В красноармейской газете «Вперед, на запад!» от 23 февраля 1943 года напечатана заметка «Незабываемые имена»: «Сегодня наш взор обращен на победоносный гвардейский стяг, что гордо реет над нашими боевыми порядками. В зареве его шелка мы видим алую, дорогую кровь наших героев. Они, не задумываясь, отдали свою жизнь за свободу, честь и независимость социалистической Родины.
И первыми мы вспоминаем имена: снайперов — Героев Советского Союза Наталии Ковшовой и Марии Поливановой, командира трижды орденоносца Петра Пшеничного, политработника-орденоносца, сына профессора Владимира Иванова. Они ковали с нами победу. Их светлые образы вдохновляли и вдохновляют вас в суровой борьбе с немецкими оккупантами. Их светлые образы ведут нас на смертный бой, призывают к беспощадной мести врагу. Празднуя святую победу над врагом, мы с гордостью и любовью вспомним их имена. Мы вспомним, их как живых, как бессмертных. Слава и вечная память гвардейцам, павшим смертью героев в Великой Отечественной войне».
Как рос и воспитывался Володя Иванов посвящаем мы этот очерк.
Когда зимой дорога слишком скользкая, ваш друг возьмет вас под руку. Казалось бы, в этом нет ничего необычного — это нормальная и обычная услуга. Но вглядитесь в него внимательнее, и вы увидите в нем человеческое: если это ваш личный друг, то его поступок означает глубокое проникновение его культуры в ваше сознание и желание предупредить возможность падения. Если целому народу грозит порабощение, то обычный и нормальный жест спасает от гибели большую культуру, а народ от вырождения. СССР подал руку малым государствам в борьбе против гитлеризма и стал другом человечества.
Долгое время я шел по скользкой дороге, которая стала для меня таковой вследствие гибели на фронте моего дорогого сына Владимира. Он ушел добровольцем, чтобы защитить счастливую жизнь своей семьи и соотечественников. Мое личное горе было безутешным, пока я вновь не прочитал его писем с фронта, полных спокойного сознания естественности своего решения. На фронте он также прост, как и в своей повседневной работе, это жизнерадостный, энергичный, работоспособный, передовой, целеустремленный коммунист, воспитанник Великой партии Ленина. Здесь нет места личному горю, как нет места и гордости отца за своего сына, так как общественный подвиг сына выше личной гордости отца. Здесь только живой пример понимания своего долга перед Родиной, которому надо следовать.
Да, я не хочу показывать людям свое горе. Ведь такое же горе есть почти у каждой семьи и, видя чужое горе, каждый думает о своем. Но я не могу освободить себя от того, что принадлежит человеку, я не могу лишить себя великого звания отца. Близкие друзья сына, которые высоко ценят его подвиг, поймут мою печаль. Мы живем в эпоху великого философа В.И. Ленина, научившего человечество гуманизму, провозгласившего дружбу народов, и у меня рождается и крепнет убеждение в том, что настанет эпоха, когда близкими друзьями будет все человечество, и тогда все поймут от чего освободил человечество Ленин, поборовший зло. Память о сыне облегчает мою работу: он был коммунист и ленинец. К моменту Октябрьской революции он едва вступил в тот отроческий возраст, когда начинает развиваться сознание: Володя родился утром 8 марта 1910 года по старому стилю.
Его родители — мать, Анна Николаевна Демьянова, дочь профессора Московского с.х. института и впоследствии академика Николая Яковлевича Демьянова и отец, Сергей Леонидович Иванов, жили в Петровско-Разумовском. Приближение родов заставило их переехать в Москву, ближе к родильному дому к сестре Анны Николаевны, — Валентине Николаевне Шацкой, на долю которой и пали позднее заботы о воспитании Володи.
Сергей Леонидович был учеником К.А. Тимирязева, натуралист-ботаник, все свободное время проводил в путешествиях по России и за границей, был всегда в разъездах.
Детские годы Володи протекали в различных семьях. Московскую квартиру матери он сменял на отцовскую в Нижнем Новгороде или Петрограде, Демьяновскую у деда на квартиру у Шацкого, Москву на Малоярославскую школу Шацкого. Но эти смены не несли с собой каких-либо неудобств и оставались незамеченными благодаря ровному и всегда приветливому отношению родни к Володе.
