Эльвира ШЛЯХТИНА
«Иначе не представляю понятия «жизнь»
Он родился в благополучной интеллигентной семье. Отец — известный художник Петр Покаржевский, профессор Суриковского института. Мать заведовала библиотекой в Наркоминделе. Жили в Первом Доме художника на Верхней Масловке. Ни дня не обходилось без именитых гостей, друзей отца. Особенно близкими были живописец Савицкий и знаток минералов академик Ферсман. Летом Дима с удовольствием отправлялся путешествовать вместе с отцом и его друзьями: в казахстанское Боровое, уральский Златоуст, на озеро Тургояк, Шхельдинский ледник Большого Кавказского хребта, в Крым. В 14-15 лет в солнечный Судак Дима ездил уже самостоятельно, получив от матери деньги на дорогу: в семье принято было трудиться, и Дима все летние каникулы работал на виноградниках, собирал миндаль, яблоки — нагруженный урожаем, заработанными деньгами, являлся домой в самый канун школьных занятий. А еще он подрабатывал тем, что, пройдя от Судака пешком километров тринадцать до рыбацкого колхоза, помогал рыбакам отыскивать затонувшие сети — он хорошо нырял, правда, однажды так нанырялся, что почти неделю лежал без памяти. Тогда в Крыму было много немцев-колонистов, и он жил у Гюнтеров, в прекрасно обустроенном доме, с чистыми, ухоженными комнатами, водопроводом, погребом. Намеревался он отправиться к любимому Черному морю и после суматошной поры выпускных экзаменов июня 1941 года.
Именинниками в воскресный день 22 июня были яхтсмены, открывался летний парусный сезон, и почти все выпускники-десятиклассники с утра собрались на Клязьминском водохранилище: с легкой руки Пети Сагайдачного и его друзей Жоры Митрофанова и Вали Летунова многие «болели» парусом. Услышав о войне, решили все-таки продолжить соревнования, «не дать врагу нарушить нашу жизнь». И когда уже совсем поздно возвращались поездом в Москву, возмущались, что в вагоне нет света. Только на столичной платформе поняли: светомаскировка, все очень серьезно.
Уже утром следующего дня в переулке на Бутырской улице многие ребята встретились у дверей Октябрьского военкомата с заявлениями о добровольном вступлении в Красную Армию. Заявления приняли, но «добро» на армию не дали: надо было ждать повестки. Сидеть без дела не стали, организовали дежурства в школе и по району — связь «по цепочке» на случай общего сбора. Первой проверкой была помощь населению во время воздушных тревог и оборудование в школьном подвале бомбоубежища. Все это сменила работа на военных заводах. Дима пошел на авиационный № 32 разнорабочим, через 2 — 3 дня стал работать на станках. Через пару месяцев его поставили технологом цеха — одновременно он начал учиться на вечернем факультете Московского авиационного института.
Но немцы рвались к Москве. И уже был подожжен бомбами заводской склад, разрушена столовая, в щепки разнесен двухэтажный дом на Нижней Масловке. В конце первой декады октября бомбы упали на территорию МАИ — занимались в тот вечер в подвале — бомбоубежище под библиотекой. На следующий день институт спешно собрался в Алма-Ату. Утром 12 октября, придя на работу, Дима увидел возле заводских цехов вагоны и платформы — в них грузили станки. Эвакуировался и завод. Покаржевский заявил, что никуда не поедет, готов лишиться брони. Узнав, что начинается формирование рабочих батальонов, кинулся в райком комсомола. Наконец-то осуществлялось желанное — фронт.
«Мама!
Я так и не поспал, зайду домой в 1 дня (наверное). Ты мне, пожалуйста, приготовь такие вещи: 1. рюкзак, 2. ложку, 3. кружку, 4. котелок или миску, 5. полотенце, 6. мыло, 7. одеяло, 8. подушку, 9. еды (сухой) на трое суток, 10. две смены белья, шерстяные носки и что-нибудь теплое (пиджак и брюки, я думаю). Только обязательно к моему приходу. С приветом . Дима».
