Московская добровольческая

Утро 22 июня 1941 года было тихое и ясное. Лучи солнца пробивались сквозь высокие деревья в окна загородного дома. В воздухе стояла густая смесь живительных запахов хвои и полевых цветов. Было еще достаточно прохладно, но по всему чувствовалось, что день предстоит жаркий. Хотелось полежать в постели, понежиться. Но укоренившаяся во мне за время многолетней военной службы привычка рано вставать, даже тогда, когда нет особых дел и некуда спешить, заставила все же подняться. К обеду в нашей семье ждали гостей. Вместе с сыновьями мы сделали зарядку, несколько упражнений на турнике и отправились поплавать на озеро, находившееся недалеко от дома.

Только вышли на берег, как подошел сосед Иван Петрович Кириллов, человек пожилой, участник первой мировой войны. Он нередко рассказывал увлекательные, а подчас забавные истории из своей жизни. Вместе с тем Иван Петрович не был лишен определенных причуд, например верил во всякие приметы. Вот и сейчас, едва поздоровавшись, он начал разговор с того, что ему приснилось такое, от чего он проснулся в холодном поту. Сон был очень страшный, и, судя по нему, нам предстояли какие-то тяжкие испытания, причем они должны коснуться всех без исключения. Мы начали посмеиваться над его суеверием, но он говорил с такой убежденностью, что у нас даже немного испортилось настроение. Тем не менее прекрасная погода и купание быстро восстановили душевное равновесие и безмятежность. Вскоре все забылось, и мы разошлись по домам. Стол уже был накрыт к завтраку. После зарядки и купания мы не ждали приглашений, и у хозяйки не было повода обижаться на отсутствие у нас аппетита.

После завтрака мы стали придумывать, чем заняться. Кто-то из ребят напомнил, что давно собирались отремонтировать ворота, да все откладывали. Предложение было принято, и мы приступили к делу. Сняли одну створку ворот, перебрали раму, набили на нее тес.

Спустя некоторое время решили сделать перекур, полежать на траве. Не успели расположиться, как раздался голос старшего сына:

— Идите все сюда, сейчас будут передавать экстренное правительственное сообщение.

Прибежали к репродуктору, висевшему на столбе, сидим ждем, гадаем: что бы это значило? Воскресенье — и вдруг какое-то важное правительственное сообщение. Чем вызвана такая срочность? Ждали и предполагали все что угодно, только не то, что услыхали.

Как гром среди ясного июньского дня, согретого лучами солнца, прозвучали слова главы правительства о вероломном нападении гитлеровских полчищ на нашу страну. Мы были словно оглушены. Никто поначалу не мог произнести ни слова. В общем-то, о войне тогда говорили немало, все знали, что в Европе она уже идет, что надо быть готовыми дать отпор в случае нападения врага и т. д. и т. п. Но все-таки о войне думалось как о чем-то абстрактном, не имеющем, по крайней мере сейчас, к тебе самому и твоим близким прямого и непосредственного отношения.

Ни у кого из нас тогда не укладывалось в голове, что Гитлер может решиться на такую авантюру, как война против Советского Союза. А что это авантюра, понимали уже в то время и некоторые общественные и военные деятели в самой Германии, отнюдь не относившиеся к людям прогрессивного направления. В частности, можно вспомнить высказывание философа Освальда Шпенглера, которому, безусловно, следует отвести место правофлангового в немецкой буржуазной идеологии, автора широко нашумевшей в двадцатые годы книги «Закат Европы», а перед приходом Гитлера к власти написавшего брошюру с трагическим названием «Европа перед крахом». Этот кабинетный ученый, никогда не видевший поля сражения, писал, что для Германии военные действия против России были бы безумием, ибо фронт Ленинград — Москва — Средняя Волга только начало войны с ней. Шпенглер предупреждал своих сограждан: «…на этом протяженном фронте затеряется не только германская армия, но и любая комбинация европейских (да и не только европейских) армий».

Гитлеру не было дано постичь эту мудрость. Он как маньяк бросился в безумную авантюру, и его политическому заблуждению эпоха вынесла безжалостный приговор.

Мы сидели перед умолкнувшим репродуктором, не зная, что делать, с чего начинать, куда идти. Постепенно стали осознавать, что нашу страну постигла беда, большая беда. Сразу представилось, что, пока мы здесь переживаем и обдумываем сообщение правительства, там, на границе и во многих советских городах, подвергшихся бомбардировке воздушных пиратов, льется кровь мирных людей — наших соотечественников.

Как только мы пришли в себя, сразу же решили ехать в Москву. Мне предстояло связаться с моим начальством и выяснить, куда прибыть и что делать.

На дачной железнодорожной платформе было многолюдно, но стояла какая-то настораживающая тишина. Люди молчали или разговаривали тихо. Куда девались обычное оживление, шум, громкие голоса! И в переполненной электричке было гнетущее безмолвие. Люди пригнулись под тяжестью обрушившейся на них беды, на лицах озабоченность, никаких разговоров и споров. Да и о чем говорить, когда все думы только о постигшем страну бедствии, о том, что уже имеются жертвы. А сколько их еще будет?

Конечно, далеко не все понимали, какие предстоят тяжкие испытания. Ведь тогда мало кто думал, что врага в случае войны допустят даже до границы, считали: враг будет бит на его собственной территории. Так воспитали наше поколение, и иного мы и представить себе не могли.

Вечером добрались до дома. Стали маскировать окна. С балкона седьмого этажа виден был затемненный, суровый и притихший город. Спустя некоторое время решили пойти за хлебом, пока еще не были закрыты магазины. Подошли к булочной на улице Кирова, но ее обволокла необычная темнота, даже входной двери не было видно. Поражало, как сильно изменились улицы Москвы. Еще вчера они были залиты огнями, теперь же погрузились во мрак и притихли.

Прохожие двигались как тени, говорили так же, как на загородной железнодорожной платформе, вполголоса, словно опасаясь, что их может подслушать враг. Иногда, видимо, от непривычки к темноте, а может, от задумчивости, прохожие наталкивались друг на друга. Очнувшись, извинялись и продолжали путь. Трамваи, автобусы двигались с потухшими фарами. Иногда в этой темноте вдруг появлялся автомобиль с включенными вполнакала фарами. Это вызывало негодование. Каждый готов был броситься, остановить, строго взыскать с нарушителя.

Репродукторы не выключались. Сегодня надо слушать все. Правительство объявило состояние войны. Передавали указ о мобилизации в армию ряда возрастов, сообщение МПВО. о мерах светомаскировки, о правилах поведения в общественных местах и различных обязанностях граждан. А в перерывах между официальными сообщениями вдруг прорывалась музыка. В эти минуты казалось, что ничего катастрофического не случилось, что мирная жизнь продолжается так же, как вчера, позавчера.