Есть в нашем великом народе женщины простые и чистые духом, способные полюбить ребенка так сильно и глубоко, что посторонний наблюдатель уверует, что видит перед собой счастливую семью. У Шацких была домашней работницей девушка, которая сыграла в жизни Володи огромную роль. «Мне было 28 лет, рассказывала она позднее, — когда ко мне посватался жених, который настаивал, чтобы сыграть свадьбу и уехать жить с ним. В это время на моих руках оказался Володя, которому было 1,5 года. Я не стала раздумывать долго и решила остаться с Володей и воспитывать его. Шацкие часто, в особенности летом, уезжали для отдыха по России и за границей, и мы оставались одни».
Заботу о Володе, о том, чтобы он был чисто одет, вовремя накормлен и по-детски проводил детские годы, тетя Поля выражала в такой простой и искренней форме, полной самопожертвования и преданности, что эти черты стали характером самого Володи. Самое ценное в человеческих отношениях — полное доверие — делало эти отношения чрезвычайно трогательными. Уже учась в школе и заканчивая ее, Володя делился с тетей Полей своими переживаниями, о чем, возможно, не решился бы поднять речи с другими.
Тетя Поля была для Володи своего рода Ариной Родионовной, и он до конца оставался ее близким и понимающим другом. Если Володю позднее в общественной жизни или на фронте называли «человеком большой души», то в создании такого характера огромная роль принадлежит тете Поле. Ее свежий и светлый ум, лишенный предрассудков, вел ее подсознательно к одной цели, к счастливой жизни, но не одного только слепо любимого воспитанника, а счастливой жизни всех.
Володино детство было счастливым. Спасибо тебе, тетя Поля!
На второй год нашей семейной жизни я был командирован Ученым Советом на 1,5 года за границу для подготовки к званию профессора физиологии растений открывшегося тогда Воронежского с.х. института.
Вскоре случилось то, к чему была подготовлена наша семья. Мы с женой относились друг к другу с большим уважением, но она была не удовлетворена тем, что постоянно оставалась одна и предложила мне развод, который и состоялся в 1914 году.
Следствием распада нашей семьи было то, что Володя еще более удалился от влияния родителей на его воспитание и почти совершенно переселился к Шацким.
С.Т. Шацкий, известный в близком кругу сокращенно как Станислав, агроном по образованию, избрал себе педагогическую деятельность. В его «Сеттлементе» в Ватковском переулке собирались дети, лишившиеся родителей, не имевшие возможности учиться в школе — позднее получившие название «беспризорников». Наряду с обучением грамоте дети обучались трудовым навыкам, ремеслам, а летом выезжали на полевые работы недалеко от Малоярославца по Киевской ж. д.
Отсутствие принуждения, свободный выбор занятий, полное равенство всех в «колонии» Шацкого, помощь старшего возраста младшему и огромный авторитет дяди Стаси, который достигался простым, справедливым отношением Шацкого к питомцам колонии — создавали полный глубокого обаяния облик руководителя колонии, навсегда сохранившийся в сознании питомцев. Музыкальное воспитание в колонии проводилось пианисткой В.Н. Шацкой, хорошим знатоком истории музыки. В колонии часто слышались звуки Шопена и Шуберта, Бетховена и Гайдна, Чайковского и Рубинштейна, Глинки и Лядова и других композиторов, нигде, кроме колонии, недоступных питомцам.
Натуралист и агроном по образованию Шацкий любил природу и приучал к наблюдениям над нею на экскурсиях в поля, в лес, на реку. Обладавший приятным тенором, он устраивал вечера самодеятельности, где пел и сам и где пели колонисты. Колония была школой для многих, но школой без рамок и расписания уроков, так как Шацкий умел находить время, чтобы во время придти на помощь каждому, кто проявлял ту или другую способность. Поддержанная дружеской рукой «дяди Стаси» способность быстро оформлялась, получала свое развитие. В колонии не было места для развития склонности к лени.
В такой колонии и в такой обстановке очутился Володя. Здесь он провел много летних периодов, чередуя жизнь в колонии с жизнью в Петровско-Разумовском у своей мамы или в соседней квартире у ее сестер Демьяновых, да изредка у меня, так как я с 1913 года переселился в Петербург.
