Мавлонов Примкул
Вокруг Старой Руссы было много болот. Во время оккупации города немцы создали укрепленную оборонительную полосу, выгоняя на строительство военнопленных и гражданское население города и районов. Один из таких укрепленных участков противника находился в Чириковском районе, где между двух непроходимых болот посуху был построен деревянный вал, протяженностью более километра. Ширина вала достигала шести-восьми метров, а высота пяти-шести. Пространство между бревенчатыми стенами было заполнено землей. По всему протяжению вала, на расстоянии 10-12 метров расположились доты и дзоты. Фашисты называли этот вал непроходимым, а из дотов и дзотов постоянно вели против нас сильный огонь.
Наша дивизия, (после боев, в результате которых мы освободили Молвотицкий район и ряд прилегающих деревень) была выведена во второй эшелон для пополнения и отдыха. Но отдыхать долго не пришлось.
5 августа 1943 года мы снова пошли в наступление. Ранним утром по «непроходимому» валу открыла огонь наша артиллерия. За полчаса доты и дзоты противника были сравнены с землей. Наступая, наш 157-й гвардейский полк успешно прорвал оборону гитлеровцев и с боем продвинулся на восемь километров. Остались позади несколько безлюдных деревень. Бой был напряженный, мы потеряли многих товарищей и на второй день получили приказ прекратить атаки и перейти к обороне. А впереди уже виднелась Старая Русса.
Мы заняли рощу и днем только несли охранение, а по ночам работали — копали окопы, соединяли их траншеями. За несколько ночей были оборудованы наши пулеметные точки, по траншеям стало возможным пройти в любой взвод или роту.
Однажды на рассвете, заканчивая строительство пулеметной точки, я приподнялся над траншеей чтобы достать две-три дернины для маскировки, как вдруг рядом в дерево ударила пуля. Быстро спустившись в траншею, я взял бинокль и стал наблюдать за расположением врага. Смотрю, немецкая снайпер перемещается на новое место. Он видно посчитал, что одного уже подстрелил. Но у нас тоже была снайперская винтовка. Я взял ее, выбрал позицию, а ефрейтору из Самарканда Орзу Бобомуродову поручил надеть на палку каску и поднять над бруствером траншеи. Фашист тут же открыл огонь. После двух его выстрелов Орзу опустил каску. Радуясь, что убил еще одного русского, немецкий снайпер поднялся в полурост и стал смотреть в нашу сторону — мне в оптический прицел это было хорошо видно и я нажал на спусковой крючок. Выстрел был точным. Запомнился его предсмертный вопль.
А вскоре пришлось стрелять и из противотанкового ружья, но не по танку, а по дзоту. Это огневая точка противника постоянно вела пулеметный огонь по любой движущейся цели. 24 сентября сержант из соседней роты пришел ко мне и сказал», что фашистский пулеметчик вывел из строя уже не одного нашего бойца, которые ходили за обедом. Огнем из ротных минометов ликвидировать эту вражескую огневую точку не удавалось. Сержант указывал путь, а мы — я, Бобомуродов, Гольштейн, Ахмедов Хафиз (родом из Бухары) взяли противотанковое ружье и двинулась за ним. Выбрав удобное место, выпустили по амбразуре дзота двадцать пуль, дзот перестал работать и наши бойцы получили возможность без потерь доставлять питание из тыла.
Как известно, в Старой Руссе находился один из штабов власовской РОА – русской освободительной армии. Эти предатели пытались вести агитацию, вещая через радиоусилитель, который устанавливали на опушке леса. Оттуда неслось: «Рус, сухари кушаешь ! Сахара, чая нет, грязную воду пьешь! Мы упитанные, масло сливочное, мёд кушаем, перехода к нам ! Скажи: Сталин капут, Гитлер – гут, поднимай руки, не будем стрелять». Но это радио было быстро ликвидировано. Из нашего боевого охранения дали несколько пулеметных очередей и агитация прекратилась.
Враг бросал и антисоветские листовки, но ни один наш гвардеец не обращал внимания на фашистскую стряпню.