Но нет, жизнь предъявляла свои новые права и возлагала другие обязанности. В сущности, произошло то, к чему мы должны были быть готовы. А внезапность происшедшего обязывала еще больше напрячь силы и сокрушительнее ударить по врагу.

Вскоре все начало становиться на свои места. Механизм нового, военного времени заработал. Поступали приказы и распоряжения о мобилизации людей, транспорта, о противовоздушных мероприятиях.

Война стала печальной действительностью. Она вошла в каждый дом, на каждое предприятие, в каждое учреждение. Надо было всем определить себя в новом положении. На всю жизнь врезались в память первые сообщения с фронтов. До боли сжималось сердце, когда слышали сводки об отходе наших войск.

Примерно за год до начала войны меня послали на строительство дома Наркомата обороны, где судьба свела меня с Федором Васильевичем Бахиревым. Случилось так, что, как только я приступил к работе, мне надо было поговорить с секретарем партийной организации стройки. Им-то и оказался Бахирев. Шел я к нему не без волнения: а каков этот секретарь? Поймет ли мое душевное состояние или проявит равнодушие?

С первых слов я почувствовал, что все мои страхи напрасны. Передо мной сидел простой, сердечный человек, его глаза излучали теплоту. Он выслушал меня и спокойно, как будто не заметив моего раздражения, мягко и тактично сказал:

— Работайте, и все будет в порядке.

Вышел я от Бахирева со смешанным чувством. Было приятно, что секретарь парторганизации оказался душевным человеком, настоящим коммунистом ленинского стиля. Вместе с тем не давал покоя червячок сомнения: уж больно он хорош показался, Бахирев, а не скрываются ли за его внешним расположением некие пороки?

Жена, научившаяся по одному моему виду определять настроение, вечером с тревогой спросила:

— Что случилось?

Мой ответ был неожиданным и, пожалуй, неуместным:

— Скажи, ты веришь в любовь с первой встречи? Надо было видеть в этот момент выражение лица жены. Она, конечно, все поняла по-своему, по-женски, по всей вероятности, подумала, что я скоропалительно влюбился. Поняв неуместность вопроса, я поспешил рассеять ее сомнения, рассказав о встрече с замечательным человеком.

— Смотри, только бы из-за своей доверчивости ты опять не ошибся,- сказала она.- Не раз ты за нее уже расплачивался.

Но тут я не ошибся. В этом случае симпатия с первого знакомства оказалась крепким чувством и выдержала испытание временем. Завязалась прочная дружба между совершенно разными по характеру людьми, можно даже сказать, между антиподами: мною, вспыльчивым, экспансивным, нетерпимым, очень ранимым, и спокойным, уравновешенным, мягким, подчас кажущимся чуть-чуть флегматичным Федором Васильевичем. Главное же в Бахиреве состояло в том, что он был человек принципиальный, никогда не навязывал своей воли, всегда и во всем помогал тактичным и дельным советом, будь то в боевой обстановке или в мирное время.

На фронте мне довелось командовать многими подразделениями и частями. Судьба сводила меня не с одним комиссаром или заместителем командира по политической части. Это были люди с разными характерами, с разным стилем работы. Многих и сейчас вспоминаю добрым словом. Но всегда я непроизвольно сравнивал их с моим первым комиссаром — Бахиревым. И мне казалось, что Федор Васильевич обязательно в чем-то лучше каждого из них.

Вторая встреча с Бахиревым произошла на следующий день после того, как началась война. Я решил немедленно отправиться в действующую армию и подал рапорт. Комиссар части встретил мой порыв довольно холодно:

— Без вас решат, кому где находиться.

Ответ показался обидным. И я обратился к Бахиреву в надежде, что он, секретарь парторганизации, поддержит меня. Но не тут-то было. Федор Васильевич, хотя и в более мягкой форме, сказал примерно то же.

— Вам, Григорий Давидович,- пояснил он,- поручено организовать военно-учебный пункт и готовить из числа рабочих и служащих призывного возраста пополнение для армии, создавать команды МПВО на объектах, обучить людей тушению пожаров и уничтожению «зажигалок».

— Неужели для опытного командира-пулеметчика не найдется места на фронте? — возмутился я.

— Вот как раз вам, опытному кадровому военному, и поручают ответственное дело. И чтобы покончить с дебатами, сообщаю: вы будете командиром, а я, с вашего разрешения, политруком, хотя тоже предпочел бы передовую. Если не возражаете, то по рукам.

С этого времени мы с Федором Васильевичем Бахиревым взялись за выполнение приказа, и наша совместная работа, в которой пришлось преодолеть немало трудностей, еще больше сблизила нас. Товарищеские отношения переросли в большую дружбу, пронесенную через все невзгоды тяжелых военных лет и продолжающуюся поныне.

В начале июля в сознании людей произошла заметная перемена. Партия призвала народ к организованности, разъяснила положение, наметила программу действий, чтобы каждый человек смог определить свое место в новых условиях. И хотя с фронтов шли неутешительные вести, люди переменились. К ним вернулась уверенность. Все поняли, что, как бы ни были тяжки испытания, каким бы ни было серьезным и опасным положение, в конце концов нас ждет победа. А в то время уверенность была решающим фактором.

Потекли дни напряженной работы. Созданный нами военно-учебный пункт начал функционировать. Надо было добыть учебные пособия, материальную часть, то есть оружие. Мы готовили пулеметчиков, а станковых пулеметов не имели. Длительные поиски и хлопоты наконец увенчались успехом. Достали учебный станковый пулемет, несколько винтовок и кое-какие пособия и наставления. В общем, самое необходимое для того, чтобы можно было приступить к изучению оружия, теперь у нас имелось. Организовав занятия, мы не прекратили попыток получить пригодное для стрельбы оружие. Вскоре разыскали уже не учебный, а боевой станковый пулемет. И наша радость была неописуемой, когда мы сделали первые выстрелы из него.

Преодолев одну трудность, мы столкнулись с другой. Дело в том, что не все привлеченные к обучению военному делу правильно поняли настоятельную необходимость его и серьезность данного положения. Многие еще не могли свыкнуться с мыслью, что страна перешла на военное положение, что каждый гражданин должен быть готов в любой момент стать в ряды защитников отчизны, что для этого прежде всего надо хотя бы научиться владеть оружием. Кое-кто под различными предлогами старался увильнуть от занятий. Были и такие, которые не поняли характера и особенностей этой войны и считали, что успеют пройти соответствующую подготовку, когда их призовут в армию. Некоторые недружелюбно встретили распоряжение о переходе учебного пункта на казарменное положение, и надо было убеждать их в том, что они теперь уже военнослужащие.