Так сложилась жизнь Володи. Свое детство и юность он проводил у разных родственников поочередно, где всюду к нему относились с большим вниманием, и я думаю, ему никогда не приводило в голову пожаловаться на равнодушное отношение. Он рано развился в умственном отношении, был чрезвычайно любознателен, и беседы с ним доставляли всем истинное удовольствие. Пока он был юношей и жадно впитывал в себя жизненные впечатления, главным руководителем Володи оставался С.Т. Шацкий. В то время, как другие сосредоточили свое внимание на том, чтобы сделать жизнь Володи здоровой, веселой и счастливой, Шацкий воспитывал его волю и разум. Володя в колонии под Малоярославцем никогда не оставался праздным. Особенно важной чертой развития Володи была система чтения. Он не читал всего подряд, что попадется под руку, без разбора. Наоборот, следя за его чтением, я всегда поражался тем, что Володя не просто читает книги, а подробно изучает автора. В то время, как наше поколение брало у автора только наиболее важные и наиболее интересные его произведения, для Володи автор существовал целиком. Я с большим удовольствием, уже много позднее, когда Володя сделался студентом Плехановского института по экономическому факультету, наблюдал, как Володя изучал все трагедии Шекспира, такие произведения Байрона, о существовании которые я имел очень смутное понятие. Володя рано, еще в школе, вступил в комсомол, в котором проводил энергичную работу и сделался незаурядным агитатором. Он много работал над самообразованием и так как мы жили не все время вместе, то, встречаясь с ним после перерыва в несколько месяцев, я всегда констатировал новые черты его развития и умственного склада, какие не замечал раньше. С таким же упорством и настойчивостью он изучал и политическую литературу, произведения В.И. Ленина.
Будучи натуралистом-ботаником и любя природу, я естественно хотел видеть в Володе также натуралиста. При всякой возможности я совершал с ним прогулки, дальние поездки и экспедиции, рассказывал ему, как живут растения, знакомя с эволюционными процессами. Словом действуя на него всеми доступными мне средствами, я был особенно счастлив, когда мне удалось взять его с собой на 1-1,5 месяца в экскурсию на Кавказ в 1924 году, в большую серьезную экспедицию по Алтай в 1926 году и вторично на Кавказ в 1927 году. Володя складывался уже в экономиста в период Алтайской экспедиции, но он очень охотно помогал мне в сборе материалов для исследования.
Совершая поездки по СССР с Володей, я хотел, чтобы он собственными глазами видел нашу страну, нашу природу и наш народ в самых разнообразных проявлениях. Его живой и впечатлительный ум самостоятельно впитывал богатые впечатления и по тем многочисленным вопросам, которые он ставил передо мною на остановках, во время отдыха, у костра или у реки, я мог судить, насколько сильно работала его голова. Он видел сам свой рост и приучался верить в свои силы. Он полюбил природу и был неутомимым помощником при сборе материалов для моей работы. Впоследствии, когда он уже работал в области экономики, охотно предпринимал поездки и командировки по стране, я убедился, что наши поездки не пропали для него даром: он вырабатывал собственный план таких поездок, проводил их систематично и его отчеты всегда носили характер серьезного исследования.
По окончании десятилетки в 1930 году Володя зашел как-то ко мне /я снова жил уже в Москве с 1922 года/ и объявил, что он женился и за дверью ожидает его жена, желающая представиться мне — Клавдия Алексеевна Архипова — его школьная подруга. 5 ноября того же года Володя стал отцом — у них родилась Ирочка. Годы 1930-1934 Володя учился на экономическом факультете в Плехановском институте, который окончил с отличием, и начал работать в системе Всесоюзного наркомснаба. Занимая здесь должность инспектора по хлебоснабжению населения, Володя часто выезжал вглубь страны, в командировки.
Каждое дело, которое поручалось Володе, он проводил добросовестно и весь отдавался ему. Товарищи по работе ценили его отношение. Однажды я навестил его на работе и он скромно предложил мне познакомиться со свежею стенной газетой. Я увидел там его фото и прочел заметку о том, что комсомол Наркомснаба рекомендует его в члены ВКП/б/.
К тридцатилетнему возрасту это был сложившийся философ-материалист, глубоко прочувствовавший Маркса и Ленина, он умел стойко и непоколебимо добиваться того, что считал полезным для строительства коммунизма.
