Алевтина (Аля) Бутакова (в замужестве Берг) родилась в 1917 в п. Лявля Холмогорского района Архангельской области.
В Москве проживала по адресу Петровский бульвар, д.31\1
Судьба ее семьи, как сейчас выясняется при детальном изучении биографий московских ополченцев 3-й мксд, была если не типичной, то весьма показательной.
Отец Бутаков Степан Иванович (сама семья Бутаковых заслуживает отдельной большой книги) родился в п. Лявля Архангельской губернии. В 1905 году участвовал в гидрографической экспедиции в Северный Ледовитый океан. В 1905-1912 гг. служил на пароходе «Пахтусов». Капитан 2 ранга.
В преддверии эвакуации из Архангельска иноземных войск Бутаков переправил морским путём жены и детей на юг России, в Керчь. Позже, в 1921 г., он перевез семью на родину, а сам, пробыв дома двое суток, уехал на Дальний Восток.
В ноябре 1927 г. 47-летний капитан Степан Бутаков, его жена Юлия Николаевна (до замужества Чагина), сестра жены Пульхерия Николаевна и сестра Бутакова Марфа Ивановна Карпова предстали перед архангельским губернским судом. Глава семьи обвинялся в измене Родине, а остальные — в недоносительстве властям о местонахождении обвиняемого.
Агентурным путем архангельские чекисты установили, что жительница д. Ершовка Лявленской волости Юлия Николаевна Бутакова, мать шестерых детей, получала из Владивостока письма от своего мужа, давно скрывшегося из родных мест. Редкие письма шли не прямо адресату в деревню, а в Архангельск ее сестре. Было выявлено также, что ответные письма из Архангельска опускались в ящик почтового вагона поезда Архангельск — Москва. 26 июня 1927 г. арестованного Степана Бутакова доставили на Север. А во время обыска в доме Юлии Бутаковой удалось обнаружить письмо с обращением «милая Юля» за подписью Бутакова. Сестры немедленно оказались в тюрьме.
Материалы дела свидетельствуют о том, что летом 1918 г. бывший начальник охраны архангельского порта, якобы один из руководителей антисоветской организации «Белый крест» С. Поливанов, предложил своему подчиненному Бутакову выехать в Мурманск и явиться в английское консульство. Бутаков получил в руки письмо, написанное на незнакомом ему французском языке. «Дело» хранит подробный рассказ Степана Ивановича о том, как он, взяв отпуск на службе, добрался до Мурманска, был водворен на корабль «Найрана» и шел в составе эскадры к Мудьюгу, а затем к Архангельску.
Бутаков держался на суде с достоинством. В показаниях, в последнем слове он отверг обвинения в свой адрес. Степан Иванович показал, что он никогда не состоял в политических партиях, не имел понятия об организации «Белый крест», не был монархистом, а поддерживал Учредительное собрание. Выезд в Мурманск он объяснил прямой зависимостью от своего командира Поливанова, а также боязнью ареста советскими органами, которые изолировали в то время всех бывших офицеров. Бутаков отверг и главное обвинение — проводку им иностранной эскадры, заявил о том, что ехал обычным пассажиром на транспортном судне «Найрана», шедшем в хвосте эскадры. Проводку передовых военных кораблей осуществили лоцманы, захваченные англичанами на плавучем маяке вместе с комиссаром губисполкома Павлом Кукиным, и уже оправданные советской властью.
По-своему защищались на суде жена и сестра Бутакова.
— Почему же я должна была доносить властям на своего мужа? — резонно спрашивала судей Юлия Николаевна.
— Я от брата видела одно добро. Из-за родственных отношений и доброты Степана я не могла донести о том, где он находился, — вторила невестке Марфа Ивановна.
Ничего порочащего в адрес своего бывшего командира не сказали его сослуживцы-лоцманы. Основываясь на материалах, добытых во время следствия и вскрывшихся на суде, известный архангельский адвокат Загребин требовал применить к своему подзащитному амнистию, объявленную в связи с 10-летием Октябрьской революции, освободить его из-под стражи и прекратить дело.