Серьезным и трудным делом оказался подбор командно-инструкторского состава. Среди привлеченных к учебе были и младшие и средние командиры запаса. Но во-первых, сами они порядком позабыли то, чему их обучили в свое время в армии, во-вторых, они без особого рвения брались за обучение бойцов. Да и не всегда у них это получалось. Лица, назначенные на должности командиров, чтобы обучить людей, которым они одновременно подчинялись по гражданской службе, чувствовали себя несколько стесненно и не всегда могли настоять на требовании выполнить приказ, соблюдать дисциплину.

Чтобы заинтересовать людей самой учебой, мы старались построить занятия в увлекательной форме. Форсировали начало учебно-боевых стрельб. Бойцам это пришлось, как говорится, по вкусу. Они прониклись уважением к старому «максиму».

В конце концов люди поняли всю серьезность положения и взялись за дело с душой. По вечерам, в свободные от занятий часы, бойцы разбирали и собирали пулемет, устраивали проверки знаний материальной части оружия и теории стрельбы. И результаты этого вскоре не замедлили сказаться на качестве самих стрельб. Нам было приятно сознавать, что люди основательно готовят себя к вступлению в ряды армии.

Однако полного удовлетворения все же не было. Казалось, что мы что-то еще не доделали. И возникла мысль обучить людей еще какой-либо военной специальности. Больше склонялись к тому, чтобы каждый овладел вождением мотоцикла. Но кое-кто из начальства отнесся отрицательно к нашей инициативе: мол, не стоит перегружать людей, да и мотоцикла нет, а достать его теперь не так-то просто.

Однако настойчивость политрука взяла верх. Мы стали проводить обучение бойцов во внеурочные часы. Еще раз подтвердилась истина, что настоящее увлечение делом — серьезный фактор достижения цели. Когда люди вошли во вкус, «заболели» этим делом, то откуда-то притащили части мотоцикла, а потом и сам мотоцикл на ходу. Нашелся хороший инструктор, закипела работа.

Время шло. Люди менялись: обученные военному делу отдельные бойцы и целые группы отправлялись на фронт, а взамен приходило новое пополнение. Каждые проводы бойцов оставляли в душе осадок горечи и некоторой обиды: ведь люди шли воевать, драться с врагом, а нам приходилось снова оставаться здесь, в тылу.

Как-то среди дня на наших учениях побывал райвоенком и высоко оценил их.

30 сентября переходом в наступление 2-й танковой группы в полосе Брянского фронта гитлеровцы начали операцию по захвату Москвы под кодовым названием «Тайфун». На Западном стратегическом направлении развернулись события, которые положили начало великой Московской битве, продолжавшейся до весны следующего, 1942 года.

Обладая значительным превосходством в силах, враг рвался вперед. Положение на подступах к Москве становилось все тяжелее. В эти грозные дни Московский комитет партии бросил клич: коммунисты, комсомольцы и все москвичи, кому дороги завоевания Октября, кому дорога наша столица, должны считать себя мобилизованными на борьбу с врагом.

13 октября на собрании актива Московской партийной организации наряду с другими мероприятиями, намеченными к проведению в связи со сложившейся обстановкой, было решено создать коммунистические и рабочие батальоны во всех районах города.

Люди были полны решимости отстоять родную столицу, не допустить к ней врага. 14 октября на пресс-конференции для иностранных корреспондентов заместитель начальника Совинформбюро С. А. Лозовский заявил: «Положение на Западном фронте очень серьезное, но в Москве и во всем Советском Союзе есть полная и абсолютная уверенность, что немцы могут уложить во много раз больше своих людей, но Москва останется советской».

Вера москвичей в конечный успех не ослабела и тогда, когда в одной из сводок Совинформбюро было сообщено: «В течение 14 и 15 октября положение на Западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону. Наши войска оказывают врагу героическое сопротивление, нанося ему тяжелые потери, но вынуждены на этом участке отступить».

Чем тяжелее складывалось положение на подступах к столице, тем решительнее были действия москвичей. Они взялись за оружие и готовились защитить родной город. Работники предприятий поставили себе задачу максимально увеличить производство вооружения и боеприпасов. Новые боевые призывы «Каждый завод, каждая фабрика Москвы должна стать кузницей оружия для фронта!» и «Каждое предприятие столицы использовать в интересах обороны Москвы!» прозвучали набатом. Они вызвали огромную волну патриотического движения. Все москвичи, от подростков до седовласых стариков, независимо от рода занятий и общественного положения, оказались в одном строю. Люди были охвачены одним стремлением — разгромить врага.

14-16 октября во всех районах столицы проходило формирование коммунистических добровольческих батальонов. В них шли члены партии и беспартийные, чтобы с оружием в руках выступить против захватчиков. Шли знатные люди города: кавалеры ордена Ленина Поскряков, Найденов, депутат Верховного Совета РСФСР Ена, заместитель председателя Радиокомитета СССР Г. Стуков, передовые рабочие с автомобильного завода.

В строй добровольцев вставали семьями: пулеметчики отец и сын Лебедевы, член партии с 1917 года Л. Фельдман и его сын, семнадцатилетний ученик 9-го класса Николай, сандружинницы мать и дочь Гладковы, коммунистка Мария Мстиславская с двумя дочерями-комсомолками, педагог Ц. Болдано с женой и сыном, учеником 8-го класса. Зачислялись добровольцами представители науки: профессора, доктора наук Дунаевский, Партигул, Корзинкин, Козловский, кандидаты наук Сидоров, Бычков, Шунков, Ровинский, Симовский-Вейтков, Жидкова, известные изобретатели Бендерский, Скуридин, Соколов.

В коммунистические батальоны записались руководящие работники наркоматов, в частности заместитель начальника главка Наркомата станкостроительной промышленности Н. Нестеренко, секретарь коллегии Наркомнефти С. Дегтярев, начальник бюджетного управления Наркомфина РСФСР В. Шварев.

Бывший начальник политотдела 3-й коммунистической дивизии Константин Александрович Бирюков, ставший после войны председателем совета ветеранов этого соединения, вспоминал: «Батальоны формировались исключительно из добровольцев. В них вступило немало передовиков производства ведущих московских предприятий — автомобильного завода, «Серпа и молота», Государственного подшипникового завода и многих других. Были нередки случаи, когда в батальоны записывались целыми коллективами.

Геологоразведочный институт имени Серго Орджоникидзе готовился к эвакуации. На партийно-комсомольском собрании секретарь парткома И. Я. Пантелеев предложил тем, кто решил добровольцем записаться в батальон, выйти во двор для построения. Через несколько минут почти все участники собрания с боевыми песнями направились на сборный пункт.

В Свердловский батальон вступила передовая бригада проходчиков Метростроя в составе И. Монеткина, И. Володина, А. Зарецкого и других. С завода «Серп и молот» пришли в Первомайский батальон одни из лучших рабочих предприятия — ударники А. Каменев, Ф. Титов и другие.