Вскоре он оставил Наркомат и перешел в Научно-исследовательский экономический институт при Наркомате заместителем директора.
Научная работа Владимира шла очень успешно благодаря его обширным знаниям, хорошей памяти и блестящей рабочей дисциплине. Как-то он услышал мой рассказ про своего деда /моего отца/ математика, о его педагогическом приеме. Если я затруднялся в решении какой-нибудь задачи и прибегал к помощи отца, он, подбадривая меня, говорил: «Ну, что же тебя затрудняет? Положим, что задача уже решена и искомая величина есть икс. Остается только подставить ее в задачу и решить». Владимир всегда видел этот икс. Подставляя его в задачу, он, логически рассуждая, шел к ее решению. Его не пугали никакие трудности. Они, напротив, создавали для работы особый интерес и подъем. После года работы в Институте он стал готовиться к кандидатской диссертации. Гитлеровское нападение нарушило все планы. Целью каждого советского человека стала борьба с гитлеризмом.
Жизнь столицы изменилась. Эвакуировались вглубь страны учреждения, укреплялись подступы к Москве, создавались добровольческие отряды. Я лежал дома после тяжелой хирургической операции и Наркомпрос предложил мне выехать на педагогическую работу в Красноярский педагогический институт. 11 октября 1941 года я отправился в Сибирь. Утром этого дня Володя вернулся из-под Смоленска, где он рыл окопы вокруг города. Узнав, что я уезжаю, он приехал проводить меня. Было уже к вечеру и очень неспокойно.
Ежедневно налетали на Москву гитлеровские самолеты, недопускаемые книзу и носившиеся где-то на невидимой высоте. Был час перед такой бурей. Я сидел возле вещей в середине туго набитого людьми вагона, закрытого рамами по-зимнему. Володя подошел к окну и показал развернутую бумагу: в ней организацией высказывалась «благодарность бригадиру Владимиру Сергеевичу Иванову за отличную организацию бригады по рытью окопов». Я вспомнил о другом таком же «землекопе», моем брате Михаиле, который также пошел рыть окопы, уже будучи 63 лет, и также получившего благодарность. С тяжелым чувством я уезжал в Красноярск в то время, как огромное множество моих знакомых шло добровольцами воевать. Но я был еще в постели после операции долго еще: больше двух месяцев мне пришлось пользоваться хирургической помощью в Красноярске. Поезд долго не отходил, и я дал знак Володе, чтобы он ушел домой. На ст. Буй рассказывали, что в предшествующем составе вчера фашистской бомбой было разрушено два вагона и около ста человек убито и ранено. Все мои помыслы были на защите Москвы, на фронте. Меня же неумолимо несло на восток, в противоположную сторону, где тихая жизнь и нет затемнения и летающих в небе самолетов.
Вскоре приехала моя жена Устинья Васильевна, рассказала мне о московских событиях 13-16 октября 1941 года и о Володе.
Он позвонил ей на другой день после моего отъезда по телефону и сообщил, что вступил уже в дружину добровольцев и отправляется на фронт со своей частью. Винтовка стоит около него в углу. «Я не сказал папе об этом, чтобы не беспокоить его. Мой институт эвакуируется на Урал, и мне предлагали выехать с ним. Я отказался от эвакуации, так как мое место на войне. Завтра я еду в северном направлении». Вся семья его была уже эвакуирована: жена, 4-летний сын и тетя Поля в Бугульму, а дочь — в Рязанскую область, эта разобщенность его сильно беспокоила.
Сознание своего долга перед Родиной делало решение Володи твердым. Оно нисколько не поколебалось за все время пребывания на фронте и после того, как удалось вывезти дочь из Рязани и соединить ее с матерью в Бугульме. Боевая обстановка, казалось, стала его нормальной и обычной.
Итак, Владимир — доброволец и с середины октября на фронте. Он не находил нужным советоваться и говорить с кем-нибудь из родных на эту тему, так как имел более сильного и более авторитетного советника — сознание долга перед Родиной — совесть коммуниста. «Мое место на фронте», — сказал он по телефону моей жене и ей показалось, что слегка дрогнул его голос, когда он говорил в заключение: «Если со мной что-нибудь случится, не оставьте вы с отцом моих детей».
Иванов Сергей Леонидович, профессор, отец погибшего политработника В. Иванова