Наскоро написанная эта записка, пожалуй, первый документ военной поры, сохранившийся в семье Покаржевских и по сей день. Потом было немало воинских треугольников и маме, Александре Николаевне, в Самарканд, куда эвакуировалась вся семья, и своему классному руководителю Любови Иосифовне Розиной, но «эта записка в несколько строчек», как никакое иное письмо передает нетерпение, порыв быстрее помочь Москве и стране справиться с врагом. В своих воспоминаниях Дмитрий Покаржевский записал:
«Теперь мы уже могли быть на казарменном положении. Привезли и оружие — трофеи польской кампании 1939 года: немецкие винтовки и ручные пулеметы, ящики патронов, гранаты РГД. Потом оказалось, что нам очень повезло: другим батальонам досталось оружие более древнее, времен гражданской войны — длинные, как оглобли, английские винтовки и совсем неудобные — французские. В школе на военном деле и в кружке ОСОАВИАХИМа, во Всеобуче в апреле — мае 1941 года мне много раз приходилось разбирать отечественные винтовки. Немецкие напоминали наши трехлинейки. А вот с ручным пулеметом пришлось повозиться несколько часов. Утром показал всем, как с ним, пулеметом, обращаться.
В середине дня сначала на троллейбусе, а потом пешком по Дмитровскому шоссе добрались до стрельбища — оно было организовано между железнодорожными станциями Окружная и НАТИ, рядом с Нижними Лихоборами. Все дни уходили на подготовку к будущим боям. Например, много сил вместе с гражданским населением затратили на строительство большого дота на Волоколамском шоссе — на месте нынешнего моста через Окружную железную дорогу. 6 ноября рано утром нас построили с вещами, раздали колбасу и сухари. Пешей колонной мы двинулись до Павшино, затем — на Архангельское. Только к вечеру, изрядно натерев ноги, пришли к месту назначения, деревне Воронки. Перед нами была поставлена задача не допустить прорыва немецких танков или воздушного десанта».
Так началась для Дмитрия Покаржевского его война.
«Дорогая Любовь Иосифовна!
Очень растрогала меня ваша душевная большая забота о нас. Ровно пять месяцев я провалялся в госпиталях и, наконец, с еще открытой раной (на ноге) вырвался в нашу родную, замечательную Москву. Расскажу немного о своем ранении. Был я ранен на Северо-Западном фронте, недалеко от озера Селигер, в ночь на 3 марта. Меня прострочили из автомата: две пули попали в лопатку и ступню. По лопатке пуля прошла вскользь (так как я лежал, вернее, полз), и, хотя сделала большую рану и проехалась по кости, эта рана была более легкой и быстро (к середине мая) заросла (потом оказалось, что она была более существенной. — Ред.). Сейчас на этом месте остался только большой выпуклый рубец. Вторая пуля наделала более серьезные дела: раздробила и вырвала нижнюю часть лодыжки правой ноги и немного повыше переломила малую берцовую кость. Рана была большая и не очень красивая. Сейчас и она стала лучше, но открыта и кость видна.
Проехал я 13 госпиталей: 8 около фронта и 5 в тылу — города Валдай, Ярославль, Арзамас, Казань и, наконец, Васильевский дом отдыха под Казанью (в 25 км). 28-го я попал на госпитальную комиссию и получил отпуск на 45 дней, хотя думаю, что его продлят, так как рана, вероятно, не заживет за это время. В первые два дня был у всех родных и знакомых, а также в школе, дома, в райвоенкомате и райкомах ВКП(б) и ВЛКСМ.
Очень больно слышать о смерти Алеши Попова. Если еще придется встретиться с этими зверями, отомщу и за Алешу, и за Петрова (писателя, смерть которого меня очень поразила), и многих других. Боюсь за Рэма: неужели и он убит! Я просто не могу этого представить — хороший был товарищ и гражданин, также есть подозрения и о Глебе Терентьеве — тоже сильный удар мне. Но все это дорого им, дорого станет — скоро, я думаю, они будут подставлять нашим пулям спины. Иначе я просто не представляю понятия «жизнь».
Пишите (обязательно). Жду с нетерпением Вашего письма. До скорого свидания. Глубоко уважающий и любящий Вас Дима».