В коммунистические батальоны записалось немало представителей советской интеллигенции. Так, в батальон Первомайского района вступили руководящие работники предприятий И. И. Бугоскин, А. М. Мунтаров, А. Э. Рамишвили, в батальон Куйбышевского района — профсоюзные активисты И. А. Рыбаков, С. А. Астахов и другие».

Можно с полным правом сказать, что это был цвет партийной организации Москвы, истые патриоты столицы.

Бойцы коммунистических батальонов Коминтерновского и Ростокинского районов в обращении к труженикам города писали: «Ляжем костьми, но не отступим, добьемся того, чтобы подступы к любимой Москве стали могилой для фашистов… Верьте в силы великого русского народа, в силы верных сынов нашей Родины и красной столицы — Москвы. Мы победим, потому что любим нашу Родину. Победим, потому что в борьбе за прекрасную жизнь презираем смерть».

В октябрьские дни родилась песня, в которой звучала уверенность и решимость москвичей. Полюбившуюся песню с удовольствием распевали добровольцы:

Мы не дрогнем в бою за столицу свою,

Нам родная Москва дорога.

Нерушимой стеной,

Обороной стальной

Разгромим, уничтожим врага!

Итак, по числу районов Москвы были созданы 25 батальонов и многие другие формирования, в результате чего наша армия получила пятидесятитысячное пополнение.

Москва в эти дни была превращена в обширный военный лагерь, состоявший из вооруженных людей, рабочих и служащих, день-и ночь производивших оружие и боеприпасы, из людей разных профессий и занятий, работавших на строительстве оборонительных сооружений. 600 тысяч человек, главным образом женщины, воздвигали оборонительный пояс вокруг города и в самом городе. Это был неимоверно тяжелый, изнурительный труд. В дождь и стужу, по колено в грязи, недоедая и недосыпая, с потрескавшимися руками, часто под обстрелом пулеметов фашистских воздушных пиратов трудились эти люди, готовые прикрыть собой столицу.

В три смены работали предприятия, обеспечивая защитников столицы оружием и боеприпасами.

По всему было видно, что опасность крепко сплотила людей. Их охватил единый патриотический порыв, заставлявший трудиться самоотверженно, не щадя своих сил.

Рассказывая, я забежал вперед. Теперь же мне хочется сказать несколько слов о том, как формировался батальон нашего, Фрунзенского района.

13 октября ничем особенным не отличалось от предшествовавших ему дней. Моросил надоевший всем мелкий, осенний дождь. Занятия проводились в условиях, приближенных к боевой обстановке: обучали бойцов окапываться, передвигаться по-пластунски, даже через лужи, преодолевать «опасные» участки, меняя огневые позиции для пулеметов. Все это требовало большого физического напряжения. Вечером бойцы, уставшие и промокшие, по возвращении в казармы почистили оружие и готовились ко сну. Командный состав занялся разбором учения и обсуждением программы занятий на следующие дни.

Работа эта была прервана неожиданным появлением дежурного, доложившего, что звонили из райвоенкомата и приказали командиру немедленно явиться к военкому.

Мы с политруком переглянулись. Что могло случиться? Почему потребовалось бросить все дела и мчаться к военкому? Но приказ есть приказ. Решили пойти вместе. Мы давно уже договорились: в случае чего, будем просить, чтобы нас обоих направили воевать в одну часть.

Идем в военкомат. Улицы Москвы неузнаваемы; мы давно по вечерам не выходили за пределы казармы, облик города, да и сами люди переменились. В этот вечер дома казались серыми, мрачными, а прохожие — особенно суровыми, строго подтянутыми. Пересекли Крымскую площадь. Здесь было многолюдно, все спешили, лица озабочены, слышны отрывки фраз: «эвакуируются», «остаемся в тылу». Мы не могли понять, что происходит.

Встретивший нас возле райвоенкомата лейтенант сказал:

— Немедленно к военкому, он в школе № 527…

Возле здания школы в Хилковом переулке многолюдно, все собрались у входа. С трудом протолкнулись в помещение. В кабинете директора школы незнакомые лица. Я представился военкому.

— Давно ждем,- сказал полковник. — Тут находятся секретарь райкома партии Богуславский Петр Владимирович, председатель райисполкома Шилина Анна Ивановна. — Немного помолчав, он продолжил: — Вам поручается формирование добровольческого Коммунистического батальона Фрунзенского района. Вы назначаетесь его начальником штаба.

Разъяснив, с чего начать работу и каковы будут перспективы, полковник приказал немедленно приступить к исполнению обязанностей.

Я попытался было возразить, что никогда не был на штабной работе. Но полковник меня перебил:

— Командиром батальона назначен я, думаю, что и вопрос о вашем назначении решен окончательно.

Поняв неуместность и бесполезность спора и помня о договоренности с Бахиревым, я доложил, что прибыл вместе с политруком учебного пункта, с которым у нас установились дружеские отношения, и попросил, чтобы нас не разлучали, а разрешили и впредь продолжать вместе служить.

Позвали Бахирева. Я вышел, а он остался с членами комиссии. С большим волнением я ждал решения судьбы Бахирева. Очень хотелось, чтобы комиссаром был он. Бахирев показал себя способным партийным волоком. Была немалая заслуга политрука в успехе той работы, какую мы проводили на военно-учебном пункте. В боевой обстановке знать и чувствовать, что рядом с тобой надежный комиссар, — это очень много. Бывает, что мы привычной скороговоркой говорим о качествах человека, о выполняемой им вроде бы обыденной работе, забывая, какое огромное значение эта работа имеет для успеха общего дела коллектива. Сказать только, что политрук хорошо поставил партийно-политическое воспитание, обеспечившее успех в обучении пулеметчиков, все равно, что ничего не сказать об этом замечательном человеке.

В мирное время нельзя было даже предположить, что в Федоре Васильевиче Бахиреве скрыты такие способности организатора, прекрасного воспитателя, что в нем таятся качества прирожденного политработника.

Демобилизовавшись в 1927 году из армии, Бахирев завербовался на одну из строек в Москве. Он умел делать все, так как вырос в трудовой крестьянской семье, с раннего детства познал цену куску хлеба. В семье детей приучали к разным ремеслам. Федя был трудолюбивым и любознательным парнишкой, и отец научил его и плотничать, и класть фундамент, и вставлять стекла, и крыть крышу, и даже немного малярному делу.

Когда на стройке понадобились каменщики, Бахирев стал класть стены и успешно справлялся с этим делом. Потом он занялся плотницким делом и тоже показал себя хорошим мастером.

Главное же было то, что тогда в Бахиреве обнаружились способности организатора масс. Его избрали в постройком. Вскоре он стал руководителем большого профсоюзного коллектива.

В 1930 году Федор Васильевич связал свою жизнь с Коммунистической партией. А по прошествии нескольких лет стал партийным руководителем крупной организации.

Начало войны застало Бахирева на должности секретаря парткома строительства дома Наркомата обороны. Там, как я уже говорил, мы с ним и встретились.

