил, что в девять — поверка, а до того времени все могут быть свободны. Нас предупредили: за самовольную отлучку полагается трибунал…
— Что же стало с собакой?
— Я попытался сказать комиссару, что есть обученная для сыскной службы восточно-европейская овчарка. Но он меня не дослушал. Осознавая, что надо выполнить поручения родственников, тайком от часового, перемахнул через забор. Навстречу, во всю ширину улицы, шел поток беженцев из Москвы. Пешком до дома было часа полтора. Отнес бумаги в котельную и, захватив паспорт, шерстяные носки, шапку и зубную щетку, двинулся на Фрунзенскую. Сдав ключи от коммуналки, с собакой на поводке спешно направился назад. В школе уже звучала команда: «На поверку — становись!»
Ночью нас разбудил громкий лай Гарта. Оказалось, что кто-то по ошибке заглянул не в свою дверь. Ребята радовались, что не тревога. На следующий день, на задворках школы, учились бросать бутылки и боевые гранаты. Однажды перед обедом меня окликает старшина: «Березанский, с собакой срочно к командиру полка!» Оказалось, что приехал военный репортер. Нас выстроили и сфотографировали. Эта газета хранится у меня до сих пор.
— Как добровольцы постигали азы военной науки?
— В пешем строю батальоны двинулись в сельскохозяйственную академию. Нас разместили в учебных корпусах. Меня с собакой определили в конный взвод 1-го стрелкового полка 3-й московской коммунистической дивизии. Когда заикнулся было, что никогда не сидел на лошади, последовал железный довод: ты такой не один! Учились стрелять, ползать по-пластунски. Винтовки образца 1912 года нам заменили на десятизарядные СВТ, к которым нужно было еще приспособиться. Потом и те заменили. Опасаясь заброса диверсантов, каждую ночь патрулировали районы Подмосковья. Во время комендантского часа приходилось пользоваться фонариками, которые горели тусклым синим светом. А поскольку существовала опасность натолкнуться на заминированные участки, пускали вперед на длинном повадке Гарта, к тому времени натасканного на мины. Он предупреждал об опасности.
И если лошадей, хотя и легкораненых, получили из Панфиловской дивизии, то седла было приказано самим добывать в бою. На первых порах, пока осваивали кавалерийские премудрости, привязывали подпругой скатанные одеяла и с колен подсаживали друг друга на спины лошадей. Конный взвод разместили в деревянном флигеле с большими надворными постройками для животных. Появились дополнительные заботы: кормить и чистить лошадей.
— Когда для вас начались военные действия?
— 24 ноября мы присоединились к 16-й армии Рокоссовского, Когда не хватало людей, Рокоссовский брал то роту, то подразделение из второго эшелона. Дошла очередь и до нас …
Взвод разведки подняли ночью по тревоге. В боевом снаряжении, взяв собаку, мы погрузились в машину и отправились в распоряжение штаба армии, которая находилась в деревне Пешки, растянутой по обеим сторонам Ленинградского шоссе. Примерно через час приехали в деревню. Командир отделения с пакетом из Москвы, который следовало вручить, направился в штаб. Со старшими офицерами Рокоссовский еще с вечера выехал на рекогносцировку местности. Дежурный, приняв пакет, дал команду: «Отдыхать до особого распоряжения». Немцы стояли в Солнечногорске. Утром стало ясно, что оттуда движутся наши отступающие части и артиллерия. Их мы разглядели еще вчера. Они шли на переформирование. Нам дали команду установить прерванную связь с ушедшим вперед танковым батальоном.
Снаряжения у нас фактически не было: полевой бинокль. И больше ничего: никаких средств связи, лыж, маскхалатов.
Увязая в снегу, отделение медленно двигалось боковой дорогой в стороне от шоссе. Перпендикулярно к шоссе пролегала просека. Здесь было решено сделать привал. Выставив наблюдающего, расположились под сосной закусить. Время от времени из лесу слышались короткие выстрелы. Со стороны шоссе показались побеленные танки без опознавательных знаков. Насторожило, что в открытой башне стоял командир. Наши или немцы? Если это немцы, то почему они так открыто подъезжают к деревне?