«Хочется еще сильнее бить врага»
«Дорогая Любовь Иосифовна! Только что приехал от своего дяди, где взял несколько писем для меня. Там же я нашел и Ваше письмо. Спешу ответить.
Живу я сейчас у себя на квартире, в обстановке, которая напоминает мать, школу, друзей, напоминает прекрасную мирную жизнь, и хочется еще сильнее бить врага, чтобы опять вернулась хорошая, светлая, свободная жизнь.
Мучают меня болезни: рана все еще сильно болит, особенно по ночам, не дает спать. Недавно узнал, что у меня «остеомиелит», воспаление костного мозга. В правдивости этого диагноза убедился сегодня. Это меня нисколько не радует. Отпуск, наверное, продлят, если так будет продолжаться и дальше.
Очень печально сообщать, что погиб смертью героя Петя Сагайдачный. Люба (Лепешкина. — Ред.) да и все другие его и мои товарищи узнали это от меня. Люба, как говорят, очень плакала. Едва удержался от слез Жора Митрофанов, когда узнал об этом.
Большое спасибо за Вашу материнскую заботу обо мне и других. С горячим комсомольским приветом — Ваш Дмитрий П.»
Так вот ему «повезло». И когда стало ясно, что шансов успешно пройти медкомиссию и снова попасть на фронт никаких, решил стать хотя бы политруком.
«Любовь Иосифовна! В предыдущем письме я подписался «Дмитрий», совсем не думая о том, как это надо понимать. Просто машинально подмахнул. Сейчас я, наоборот, хочу казаться еще маленьким — ведь так быстро бежит время, мне скоро уже будет 20 лет — совсем старик. Так что меня только прельщает и трогает Ваше обращение ко мне. Несмотря на войну, несмотря на все тяжести, которые нам приходится переносить, хочется иметь человека, с которым можно было бы все разделить: радости и горести. Я могу говорить о жизни и с матерью, и с Вами, но все же это не то, чего-то недостает (конечно, Вы не обижайтесь). И, лежа в госпитале, я часто думал об этом. Мне и сейчас хочется найти и полюбить такую девушку, которая была бы до конца предана Родине. И в то же время была бы красивой и умной. Но сейчас совершенно нет времени заниматься такими «важными» вопросами.
Что же я сейчас делаю! Вот уже больше недели, как посещаю занятия парткурсов при МК и МГК ВКП(б) и очень доволен. Прорабатываем историю партии, географию: физическую, и экономическую, и политическую. По этим предметам идут классные занятия и лекции. По остальным — только лекции. «Остальные» — это международные отношения, Великая Отечественная война (2 цикла лекций — два преподавателя), агитация и пропаганда в дни войны и т.д. и т.п. В общем, много всего. Встаю рано, ложусь поздно. Дома бываю мало. Мне довольно легко учиться, так как в основном я только повторяю недавно пройденное. Меня выбрали в редакцию стенгазеты. Завтра буду корпеть над заголовками. Теперь я хожу уже без палки, так как трудно ходить с портфелем и с палкой, особенно в трамвае плохо. Но нога еще болит. С утра я почти не хромаю, а вечером еле добираюсь домой.
Ни от Рэма, ни от Глеба ничего нет. Никаких известий. Нина Хахарева с девочками теперь редко меня навещают, так же, как и я их. Мне просто некогда, и я не могу собраться к ним. У нас в Москве уже настоящая осень: дожди, деревья пожелтели, стало холодно. Жаль, что лето ушло. Опять зимой воевать придется. Трудно, ну да ничего, зато следующее лето будет хорошим, свободным, веселым.
Пока, всего хорошего. Пишите. Привет Вашим детишкам, особенно тезке. С комсомольским приветом — Ваш Дима».
Москва, 18 декабря 1942 года.
«Дорогая Любовь Иосифовна!
Я опять в армии — правда, не в полном смысле, но «в армии». Комиссия признала меня годным к нестроевой службе в тылу с переосвидетельствованием через 6 месяцев. 15-го я явился в свой военно-пересыльный пункт и был оставлен там как писарь на время проведения инвентаризации. Просился я в строевую часть, но не берут, так как рана открыта и остеомиелит очень много уже сделал вреда. Боюсь, что сделает еще больше.