… Пока комиссия беседовала с Бахиревым, я сидел и волновался. И вот он вышел, улыбающийся, по всему видно, радостный. Все в порядке: назначен комиссаром батальона.

И открылась новая страница в нашей жизни. Нам оказано большое доверие — формирование Коммунистического батальона Фрунзенского района. Мы были польщены и обрадованы. Однако слишком много забот и обязанностей сразу навалилось на нас, и не оставалось времени для эмоций.

На другой день, едва мы начали укомплектовывать штаб, к нам примчался на автомобиле полковник и, не выходя из машины, объявил, что он получил другое задание, а меня назначают командиром батальона. Это было неожиданно, но, в сущности, больше меня устраивало, поскольку к штабной работе особого расположения, да и опыта в этом деле я не имел.

С утра начали прибывать добровольцы. Приходили в одиночку и организованными группами. Уйма забот: всех надо было распределить по ротам и взводам, подобрать командиров подразделений и начальников служб, затем следовало людей обмундировать, накормить, обеспечить другими видами довольствия.

Сформировали первую роту. Надо ее вооружить. Открыли ящик с винтовками и опешили. В ящиках оказались ружья старых образцов, причем были даже такие, которых мы никогда не видели. Поначалу подумали, что здесь какое-то недоразумение. Но, как ни печально, вскоре получили разъяснение: другого оружия пока нет и придется ограничиться этим.

Как только вооружили первую роту, тут же поступил приказ отправить ее на передовую. Война не ждала, и надо было спешить.

Сгустились сумерки. Люди все прибывали и прибывали, а с ними и новые заботы. Буквально некогда было вздохнуть. Даже первая бомбежка, которую нам пришлось испытать в этот день, не произвела особого эффекта и не отразилась на ритме работы. Фашисты бомбили Крымский мост, но безуспешно. Бойцы шутили:

— Мост-то, оказывается, заколдован.

— Это у него специальные отражатели для немецких бомб…

Одна из бомб упала позади школы. Взрывной волной выбило раму окна, нас швырнуло с такой силой, что мы пролетели через дверной проем и оказались в коридоре на полу. Тут уж было не до шуток. Поднялись, стали осматривать друг друга. Да, на этот раз или повезло, отделались легким испугом: ни одной царапины на теле. Однако было не до переживаний. Как говорится, некогда было подсчитывать пульс и измерять артериальное давление, о существовании которого мы тогда, пожалуй, и не подозревали.

14 октября, отправив первую роту, мы остались в школе с десятью — двенадцатью добровольцами. Спустя некоторое время услышали шум, громкие голоса в коридоре. Через минуту к нам ворвалась женщина средних лет, одетая по-рабочему. Из ее взволнованного рассказа мы узнали, что в Зачатьевском переулке, на территории монастыря, находится большой мануфактурный склад, заведующий которого скрылся, захвати какие-то ценности. Он оставил склад открытым, и его растаскивают. Ситуация, как мы поняли, требовала нашего вмешательства. Правда, мы не могли понять, как женщина нашла нас, ведь названный переулок был довольно далеко от нашей школы. А не провокация ли все это?

Однако времени для раздумий не было. Взяв с собой несколько вооруженных добровольцев, мы бросились в Зачатьевский переулок. К месту происшествия прибыли в самый горячий момент. В темном дворе монастыря наткнулись на людей, тащивших по нескольку рулонов ткани. В самом помещении было еще несколько человек. Понимая, что только решительность и энергичность могут помочь навести порядок, я провел лучом фонарика по территории и, не мешкая, скомандовал:

— Внимание, взвод! Окружить территорию и всех до единого задержать!

Затем обратился к расхитителям с призывом немедленно вернуть имущество на склад.

Для наведения порядка потребовалось всего несколько минут. Среди задержанных большинство оказалось вовлеченными в это дело, так сказать, мимоходом. Эти люди рассказали, как завскладом снял замки с дверей и бросил клич: «Разбирайте, граждане, чтобы не досталось врагу». И люди поверили этому типу. Когда мы объяснили людям ситуацию и они поняли свое заблуждение, то даже предложили нам свою помощь:

— Знаем, кто успел уйти с материалом, пойдем скажем им, и они все вернут.

Были, однако, и такие, которых нельзя было оставить безнаказанными. Один из них оказался работником пожарной команды, расположенной здесь же, неподалеку от склада.

Оставив задержанных под охраной, я отправился в райком партии. В кабинете сидели Богуславский и Шилина. На их лицах был отпечаток усталости. Не впервые видел я этих людей: Петра Владимировича, раньше всегда энергичного и немногословного, и Анну Ивановну, нетерпимую ко всем проявлениям слабости и даже несколько резковатую. Эти два коммуниста, руководители района, были в курсе всех дел, находились в гуще событий и, несмотря на тяжесть обстановки, поддерживали необходимый порядок в районе. Работали они не жалея сил, и неизвестно было, когда отдыхали. Узнав, зачем я пришел, Богуславский пригласил начальника госбезопасности района и еще несколько человек.

— Докладывай, командир, — сказал он. Выслушав мое сообщение, Богуславский спросил:

— Ну, что будем делать, товарищи? Кто-то предложил:

— Задержанных завтра с утра отдать под трибунал.

Но тут секретарь райкома резко возразил:

— Под трибунал, говоришь? Согласен. Только кого? Думаю, что начать надо с нас, за то, что допустили подобное, что у нас под носом оказались такие авантюристы, вроде завскладом. Товарищ комбат, всех отпустить по домам, пусть отдыхают, ведь им завтра работать. Работника пожарной команды и тех двоих, которые оказали сопротивление и вели провокационные разговоры, передать в органы госбезопасности. Они заслуживают наказания.

Когда я вернулся на склад, Бахирев рассказал, что за время моего отсутствия при помощи задержанных не менее двадцати человек пришли и возвратили имущество.

Об этом неприятном эпизоде я рассказал не для того, чтобы привлечь внимание читателя остротой сюжета. Мне хотелось лишний раз подчеркнуть, какой сложной была в эти дни обстановка в Москве. Враг был не только за линией фронта, он был и здесь, но замаскировавшийся, действовавший из-за угла, пытавшийся спровоцировать людей, менее устойчивых, слабых.

На следующий день, памятуя о том, что основа стрелкового подразделения — это его огневая мощь, я принял решение прежде всего подобрать наиболее выносливых и хотя бы немного подготовленных бойцов для пулеметной роты.

Формирование этой роты не обошлось без курьеза.

Построили батальон, несколько сот человек разных возрастов, одетых кто во что горазд. Я стал объяснять людям, что из их числа необходимо сформировать пулеметную роту и что включать в ее состав, учитывая особенность этого подразделения, его специфику, желательно тех бойцов, которые сами изъявят согласие.