Много вреда и беспокойства приносил нам немецкий наблюдатель, который поднимался в небо над Старой Руссой на аэростате. Он передавал сведения о передвижениях и расположении наших войск своим артиллеристам и десятки немецких снарядов, особенно во время обеда, летели в нашу сторону. Бывали дни, когда бойцы из-за этого оставались без горячей пищи. Но однажды в воздухе появились два наших самолета. Облетев аэростат, они дали по нему очередь из пулемета и вражеский наблюдатель сгорел. Фашисты открыли по самолетам ожесточенную стрельбу, но наши летчики возвратились без ущерба.
Для бойца действия даже местного значения бывают роковыми, Так на моей памяти остались имена сына председателя колхоза из Кировского района города Коканда Ботырова, Ахмедова Хафиза, старшины Пронкина и других боевых товарищей.
Одно время я был связным у командира полка Дудченко. С ним мы тогда тоже расстались надолго: осколок снаряда попал ему в голову и его увезли в госпиталь. Только в октябре 1971 года, я встретился уже с генерал-майором И.И. Дудченко. Это случилось, когда я впервые прибыл на встречу нашей дивизии в связи с 30-летием битвы под Москвой. 28 лет не виделись, тем горячее были объятия старых воинов. Теперь мы постоянно переписываемся, Я на той встрече прочитал поздравительную телеграмму бывшего командира саперного батальона, полковника в отставке Зубарева Геннадия Васильевича, которого на фронте называли батькой, наверное, за его длинную бороду. 1 октября 1973 года Г. В. Зубарев трагически погиб, находясь в командировке. Он был первым заместителем Председателя Совета Министров Таджикской ССР.
Конец 1943 года принес нашей дивизии изменения в дислокации – она передавалась в состав Ленинградского фронта. Сначала, правда, она находилась в резерве Главного Командования, когда Ленинградский фронт начал наступление с целью полного разгрома немцев под Ленинградом, дивизия также приняла участие в тех январских боях 1944 года.
На подступах к Пскову
Уже позади были многие десятки тяжелых километров, пройденных по снегам и бездорожью, уже откатилась на запад немецкая группа армий «Север». Наши полки вышли в прилегающие к Пскову районы. 23 февраля 1944 года наша разведка установила, что фашисты, готовясь к отступлению, хотят замести следы своих варварских преступлений. На окраине Пскова находился концентрационный лагерь, так они там стали сортировать узников. Тех, кто мог ходить, отправляли в Германию на каторжные работы, а совершенно обессиленных. Истощенных, еще живыми грузили в брички как дрова, отвозили ко рву и там закапывали.
Комдив Бурлакин отдал приказ принять все меры к спасению узников фашистского концлагеря. Соответствующее распоряжение поступило от командира полка майора Родионова нашему командиру первого батальона капитану Гаевскому.
Он вместе с замполитом Бурмистровым отобрали 51 бойца из молодых и наиболее сильных и поставили боевую задачу выдвинуться к концлагерю и действовать по обстановке. Было сказано, что справа и слева от нашего отряда будут действовать партизаны и другие части. Повел нас старший лейтенант Смирнов.
Добирались к месту действия через лес. К утру 24 февраля вышли к намеченной точке на карте и сразу попали под огонь. Оказалось, мы вклинились в немецкую оборону и потому стрельба раздалась сразу с трех сторон. Мы быстро залегли и организовали сильный ответный огонь. Был морозный день, передвигаться по глубокому снегу трудно, однако мы хоть и медленно, наступали. Бой продолжался весь день, многих мы не досчитались, был убит командир роты и командование взял на себя лейтенант Мухамадьяров.
С наступлением ночи мы стали окапываться, зарываться в снег, оборудовать ячейки поудобнее. Стрельба затихла, а мороз все прижимал, но лежали, терпели. Утро не принесло никаких изменений, хотя бой пока не возобновлялся. Мы лежали у пулемета — с правой стороны я, бочком, слева — Бобомуродов. Так лежа и позавтракали всухомятку. Вместо чая поели снегу. Бобомуродов — кадровый солдат, принимал участие в боях еще у Брестской крепости, а к нам попал после ранения, которое получил в мае 1943 года. Надежный человек, да уж очень большой любитель табаку, а то еще махорки. Когда не было ни того, ни другого он собирал сухие листья с деревьев и курил, но от своей привычки отказаться не мог.