По-иному вели себя представители обвинения. Прокурор и общественный обвинитель решительно настаивали на том, чтобы применить к Бутакову высшую меру наказания — расстрел и сурово наказать всех соучастников.
Приговор, составленный не юридическим, а жестким революционно-пропагандистским языком, был суров. Сестры Юлия Николаевна и Пульхерия Николаевна подвергались лишению свободы со строгой изоляцией сроком на один год. Но, учитывая, что Юлия Бутакова, как отмечалось в приговоре, «совершила преступление впервые по своей темноте и невежеству, под влиянием своего мужа» и что она обременена детьми в количестве шести человек, суд счел возможным подать ходатайство в Президиум ВЦИК об освобождении ее от наказания. Марфа Карпова попала под амнистию в ознаменование 10-й годовщины Октябрьской революции, и ее дело было прекращено.
А, вот, гражданина Бутакова Степана Ивановича, отмечалось в приговоре, «как совершившего преступление не по темноте и невежеству, а вполне сознательно, что преступление не являлось случайным, а было заранее подготовлено и обдумано, что своими действиями для Советской власти и в частности для промышленности Севера и населения Архангельской губернии он произвел громадный ущерб, что в поведении обвиняемого Бутакова нет и мысли о полном раскаянии в совершенном им преступлении перед лицом трудящихся, что характеризует его как социально-опасного преступника и вредного для существующего строя, применить к нему высшую меру социальной защиты — расстрелять, конфисковать все имущество, лично ему принадлежащее».
Кассационная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР своим определением от 7 декабря 1927 г. освободила сестер Бутакову и Чагину от наказания. А Степан Иванович Бутаков как «член белогвардейской организации» амнистии не подлежал и был расстрелян в декабре 1927 г.
Юристы, проанализировав в 1992 г. материалы «Дела Бутакова», пришли к выводу об отсутствии в нем каких-либо обоснованных доказательств виновности всех подсудимых, и Степан Бутаков был полностью реабилитирован.
Никакие социальные потрясения не могли стереть с карты Севера имя капитана корпуса флагманских штурманов, командира парохода «Пахтусов» Степана Ивановича Бутакова, которое было увековечено еще в 1908 г. в названиях острова и банки, открытых в Баренцевом море. Они и по сей день носят имя помора, опытного гидрографа Бутакова.
Через три года после суда хозяйство семьи раскулачили. Дом в деревне Ершовка Лявленского сельсовета отобрали. Семья лишились и главного богатства — швейной машинки, благодаря которой наша Юлия Николаевна подрабатывала, обшивая жителей деревни. Старшая дочь – Софья – оказалась на лесоповале. Власти не пощадили и хозяйство брата Степана Ивановича, известного на Севере капитана Савву Ивановича Бутакова. У его семьи, в которой было восьмеро детей, отобрали лошадь, корову, весь инвентарь. А сам Савва Иванович, уже 63-летний пенсионер, был арестован в июне 1938-го года и сгинул под Воркутой. Лишившись дома, семья перебрались в Архангельск. Выручила большая родня: у Юлии Николаевны было 16 братьев и сестер. Сначала ютились по углам, а потом нашли крохотную комнатенку…
У Юлии Николаевны (она умерла в 1977 году) и Степана Ивановича было 6 детей.
Брата Алевтины Николая к началу войны уже не было в живых. Он умер в 1939 году в возрасте 25 лет от воспаления лёгких, прожив удивительную жизнь. Пятнадцатилетним подростком его, помогая семье расстрелянного друга, не боясь последствий, взял к себе на пароход «Сибиряков», а потом и на «Челюскин» легендарный ледовый капитан Владимир Воронин. Как участник экспедиций Николай был награждён орденами Трудового Красного Знамени (1933) и Красной Звезды (1934), а мама Юлия Николаевна в 1934-м вместе с сыном и старшей дочерью попала в Кремль, на торжественный приём, который давал Сталин в честь «челюскинцев».