Рассказав о сложности овладения пулеметом и о трудности его обслуживания, я предложил желающим сделать два шага вперед. Людей мы еще не знали и сомневались, найдутся ли охотники. Однако их число превзошло все наши даже самые оптимистические предположения: вышло вперед значительно больше половины состава батальона.

Отобрав необходимое число бойцов, я решил сразу провести первое занятие с ними, предварительно разбив их по взводам и отделениям и назначив временных командиров.

Мы еще не успели получить оружия, не было, конечно, и пулеметов. Но так как военно-учебный пункт был ликвидирован, то мы снарядили туда бойцов, забрали пулемет и все учебные пособия. И. когда начался первый разговор с будущими пулеметчиками, «максим» стоял на столе.

Первым делом я спросил:

— Кто когда-либо стрелял из станкового пулемета?

Ни одна рука не поднялась.

— А кто видел стрельбу из этого оружия?

И, словно не желая огорчать командира, несколько человек нерешительно подняли руки. Однако велико было наше разочарование, когда эти бойцы сообщили, что видели, как в кинокартине «Чапаев» Анка стреляла из пулемета. У некоторых бойцов были «более обширные» познания: они видели пулеметную стрельбу и в других фильмах…

Вот такими «пулеметчиками» укомплектовали роту, которая, как я считал, должна была стать ударным подразделением в батальоне.

Ни бойцы, ни командиры тогда еще не знали, какая громада гитлеровских полчищ движется на столицу.

А это и впрямь была громада: 75 дивизий, из них 14 танковых и 8 моторизованных, 1700 танков, 1390 самолетов, 14 тысяч орудий и минометов. Да, все это являло собой огромную силу, и было бы преступно выставлять против нее необученных и невооруженных бойцов.

Но мы понимали, что предстоит воевать с сильным и коварным противником, поэтому сразу же, с первых минут, взялись за усиленную учебу. Нам повезло в том, что мы имели дело с людьми, знающими жизнь и умеющими преодолевать трудности. И то, что в обычных условиях солдаты-новобранцы должны сделать за месяцы, бойцы-добровольцы могли выполнить в считанные дни.

К нам продолжали идти люди разных возрастов и профессий: от юношей, не достигших совершеннолетия, до убеленных сединами мужей; коммунисты, комсомольцы и беспартийные; рабочие, инженеры, студенты, ученые, работники искусства, писатели.

Вот еще некоторые имена добровольцев: Мореин — педагог, Кузнецов, Лоев, Белов, Винокуров, Толстошеев — секретари цеховых парторганизаций предприятий; Калекина и Смирнова — комсомольские работники, Киричанская, Чуркина, Морозова, Бойчук, Соломенцева — молодые рабочие и служащие, Пинский — писатель, Скрипкина, Артаковский, Злотина, Кнобе — студенты.

Участница гражданской войны Гладкова-Богданова пришла в батальон с 18-летней дочерью Октябриной. Они решили занять место их погибшего мужа и отца. Токарь Вихров, отец которого пал в борьбе с белогвардейцами, также стал на защиту Родины. Красотин, участник гражданской войны, пришел в батальон с сыном, знавшим военное дело.

Все эти люди стали добровольцами по зову сердца, чтобы сразиться с ненавистным врагом, внести посильную лепту в дело разгрома фашистских захватчиков. Не хватало этим замечательным людям только одного, что в тех условиях было главным и решающим: знаний в военном деле, умения владеть оружием, просто стрелять из него.

Из этих добровольцев надо было в считанные дни, что называется, на ходу создать полноценную часть Советской Армии, которая была бы способна решать боевые задачи в условиях фронта.

Серьезным делом для нас было подобрать на командные должности таких товарищей, которые были бы способны в очень ограниченное время помочь нам обучить добровольцев военному делу. Вероятно, мы сами, да и наши вновь назначенные командиры подразделений вряд ли могли бы справиться с поставленной задачей, если бы не личный состав батальона. Бойцы не жалели себя, принеся на алтарь военному делу все свои знания, жизненный опыт, способности, свой ум и упорство. Люди проявляли инициативу, находчивость, организаторские способности.

Никакая работа, даже самая незначительная, не откладывалась на потом. Как только сформировывалось отделение или взвод, тут же приступали к учебе.

Бывший механик одного из заводов Сергей Ефимочкин был назначен командиром взвода. Подразделение его получило ручные пулеметы иностранного производства, с которыми никто, разумеется, не был знаком. Наставления где-то впопыхах затеряли. Бойцы и командиры сутки не отходили от пулеметов. Особое упорство проявил студент Артаковский. Когда уставшие люди ушли отдыхать, он тайком уединился с пулеметом и провозился с ним до утра. Ему удалось-таки разобраться в устройстве оружия. Он даже придумал свои названия частям пулемета.

Став одним из знатоков нового оружия, Артаковский был назначен помощником командира взвода и вместе с ним подготовил отличное подразделение.

Командиром другого взвода был назначен Петр Федорович Медведев, преподаватель Московского медицинского института. Еще накануне прихода в батальон он принимал экзамены у студентов. А теперь в подразделении своеобразными-студентами были его коллеги по институту, преподаватели, которых он готовил воевать. И надо сказать, что он неплохо справился с этим. За несколько дней его взвод стал одним из лучших в батальоне. Бойцы осваивали военную науку и в часы занятий, и во время отдыха. В землянке, где они проходили учебу, не было плакатов, наглядных пособий тоже не хватало. Но люди не обращали на это внимания, с жадностью слушая командира, впитывая в себя премудрости военного дела.

Так посланцы Москвы готовились к тому, чтобы встретить врага во всеоружии.

Михаил Матусовский написал тогда проникновенные строки о коммунистических батальонах:

Шли в Красную Армию москвичи —

Веселый и смелый народ.

Здесь были механики и врачи,

Ученый и счетовод.

Здесь были артисты, редактора,

Связисты и доктора,

Здесь были философы и певцы,

Курьеры и мастера.

Москва посылала лучших людей,

На смертную битву встав,

От всех переулков и площадей,

От славных своих застав,

На третий день формирования коммунистических подразделений поступил приказ о передислокации их в район Сельскохозяйственной академии.

Мы построили наш батальон, подали команду идти. И вдруг с первого шага послышался голос запевалы. Вначале бойцы поддержали его робко и нестройно, но с каждым шагом голоса крепли, стали звучать все увереннее, и полилась дружная строевая песня. Мы шли по Метростроевской, потом повернули на широкую Садовую. Моросил мелкий надоедливый дождь, как будто специально предназначенный для того, чтобы омрачить бойцам настроение. Но добровольцы как бы назло непогоде, усложнявшей переход, пели все задорнее и веселее.

