Последняя встреча, Зубарев Леонид Федорович
15.04.2024
Категории: Воспоминания, дневники, письма
После того как наш 2-й полк занял Новую Руссу, немцы изо дня в день остервенело бомбили село, стараясь заставить нас отступить, уйти из него. 23 февраля 1942 г. мы целый день отбивались от воздушных немецких налетов. По 18 самолетов налетало!24 февраля я подал заявление о принятии меня кандидатом в члены партии. Но дождаться этого радостного события мне уже не пришлось!
В ночь на 25 февраля меня подняли - вызвали на командный пункт батальона и сообщили, как боевой приказ: «Назначаешься политруком разведотряда со спецзаданием. Шинель снять. Сдать все документы. Надеть лишь ватную куртку и маскировочный халат и возможно больше взять с собой патронов. Можешь сам выбрать себе товарищей из своих ребят-пулеметчиков». Я взял с собой Женю Морозова. Это был друг, каких мало. Смелый, отважный юноша, кристальной души, пламенный комсомолец, неотступно-верный боевой друг. Он с радостью согласился идти на это тяжелое и опасное боевое задание. Ведь шли мы в тыл к немцам. Шли как разведчики. И я был рад, что пойдем мы в этот путь вместе и рядом с Женей.
Набрался отряд человек полсотни - добровольцев. Санитаркой с нами пошла Клава Герасимова. Мимо нас проскочил на рысях взвод конной разведки. Задание было - разыскать и установить связь с 1-м полком нашей дивизии, которым командовал Пшеничный. Связь с ним была потеряна.
Прошли мы уже занятое нами Новое Гучево. Стали подкрадываться к Старому Гучеву. Не знаем - наши там или немцы? Послали разведку. Оказалось, отдельный лыжный батальон вышел из леса, из немецкого тыла, и с ходу... занял это селение - без всяких потерь вышиб оттуда немцев! А между тем наш 2-й полк уже намеревался идти освобождать эту деревню. Мы сообщили им, что наши в Новом Гучево, установили связь и тем предотвратили беду.
Пошли мы в сторону деревни Великуши. Вышли к деревне Малая Островня. Там были немцы, они были и в Великуше, Бутылкино и Малой Островне. Мы лесом вернулись обратно, в Новое Гучево. Доложили о результатах своей разведки. Оказалось, что связь с полком Пшеничного уже установлена.
В Новом Гучево я встретил Наташу. Обрадовались мы очень нашей встрече. Поговорили немного. Затем мы пошли в Новую Руссу, а в это время начался воздушный налет немцев на Новое Гучево, и я очень беспокоился за Наташу. Потом я встретил командира полка Довнара, и он сказал мне, что все прошло благополучно. 25 февраля было партийное собрание, на котором меня приняли кандидатом в члены партии.
26 февраля снова начался жестокий воздушный налет немцев на Новую Руссу. С утра мы с Женей Морозовым были у пулемета: отражал и воздушные налеты немцев. Потом нас сменили, мы пошли и расположились в одной избе, невзирая на бомбежку. Среди нас оказался один старый и опытный боец. Прислушиваясь к свисту и реву летящих сверху бомб, он говорил спокойно: «Это - не наша! Это - тоже не наша». Бомба действительно упала где-то рядом, но нас не задела. Бомбы сыпались и рвались непрерывно. «А вот это - наша!» - вдруг сказал боец.
Я сидел в избе, на скамейке, спиной к окну. Я услышал скрежет летящей бомбы. Потом потерял сознание. Очнулся я на полу, спиной к печи, лицом к окну. Вбежала санитарка Маша, крикнула испуганно: «Раненые есть?!» Я хотел подняться с пола и не мог. Режущая боль в боку! Потом смотрю - на валенке у меня возле пятки дыра и оттуда струей хлещет кровь. Маша бросилась ко мне. Руки у нее дрожат. Бывшим у нее ножом она тщетно пыталась разрезать у меня на ноге валенок. Ребята рассердились и сами разрезали мне валенок. Сдернули с ноги и ахнули! Кровь била фонтаном из раны на щиколотке. Только санитарка приступила к перевязке, как вбежал какой-то боец, глаза у него из орбит вылезли, сам белый как бумага, и кричит не своим голосом: «Что вы тут копаетесь? Ведь бомба-то... не разорвалась!!!»