Ну тут, как мы пожевали сухой паек, снова он завернул самокрутку, да спичек не оказалось, он и говорит: » Надо у кого-нибудь из соседей поспрашивать. Нo куда же итти, когда все лежим под прицелом. Невозможное дело. А он все настаивает, и совершил я мягкодушие, которого не могу себе простить — разрешил ему спрятаться в роще и там покурить. Орзу поднялся и одним прыжком махнул за деревья в рощу, где был установлен пулемет, а около него укрывались двое молодых солдат из Татарии.
Мне почему-то вспомнилась учеба в Ташкентском институте, мои убитые в боях однокашники. Но думы думами, а глаз я не сводил с обороны противника. Вдруг слышу звук падения совсем рядом — может мина не разорвалась, — подумал. Оборачиваюсь и вижу — лежит Орзу. Вскочил, кинулся к нему, залег рядом, ощупал… Пуля снайпера попала ему в бок и все было кончено. Взял из кармана Орзу его красноармейскую книжку и только повернулся, но сразу ослаб и почти потерял сознание. Вторая пуля угодила мне в живот.
Собираю силы, поднимаю голову и вижу — два немца спокойно идут в нашу сторону. Не знаю, как мне удалось доползти до пулемета-ручника и дать две очереди по фашистам. С криком они упали на снег. Перевалился я на левый бок и отполз в рощу метров на восемь, к тем молодым пулеметчикам. Нести меня они не могли — нужны были сани. А я им показываю туда, где лежал Бобомуродов. Вытащили они его и потом увезли.
Тут появился лейтенант Мухамадьяров, хотел организовать мне помощь, но снова полетели мины, около десятка ротных мин разорвалось поблизости. Лейтенант упал, он тоже получил тяжелое ранение. Мой маскировочный халат осколками порвало в клочья. Из последних сил пополз я вглубь рощи и потерял там сознание.
Когда я открыл глаза, было темно, наступала ночь. Вижу, вроде лежу в углу деревянного дома, у которого нет ни дверей, ни окон. Меня кто-то присыпал льняной соломой. Появился молодой солдат, всего два дня исполнявший обязанности старшины роты. Он достал у партизан сани и с помощью какого-то бородача – местного жителя положил меня в них, а рядом оказался и Мухамадьяров. Лейтенант лежал неподвижно с правой стороны. Сани тронулись.
В полковом медпункте нам сделали перевязки. Оказалось мы оба потеряли много крови. А дорога к санбату была тяжелой, каждый толчок отдавался болью и мы оба кричали. Наконец лейтенант, умолк. Возница, тот самый бородач, обернулся и говорит: «Умер лейтенант, а ты терпи, немного осталось, довезу хоть тебя живым».
Я то приходил в сознание, то снова его терял, пока не оказался на операционном столе.
Две женщины – военные врачи начали операцию, а боль была невыносимая. Но на утро я снова попал в руки хирурга майора Терентьева. Тут уже все делалось под наркозом. На другие сутки я пришел в сознание и стали меня лечить, а есть давали манную кашу. На шестой день майор сказал: «раненых много, тебя сегодня отправлю в полевой госпиталь». И дал напутствие, чтобы никаких нарушений питания.
Привезли меня в Ленинград. В госпитале мне стало лучше и тут я нарушил майорский наказ, тем более, что мне и кровь переливали и почти уже поставили на ноги. 7 апреля поднялся с постели, а на другой день мне стало так плохо, что и с врачами поругался. И никакие средства не помогают. Жизнь мне спас профессор Ермоленко. 12 апреля он успешно провел мне операцию по поводу заворота кишок, а потом еще 4 месяца меня лечили. И я стал инвалидом Отечественной войны второй группы.