Вчера и сегодня по служебным делам мотался по городу. Сейчас сижу в Кунцеве, куда тоже был послан начальством. Все, касающееся дел, выяснил, а теперь жду поезда. Ну, до свидания. Привет всем знакомым и Вашим ребяткам.
Красноармеец Дима. Пишите пока домой».
«Здорово их гонят!»
Москва, 7 февраля 1943 года.
«Дорогая Любовь Иосифовна!
Давно уже получил от Вас открытку, но никак не мог собраться ответить. Я уже на новой работе. Не в армии, а на работе. Ровно месяц пробыл в пересыльном пункте, откуда меня откомандировали в горвоенкомат, где, как нестроевого, направили на политработу на один из московских заводов. Ездить очень далеко приходится — на другой конец Москвы.
Как Вам нравится наше наступление! Здорово их гонят! Сегодня Азов и Краматорск взяли. Если такими темпами дальше будет идти наступление, то к лету можно ждать хороших результатов.
С приветом — Дима.
В Москву на несколько дней приезжал (кто бы Вы думали!) Леня Анисимов! Он был на Сталинградском фронте, в январе был ранен, а из госпиталя попал в Москву. Теперь он опять уехал в часть.
Думаю опять идти добровольцем в армию, надоело здесь».
Все-таки из армии Покаржевского списали «вчистую»: рана оставалась открытой — затянулась она только в 1952 году, но и теперь дает о себе знать, как и последствия контузии. Что ж поделаешь: всякая судьба сбудется, утверждает народная мудрость.
Москва, 3 октября 1943 года.
«Дорогая Любовь Иосифовна!
Совсем мы забыли друг друга. Ведь прошло уже несколько месяцев после последнего моего письма. Ответа я не получил, а писать было некогда. За это время накопилась масса новостей. Я уже не работаю. Теперь я студент самолетостроительного факультета МАИ. До сих пор я в это не верю.
Со мной на первом курсе учатся Тамара Скробук и Сергей Трифонов. В Москву приехала Мила Виктурина, я ее еще не видел, на днях думаю зайти. Приезжал на несколько дней Ваня Сорокин, он опять был ранен и на 10 дней получил отпуск. Воюет он на Западном фронте.
Ну, а когда же приедете в Москву? Или до победы решили остаться в Серове! Очень хотелось бы увидеть Вас, о многом поговорить. Как Ваши ребятки? Где и как они проводили лето! Пишите мне. Всего хорошего! С приветом — Дима.
Привет тезке и Гале. Скоро приедет мой отец».
Учеба в институте, комсомольская работа почти не оставляли свободного времени. Увлечение авиационной техникой победило все. Отечественные новинки, сбитые или захваченные немецкие самолеты студентам были доступны, кое-что им даже демонстрировали непосредственно на факультете. Глубокие знания давали преподаватели Шикунов, Успасский, Черемухин, Артобапевский, Шавров, Мясищев, Назаров — если б не они, разве была бы успешной его работа в ОКБ Лавочкина, в ЦАГИ?
Ведущим конструктором по самолетам и ракетам он проработал в ЦАГИ ровно тридцать лет. И хотя теперь на пенсии — как ни считай, а уже 77! — каждый понедельник непременно приезжает в институт заниматься материалами бюллетеня «Авиационная и ракетная техника» как внештатный редактор. Наверное, сделает исключение в праздничные дни победного мая. Чтобы помянуть друзей своего детства и юности, не доживших до своего веселого, солнечного и свободного лета. Женю Шефера, Алешу Попова. Рэма Октябрьского. Мишу Адливанкина. Сережу Луппова. Костю Сетунова.
А еще он поздравит с Днем Победы своего классного руководителя, учительницу химии Любовь Иосифовну Розину, так поддержавшую его в, казалось, невыносимо трудную минуту. И бережно сохранившую каждый листочек его писем, как и все письма дорогих ее учеников.