А бомба и верно не разорвалась. Она вонзилась в стену дома и застряла в ней (ранило меня осколком стабилизатора!). Вытащили нас, раненых, на снег, на улицу. Рядом снова разорвалась бомба и засыпала нас комьями земли, щепками. Под бомбежкой положили нас, раненых, на подводы и повезли прочь из села. Вместе со мной уложили на подводу тяжелораненую девушку - машинистку из штаба батальона - Веру Хишко. Она была ранена в бедро. Дорогой нас трясло, и несчастная девушка кричала от нестерпимой боли.
Привезли нас в Ольшинку, в медсанбат. Там обнаружилось, что у меня перебито сухожилие на левой ноге, отбиты почки, тяжело контужена вся левая половина тела.
С тяжкой горечью в душе я понял, что выбыл из боевого строя. Выбыл надолго, быть может, навсегда. Эта мысль была непереносима. Невыносимо тяжело было расставаться с любимыми, дорогими, верными боевыми друзьями. А они все пришли провожать меня, братья мои - пулеметчики... Провожали они меня самым трогательным образом. Собрали и отдали мне все свои деньги. Набралось у нашей студенческой братвы целых... 30 рублей. Дали мне глыбу сахара, банку консервов, сухарей. Борис Теппер, Сережка Пузанов и Монька! Они шутили, ободряли, прощались со мной: «До скорого свидания!» Уверяли меня, что я скоро-скоро поправлюсь и снова вернусь к ним... Дорогие дружки мои! И не знал я, что вижусь с ними в последний раз.
Нас должны были отправить дальше, в медсанбат, но узнали, что он двигается в Ольшинку. А санрота уходила дальше, в Новую Руссу. Остались мы в Ольшинке. А тут - снова воздушный налет. Бомба хлопнула во двор того дома, где нас разместили. Нас всех обсыпало. С нами были музыканты. Они должны были исполнять обязанности санитаров, но - разбежались. Вбежал врач санбата, накричал на музыкантов страшно. Собрал санитаров. Нас под бомбежкой сунули в санитарную машину и прямо с носилками и помчали на другой конец села. Там был огромный дом. Очевидно - школа. В нем и размещали раненых. Большой зал был до отказа забит ранеными. А печей в доме не было. Холодище стоял невыносимый. Раненых растрясло. Они кричали, стонали.
Тут я увидел медсестру Соню Найденову. Она сама еще не поправилась после воспаления легких, а самоотверженно ухаживала за нами, ранеными. Софья - молодец! Энергичная, бодрая, очень душевная женщина. Она умела быть очень внимательной, чуткой и ласковой к людям. Жалела она людей и всячески стремилась облегчить их страдания. Это была очень тяжелая ночь...
На другой день нас растащили по избам, где было все же теплее. 5 марта мне сделали наконец-то перевязку - первую после 26 февраля! Столько было раненых, что не успевали их перевязывать. И они все прибывали и прибывали...
В школе сделали операционную. Обтянули в одном классе стены простынями, и работали врачи при керосиновых лампочках, при полном затемнении. Дышать было нечем! А врачи работали день и ночь, без отдыха, не отходя от операционных столов. Раненые прибывали непрерывно. На операционный стол ставили прямо на носилках. Рана у меня за эту неделю закрылась, и получился огромный внутренний нарыв. Нога раздулась! Температура - 39,5. Внешне рана казалась очень чистой, и нарыв сразу не обнаружили. После перевязки я провел ужасающую ночь мучений. А к утру нарыв вскрылся.
Считая свое ранение «пустячным», уверенный, что я скоро поправлюсь и вернусь к своим ребятам, я категорически отказался эвакуироваться в тыл. Между тем лежали мы, раненые, в этих избах на голом полу, не имея никаких иных «спальных» принадлежностей, кроме тех, что полагается иметь солдату: шапку и вещевой мешок под голову, одно «крыло» шинели под себя, другое - на себя. Плохо нам, раненым, приходилось на таких «постелях».