Мы шли по улицам и видели, как столица готовилась к отпору врагу. По всей ширине Садовой люди вели оборонительные работы, создавали противотанковые надолбы и ежи, укладывали мешки с песком, готовились к уличным боям. И такая картина была на протяжении всего пути к Тимирязевке. Среди работавших большинство были женщины, и нам казалось, что они смотрят на нас с укоризной. «Почему вы, мужчины, до сих пор здесь, в Москве, хотя давно должны были быть на фронте?» — похоже, говорили их глаза. А нам хотелось ответить им: «Дорогие наши сограждане, неужели вы не видите, кто идет навстречу врагу? Неужели вы не понимаете, что добровольцы не допустят фашистов к столице?..»

В Тимирязевку прибыли под вечер. Там на базе добровольческих формирований были сколочены три стрелковых и один артиллерийский полки, разведывательный, саперный, минометный, пулеметный и медико-санитарный батальоны, батальон связи, истребительный противотанковый дивизион, рота химической защиты и истребительная зенитная батарея.

16 октября по приказу командующего Московской зоной обороны защитный рубеж столицы был разбит на три боевых участка: первый участок включал район Дмитровского, Ленинградского и Волоколамского шоссе; второй — магистраль Москва — Минск, Хорошевское шоссе; третий — Можайское, Наро-Фоминское и Малоярославецкое шоссе, то есть район от Кунцева до Люберец.

Через несколько дней первый боевой участок был преобразован в северо-западную группу войск Московской зоны обороны, на базе которой к концу октября было создано воинское соединение — 3-я Московская коммунистическая стрелковая дивизия.

Мне поручили командование стрелковым батальоном 3-го полка. В это подразделение вошли коммунистические батальоны Фрунзенского, Киевского и Первомайского районов.

Как только мы заняли рубеж обороны на Ленинградском направлении, сразу приступили к оборудованию огневых позиций для станковых пулеметов. «Максимы», хотя и в неполном комплекте, все же имелись у нас. А вот винтовок, не говоря уже об автоматах, было явно недостаточно.

Здесь следует сказать, что на 30 октября в дивизии насчитывалось 9753 человека. Она имела на вооружении 6990 винтовок, 40 автоматов, 479 пулеметов, 44 орудия всех калибров. Обстановка не позволяла медлить, следовало принимать решительные меры. В эти дни советские войска вели кровопролитные бои, пытаясь остановить рвавшегося к Москве противника. Однако гитлеровцы, не считаясь с потерями, продолжали наступать. Тяжело складывалась ситуация на Калининском фронте, в направлении которого занимал оборону наш батальон. Отдельным вражеским танковым группам удалось просочиться к Яхроме.

И таким образом здесь фашисты оказались почти в непосредственной близости от Москвы.

Через наш рубеж обороны, расположившийся за Химками, проходили с фронта потрепанные в боях, разрозненные группы бойцов, полностью вооруженные. Встречались среди них и автоматчики, которые несли по нескольку запасных дисков с патронами, ручные пулеметы, противотанковые ружья и минометы. Это были «ничейные» бойцы. Все они направлялись в Москву.

Мы с комиссаром Бахиревым приняли решение: собрать этих «ничейных» воинов, взять у них оружие, а их самих с сопроводительным документом, во главе с командиром направить на сборный пункт для включения в формирующиеся части. При этом рассуждали примерно так: бойцам, направлявшимся на сборный пункт в Москву, какое-то время оружие не понадобится, по крайней мере до того момента, тюка из них не будут созданы новые формирования; нам же, находящимся непосредственно на рубеже обороны, это оружие крайне необходимо. Поэтому для общего дела стоит прибегнуть к мере, которая не предусмотрена никакими уставами и положениями.

Решение было рискованное, однако другого выхода мы не видели. За два дня удалось полностью вооружить наших бойцов. Большинство получили автоматы, весь комсостав — пистолеты. И началась серьезная подготовка добровольцев к боевым действиям.

Но мы едва было не поплатились за свою инициативу.

На вторые сутки ночью, когда мы с Федором Васильевичем вернулись с передовой, замерзшие и насквозь промокшие, но счастливые тем, что бойцы вооружены, к нам прибыл майор, представитель штаба Московской зоны обороны.

— Постановление Госкомитета Обороны от 19 октября вам известно? — спросил он.

— Да, конечно.

— Как же вы посмели разоружать бойцов, когда за оставление на поле боя оружия расстрел?

— Ну что ж,- ответил я,- за это готов нести ответственность.

— Я тоже,- вмешался комиссар батальона. — В данной ситуации у нас не было выхода.

Задав еще несколько вопросов, майор удалился. А примерно через час нас вызвал командир дивизии. Мы резонно предположили, что этот вызов связан с появлением в штабе соединения майора, и ожидали разгона. Однако, к счастью, все обошлось. Комдив для формы пожурил нас, но саму инициативу одобрил. Оказалось, что не мы одни так поступили. То же сделали и командиры других батальонов, подобным способом вооружив своих бойцов.

В один из первых дней после формирования дивизии мы пережили особенно торжественные и волнующие минуты. Бойцы и командиры принимали присягу па верность служения Родине.

Это событие было описано в корреспонденции, опубликованной в газете «Вечерняя Москва» 21 октября 1941 года:

«Вот стоят они в строю — слесари, токари, научные работники, студенты, служащие. Одетые в теплые ватные костюмы, в добротных шапках-ушанках. Они вчера совершили свой первый боевой поход. Вооруженные, с полным воинским снаряжением, бойцы батальона заняли исходные пункты перед выходом на оборонительный рубеж…

Перед строем батальона — его командир и комиссар, еще до войны работавшие в одной организации…

В зале с новой силой звучат клятвенные слова бойцов-москвичей: «…до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и рабоче-крестьянскому правительству». Эти слова произносят доцент института истории, философии и литературы Когаут, работница завода «Каучук» Алексеева, студент Осин, все бойцы батальона.

Суровы и сосредоточенны лица командира и комиссара. Произнося слова военной присяги, они полны одной мысли и стремления: умереть, но не отступить».

В исходных районах мы не задерживались, а направились вскоре на оборонительный рубеж. И там под моросящим дождем, на ветру, пробиравшем насквозь, бойцы и командиры занялись рытьем окопов, устройством огневых позиций, землянок для жилья, траншей — ходов сообщения.

До конца октября в полосе действий Калининского фронта шли упорные бои за Калинин и прилегающие к нему районы. Обе стороны проявляли высокую активность. Удары врага сменялись контрударами советских войск. Постепенно атаки противника становились слабее. Вскоре фронт стабилизировался на линии Селижарово — Калинин — западный берег Волжского водохранилища.

Пользуясь относительным затишьем, наш батальон, как и другие подразделения 3-го полка, конец октября и начало ноября провел в интенсивной подготовке к боевым действиям. Осваивали оружие, учились стрелять.