Брат Иван погиб 26 декабря 1944 на вооруженном траулере РТ-52″Сом», торпедированном немецкой подводной лодкой U-995. Сестра София, после непродолжительной работы в Северлесе, почти 30 лет трудилась на заводе «Красная кузница» чертёжницей, готовила чертежи маскировочного сооружения для эсминца «Карл Либкнехт», проектировала аэросани, которые успешно применялись на Волховском фронте, награждена медалями. Младшие сёстры Валя и Люся были во время войны с мамой, Юлией Николаевной.
Муж Алевтины Юрий (о судьбе которого Аля спрашивает в открытке) был призван в армию в мае 1941 года. Лейтенант. Командовал авторотой 367 сп (по др.данным был командиром взвода). В октябре 1941 года, как раз в те дни, когда формировалась 3-я мксд, в районе Кивача (Карелия) попал в плен. Содержался в финском лагере Раудаскюля (в военном госпиталь 65). После выхода Финляндии из войны (на стороне Германии) вместе с другими военнопленными был передан советской стороне. 8 мая 1946 г. Военной Коллегией Верховного Суда СССР был приговорен по ст. 58, п. 1 и до 28 сентября 1955 находился на спецпоселении во Владимире после чего вернулся к себе на родину в Ульновск. В 1975 году был реабилитирован, а в 1985 году – награжден Орденом Отечественной войны II степени.
На фронт Аля Берг ушла 15 октября 1941 г. в составе рабочего батальона Коминтерновского района Москвы с третьего курса авиационного института, предварительно окончив курсы медсестёр Российского Красного Креста.
Из писем подруги Алевтины Берг Александры Шевченко, маме Алевтины Юлии Николаевне Бутаковой в июле 1942 года
«Группа наша была самая лучшая в районе за всё время, сколько выпускали медсестёр. Мы с Алей от РОККа за свою группу получили благодарность. Так как мой дом находился за городом, то во время учёбы я жила у Али, уроки готовили вместе и курс обе закончили с отличием… Аля очень хотела, чтоб я вместе с нею попала в часть, я тоже очень хотела этого, она уже договорилась было со своим командованием зачислить меня к ним в часть, но военно-медицинская комиссия меня не пропустила, так как у меня хронический экссудативный плеврит и всё время повышенная температура».
«В институте Аля была любимицей студентов, в группе медсестёр -любимым политруком, хорошим товарищем, в Красной Армии любимицей всех бойцов и командиров».
«Мне хочется вспомнить тот день, когда Аля уехала на фронт. Накануне вечером, часов в 5 я стояла в очереди в столовую, смотрю, внизу стоит Аля, я её крикнула, чтоб она впереди меня встала. Ну, здесь народ стал протестовать. Тогда я ей предложила вместо себя встать. Она на это не согласилась.
Мне было ужасно обидно, что Аля не пообедает. Тогда я ей решила чего-нибудь взять на ужин (в то время в столовой можно было брать сколько угодно порций). Так вот я взяла тогда ей 400 гр. хлеба, 2 порции омлета и 2 порции свинины жареной с картошкой, сразу же радостная побежала к ней. Я знала, что Аля моя будет с ужином и завтраком. По дороге купила ей 2 пары чулок простых и 2 куска туалетного мыла, зная о том, что это ей очень нужно. Прихожу к ней на квартиру, её нет дома, тогда я это всё сложила в шкаф в передней комнате. На следующий день часов в 12 я с работы побежала к ней, но опять её дома не было. Посмотрела в шкафчик, там уже ничего нет… и ни записки, ничего… Меня сразу в жар бросило, чувствую, что что-то не так. Спрашиваю соседей, говорят, что Аля прибежала, быстро собралась и уехала в часть».
На следующий день Аля позвонила подруге уже из части, извинилась, что пришлось уехать, не простившись, и была очень довольна обнаруженными ужином и завтраком, а главное, чулками и мылом.