7 марта меня неожиданно разыскала и навестила Наташа. Как я ей обрадовался! Как и все, я лежал на голом полу. Наташа принесла мне свое одеяло, купила у хозяйки подушку, подарила мне книгу «Бои в Финляндии». Села рядышком со мной на полу и рассказала мне, что в бою под Великушей погибли все мои самые близкие друзья - Борис Теппер, Женя Морозов и Сережа Пузанов. Женю Морозова нашли лежащим ничком на снегу. Немецкая пуля прошла через ямку под горлом и вышла в спину. Он лежал в снегу, уже окоченевший, и когда его подняли, он лежал с примерзшей ко рту кровавой глыбой льда. Ужасно поразила меня эта весть. Погибли чудесные мои друзья! А какие смелые, боевые, преданные были комсомольцы. И все - молодые юноши, едва вступившие в жизнь. Как ужасно мне было жаль их. Погубили их проклятые фашистские гады!
И еще меньше хотел я отправляться в тыл. Я желал скорее, скорее вернуться в боевой строй, к своему пулемету - и бить, бить, бить фашистских негодяев!
Наташа рассказала мне о тяжелом ранении командира полка майора Довнара, которого она вынесла с поля боя. Командование поручило Наташе сопровождать раненого командира в Москву, в госпиталь. Она уезжала. Но не хотелось ей уезжать. В Москве уже не было близких Наташи. Ее семьей стал родной полк, вместе с которым она приняла свое первое боевое крещение. И готова была до конца разделить его судьбу, ни на час не уходя из боевого строя. Уезжать в тыл во время самых ожесточенных боев с немцами, когда пришло время и была возможность бить немцев, полностью используя свое мастерство снайпера. А гнева и ненависти против врага скопилось в сердце так много, что они звали к бою! Очень не хотела Наташа уезжать, терять дорогое время. Но таков был приказ командования, и она ему подчинилась.
Расстались мы грустными. Очень тяжело было на душе у обоих. Невольно думалось: увидимся ли еще? Какая судьба ждет впереди каждого из нас? Наташа взяла у меня записку к моей матери. Обещала зайти к ней, рассказать ей все, успокоить ее так, чтобы она поверила, что рана у меня не смертельная.
Мы простились, и Наташа уехала в Москву. В ее отсутствие меня эвакуировали в глубокий тыл. Так мы увиделись в последний раз. Наташа еще писала мне в госпиталь, звала меня обратно в родной полк. Но в госпитале я пролежал несколько месяцев и вышел оттуда инвалидом на костылях.
Моя мама рассказывала мне, как пришла к ней Наташа с моей запиской, как обняла ее ласково, как родную мать. Утешала, уговаривала, старалась всячески ободрить и сама невольно плакала вместе с ней. Мама и до сих пор с глубокой любовью вспоминает чудесную девушку Наташу, что пришла в самый тяжелый час жизни, разделила, облегчила ее горе.
О героической гибели Наташи и Машеньки Поливановой я узнал из письма Клавы Косаревой, одной из наших московских комсомолок-сандружинниц. Она написала мне всю правду. Так к горю от гибели одних друзей прибавилось новое тяжелое горе. И было оно тем тяжелее, что выбыл я из боевого строя и не мог уже своими руками отомстить проклятым фашистским убийцам за гибель моих друзей. Забыть их я никогда не смогу.
Их героическое служение партии, народу и Родине, их героическая гибель навсегда остались в моей памяти как высший пример самоотверженного, патриотического служения Родине, которому буду следовать и я в своем мирном труде на благо своей родной Советской стране. А если снова раздастся призыв партии, зовущий нас к защите социалистического Отечества, я верю, что я в силах буду уничтожать ненавистных врагов, с оружием в руках биться за свою страну, против врагов, посягающих на жизнь и свободу моего родного, любимого советского народа. А ненависть к фашистскому отродью никогда не уйдет из наших сердец. Это ненависть, которая ничего не забывает и ничего не прощает...
Зубарев Леонид Федорович