Послали собаку с донесением, она вернулась с распоряжением продолжать наблюдение. Некоторое время спустя на просеку выползли танки бокового охранения в сопровождении автоматчиков. Насчитав до 18 машин, опять послали Гарта. Немцы, очевидно, что-то заподозрив, начали прицельную стрельбу и подстрелили его. В ноябре быстро смеркается. Наш опытный товарищ, воевавший в финскую войну и знакомый с тактикой танковых прорывов, предупредил, что сейчас немцы сначала перестреляют людей, а затем подожгут деревню. А на рассвете подойдет подкрепление, и они двинутся дальше.
И точно, начался пожар и суматоха: крики, беспорядочная стрельба, лай и мычание. Немцы заняли часть деревни. Нам необходимо было доложить нашим, какие силы противника подошли. В потемках стали осторожно двигаться по следу, оставленному танками. Услышали, как кто-то движется сзади. Когда отряд останавливался, они также замирали. Мы залегли. Услышав мат, поняли, что это свои. Двое солдат на машине везли продовольствие. Объяснив, что нам надо добраться как можно быстрее, сели в машину. Поутру наши войска не сплоховали. В сарае оказались запертыми человек триста русских солдат, в том числе из нашего второго отделения разведки. В плен они попали накануне. У меня есть медаль «За оборону Москвы», правда получил я ее в 44-м.
— Борис Юльевич, как дальше складывалась ваша фронтовая жизнь?
— Когда после кровопролитных боев наступление фашистских войск под Москвой захлебнулось, приказом главнокомандующего добровольческие части перевели в регулярную армию и отправили на Северо-западный фронт в район города Демянска. В середине января сорок второго года нас погрузили в эшелоны и повезли дальше. А потом по замерзшему льду двинулись на западный берег озера Селигер.
Ко Дню Красной Армии вышел приказ взять деревню Павлово. Под покровом ночи с разных сторон пошли на штурм. Белое поле сразу превратилось в серое. Немцы перед деревней вырубили лес, и плацдарм был виден, как на ладони. Не успел рассеяться след от сигнальной ракеты, как на нас обрушился шквальный минометный огонь. Деревню взяли. Но от нашего полка осталось половина состава. Разведчиков направили в помощь санитарам. На лыжных салазках вывозили раненых. Намокшие бинты на морозе сразу же превращались в ледышки …
Затем были Демянск, Старая и Новая Русса. Много довелось повидать и испытать. Здесь велась скорее позиционная война. Существовали «тропы смерти», на которых русские и немцы охотились друг за другом.
— Что еще врезалось в память?
— Обозы с продовольствием стали редко доходить до мест назначения. Артиллерийские лошади находились на довольствие, а мы своих кормили ветками хвои. Многие из них погибали от голода. Начались перебои и с доставкой продуктов. А когда с питанием стало совсем плохо, уже не брезговали кониной, добавляя мясо убитых животных в кашу.
— Когда и где вы закончили войну?
— Я отвоевался в конце мая. Шли наугад и внезапно оказались напротив немецких амбразур. Пулеметное ранение ощутил, как удар приклада в плечо. Едва успел осознать, что ранен, как рядом разорвалась мина. Упал срезанный патронташ и из рукава захлестала кровь. Сгоряча пробежав еще метров тридцать, потерял сознание. Спасибо ребятам, вытащили на шинели из-под огня. Очнулся уже на санитарной повозке. В походном медсанбате прооперировали и, погрузив на пароходик, который бомбили немцы, повезли в Осташков. Оттуда через неделю — в Вышний Волочок. Там опять побывал на операционном столе. И, «упакованного» в гипсовый панцирь, отправили в Ярославль. Но война еще и здесь меня догоняла. В госпитале тяжело раненых меня выводили и выносили на прогулку в садик. Однажды мы попали под обстрел вражеской авиации. Меня рикошетом ударил осколок. Правда, дело обошлось шишкой — удар был сильный. Когда я взял его в руку он был еще горячий.