К вечеру она, сияющая, в тёплой рыжей шапке, шинели, в ватных брюках и ботинках с шерстяными чулками, появилась у подруги на работе – Александра работала в Коминтерновском РК ВКП(б). Смеялась — только что встретила девчат, и им не понравилось её обмундирование: «Правда, Саша, ведь не в форме дело!».
Рассказала, как внезапно собралась уехать: «Иду я по Неглинной улице, возле дома Крестьянина у машины с бойцами стоит комиссар, набралась я смелости и говорю ему: «Товарищ комиссар, возьмите меня к себе в часть». Он недоумевающе посмотрел на меня».
Аля, писала подруга, была ростом невелика, хрупка, и очень огорчалась, что её с первого взгляда считали слабенькой физически. Комиссар спросил: «А что вы умеете делать?». Она ответила: «Я медсестра, умею стрелять из винтовки, пулемёта, умею прыгать с парашютом». Командиру понравился её ответ. И он скомандовал бойцам: «Взять эту девушку на машину!». Так Аля уехала на фронт и никому ничего не успела сообщить.
После этой встречи Аля забегала к подруге несколько раз, когда приезжала в Москву за медикаментами и с другими заданиями. Звонила по телефону, пока стояли под Москвой.
20 октября Коминтерновский батальон выступил на отведенный рубеж у с. Шукино, где батальоны Коминтерновского и Ростокинского районов объединили в сводный батальон под командованием П.Петрова – Соколовского. П.Петров-Соколовский сообщил 22 октября в газете «Правда», что все бойцы приняли военную присягу. А на следующий день газета «Красный воин» публикует Боевую песню сандружинниц, написанную в санитарном взводе при Ростокинско-Коминтерновском рабочем батальоне.
медсестра; санинструктор 6 роты 2 батальона 528 сп 130 сд
Газета дивизии НА ЗАЩИТЕ МОСКВЫ 16 декабря 1941
По утрам, как только рассветает, в землянки пулеметчиков входит санитарный инструктор Аля Берг. Появление маленькой девушки в аккуратно затянутой шинели, встречается приветственными возгласами:
— А, санинструктор! Добро пожаловать!
Девушка здоровается» и заботливо расспрашивает о здоровье бойцов.
Ее заботливость ничуть не внешняя. Она всем сердцем заинтересована в здоровье бойцов, умеет видеть за этим одну из сторон укрепления боеспособности части, понимает смысл больших «мелочей».
Один из бойцов как-то сказал ей, что у него сильно потеют ноги. Она принесла раствор формалина, чтобы обмывать ноги, и тальк для присыпки. Санинструктор разъяснила, что потливость ног ведет к заболеваниям, а в зимнее время — и обмораживанию. Она проверяет землянки, следит, за тем, чисто ли в них, соблюдаются ли правила гигиены. Увидев грязь, невымытую посуду, т. Берт требует у дневального:
— Посуда, должна быть вымыта! Подметите в землянке! Через час приду, проверю.
Сегодня на стрельбище Аля заботилась о том, чтобы бойцы не обморозились на 25-градусном морозе и обмазали лица гусиным салом.
Когда у отличного стрелка т. Морозова после возни с мишенями побелели руки, девушка-санинструктор стала энергично растирать руки снегом и сделала все необходимое, чтобы легкое обмораживание не дало никаких последствий.
Бойцы говорят об этой девушке, что она отзывчивый и культурный товарищ, с которым можно поговорить, посоветоваться. Она тесно связала свою жизнь с жизнью подразделения.
Из письма подруги Алевтины Берг Александры Шевченко, маме Алевтины Юлии Николаевне Бутаковой в июле 1942 года: «О ней часто писали во фронтовых газетах как об отважном храбром бойце и ставили её в пример… Она была не только медсестра, но и боец – пулемётчица. Рассказывают, когда их часть стояла под Москвой, то Аля всё своё свободное время от обязанностей медсестры посвящала пулемёту и винтовке. Стреляла только на отлично… Были такие случаи, когда командование давало сложное задание группе бойцов и командиров, в таких случаях они не брали с собой девушек, но Алю во всех случаях брали с собой, какая бы сложная операция не была, так как знали, что Аля ни перед какими трудностями не отступит».
Письмо Девушкам родной Москвы от девушек соединения полковника Анисимова
Пример отваги и бесстрашия дала Аля Берг, вступившая вместе с бойцами в деревню Великуши. В ночном уличном бою она перевязала свыше 100 раневых.
Разведка в действии
Становов Николай Михайлович
Все, кто мог видеть действие медицинской сестры Алевтины Берг, не могли без восхищения говорить о ее героизме. Двое суток под вражеским огнем она перевязывала раненых, и сама лично вынесла с поля боя более тридцати бойцов. Будучи смертельно раненной, она и тогда держала в руках палатку, на которой лежал с пробитой грудью младший командир.
ДЕВУШКИ В ШИНЕЛЯХ
Вспоминает С. НАЙДЕНОВА, санинструктор
Аля Берг перед уходом на фронт училась в Московском институте стали. Война заставила ее отложить на время учебники, а на военную форму повесить санитарную сумку. Аля стала санинструктором пулеметной роты.
Она была храброй и бесстрашной. Однажды морозной февральской ночью сорок второго года Аля одной из первых ворвалась в сильно укрепленный вражеский опорный пункт Великуша. Дело доходило до рукопашных схваток. Деревня несколько раз переходила из рук в руки. И все это время Аля Берг находилась в боевых порядках.
То там, то здесь раздавались стоны раненых, а кругом рвались мины, артиллерийские снаряды, строчили автоматы и пулеметы. А вчерашняя студентка будто не замечала этого. Она, презирая смерть, бросалась то к одному, то к другому однополчанину. Под Великушей Аля спасла жизнь не одному десятку посланцев столицы. В разгар боя осколок ранил отважную комсомолку. Бойцы взяли на руки своего замечательного боевого товарища, отнесли на медицинский пункт первой помощи. Но спасти жизнь ей, к сожалению, не удалось.
Аля Берг была тяжело ранена 4 марта и 6 марта 1942 умерла от ран в 122 омсб д.Ольшанка
«Москва 31/VII – 42 г. Из письма подруги Алевтины Берг Александры Шевченко, маме Алевтины Юлии Николаевне:
Дорогая Юлия Николаевна!
Я подруга Вашей дочери Али. Мне ужасно тяжело сообщать Вам скорбную весть о гибели дорогой Али. Может быть, Вы уже знаете об этом, но я считаю своим долгом написать Вам, так как перед расставанием с Алей мы обменялись адресами своих родителей — если потеряем из виду друг друга, то разыскивать будем только через родителей. О смерти Али я узнала давно, в марте, но Вам писать не решалась, было слишком тяжело, не решалась ещё и потому, что не было официального извещения о её гибели…
Милая Юлия Николаевна, как бы Вам тяжело не было, я всё же несколько подробно опишу гибель Али. Дорогая наша Аля убита в жестоких боях под Старой Руссой 7 марта. Она была тяжело ранена из миномёта в печень. Сутки тяжело страдала и скончалась на руках своих друзей. Слишком была тяжела и велика потеря в лице Али для боевых её товарищей. Похоронена она в д. Ольшанка, Молвотицкого района Ленинградской области».
Первичное место захоронения: Ленинградская обл., Молвотицкий р-н, д. Ольшанка (Новгородская обл., Маревский р-н, д. Ольшанка).
Перезахоронена в братском захоронении у деревни Морозово, куда перенесены бойцы, умершие от ран в 122-м медсанбате 130-й стрелковой дивизии
Посмертно награждена Орденом Красной Звезды (Приказ ВС Северо-Западного фронта №: 413 от 16.04.1942).