В эти дни газеты регулярно публиковали материалы, рассказывающие о делах бойцов-добровольцев. Позволю себе привести здесь обширный отрывок из статьи под названием «В добровольческих отрядах москвичей», опубликованной в «Правде».

«Среди добровольцев частей Н-ского соединения находятся люди разных профессий: и токарь Вихров, и профессор Войтинский, и машинист Петров, и инженер Старцев, и семьи москвичей — отец, мать и сын Болдано, машинист Палкин с сыном.

Тов. Вихров рассказывает, что его отец погиб во время гражданской войны в борьбе с белогвардейщиной. Память об отце он хранит в своем сердце. И когда ненавистный враг приблизился к Москве, молодой советский патриот решил пойти по стопам своего отца. Прежде чем уйти в Красную-Армию, тов. Вихров за короткое время обучил токарному делу свою сестру, которая сейчас работает за брата, выполняя норму на 150 процентов.

Тов. Красотин пришел в рабочий батальон вместе с сыном. Сын — физкультурник, отлично знает военное дело. Сейчас он — физкультурный организатор одного из подразделений, учит бойцов штыковому бою, гранатометанию. Красотин отец — участник гражданской войны и, несмотря на преклонный возраст, еще крепко держит в руках винтовку.

… В одно из подразделений влилась целая группа студентов. Они отличаются своей выправкой, хорошо усваивают военные знания. Здесь же и преподаватели: Петров — профессор Московского института нархозучета, Корзинкин — профессор, Жидкова — доцент кафедры философии.

Коммунисты играют авангардную роль в боевой и политической учебе. Командир подразделения Герой Советского Союза тов. Берендеев, награжденный орденом Ленина за героизм и отвагу в боях тов. Поскряков, военком-орденоносец тов. Богомолкин и многие другие показывают примеры большевистской твердости и дисциплины.

Быстро усвоить военное дело, в совершенстве овладеть винтовкой, пулеметом, гранатой — такую задачу поставил перед собой каждый боец. Тт. Богайкин, Бондалин стали снайперами автоматического оружия. Командир пулеметного отделения тов. Никитин, пулеметчицы-снайперы тт. Гаврилова, Ковшова и Поливанова за отличную стрельбу получили от командования благодарность.

Молодые бойцы тт. Вершинин, Купцов, Лаврухин на стрельбищах показали хорошие результаты, выбив по 25-27 очков из 30 возможных. Боец пулеметной роты тов. Брюханенко при стрельбе из пулемета все пять пуль уложил в центр мишени. Пять из пяти возможных. Раньше из пулемета он никогда не стрелял.

Наводчик тов. Шевченко на испытаниях сумел произвести по движущимся целям семь выстрелов за рекордно короткое время.

Отлично стреляют бойцы взводов, которыми командуют младший лейтенант тов. Черноштан и сержант тов. Мизгулин. Изучая боевое противотанковое оружие, бойцы говорят: «Смелому бойцу танк не страшен». Они учатся бросать гранаты и зажигательные бутылки точно по целям, учатся мужеству и хладнокровию. У бойцов тт. Суворова, Хорькова, Слободского, Гаврилова, Истомина, Некрасова можно научиться, как встречать огнем вражеские танки.

Михаил Баранов пишет своему сыну — старшему политруку Александру Баранову:

«Жизнь у твоего отца была нелегкой. С 1905 года, работая в партии большевиков, я все время находился под страхом расстрела и виселицы. У меня тоже была семья, маленькие дети, но это не мешало мне, наоборот, придавало силы для работы в партии, силы для борьбы за новую жизнь. Мне хочется напомнить тебе о бесстрашии революционеров. В бою с врагом бери с них пример. Будь храбрым и беспощадно борись с паникерами, трусами, если они встретятся в вашей среде. Как отец и как советский гражданин говорю тебе: не давай фашистам идти вперед, бей их беспощадно».

Коммунисту бойцу В. Н. Довжику, добровольцу Отечественной войны, пишут его родные — жена и дочь: «Мы с мамой не отстаем от тебя. Недавно вступили добровольцами в рабочий батальон, мама — сандружинницей. Несколько дней назад мы принимали военную присягу. Сейчас используем каждую минуту, чтобы лучше овладеть военными, знаниями, без чего мы не сможем быть полноценными бойцами».

Боец тов. Гарин получил письмо от отца, ушедшего из города, занятого немцами. Отец пишет сыну: «Дорогой сын, то, что нам пришлось увидеть и испытать в фашистском плену, состарило нас на десятки лет. Как только фашисты вступили в город, началось что-то ужасное. Улицы наполнились криками и стонами стариков, женщин, детей. На моих глазах невероятным истязаниям подвергся твой товарищ комсомолец Николай Зарубин. Ему выкололи глаза, нанесли несколько штыковых ударов, а потом размозжили прикладом голову. Сестру Николая, 14-летнюю Надю, фашистские изверги изнасиловали, после чего нанесли ей смертельную рану штыком.

Три дня длилась резня мирного населения. Затем фашисты стали проводить поголовную «проверку». Пять суток мы находились в сарае без пищи. Там были матери с грудными детьми. Мы видели, как мучительно умирали дети. В одну ночь из сарая было выведено около пятидесяти человек. Они больше не вернулись. Нас поставили на рытье укреплений. Работали по 16-18 часов в сутки. От крайнего истощения еле волочили ноги. Мы решили умереть или же уйти из этого ада. Поблизости был лес. В темную дождливую ночь нам удалось бежать…

Дорогой сын! Мы узнали, что ты пошел добровольно в рабочий батальон. Наш родительский совет тебе: беспощадно уничтожай фашистов».

В ответном письме родителям тов. Гарин поклялся до последней капли крови отстаивать свою Родину.

Добровольческие батальоны москвичей — грозная сила».

Так писали газеты о добровольцах, ставших на защиту родного города. Впереди нас ожидали тяжелые испытания, и надо было оправдать на деле данную нам журналистами лестную оценку.

Наступил период кровопролитных оборонительных боев непосредственно под Москвой. Он длился с 15 ноября по 5 декабря 1941 года. Наши подразделения приняли активное участие в этих боях.

Как я уже говорил выше, основу нашей огневой мощи должна была составить пулеметная рота. Здесь были в основном комсомольцы — молодые, физически крепкие и выносливые люди. Они безотказно трудились от зари до зари, строя оборонительный рубеж, а с наступлением темноты в землянках, освещенных коптилками из снарядных гильз, изучали материальную часть оружия, технику стрельбы из пулемета.

Надо сказать, что пулеметчикам повезло с командиром роты. Однажды в батальоне появился человек огромного роста, широкоплечий, на вид суровый, и доложил, что он доброволец — рабочий авиазавода, служил в Советской Армии и командовал пулеметным подразделением. Гавриил Иванович Толстошеев просил зачислить его первым номером, так как когда-то он неплохо стрелял из «максима». Это оказалось приятной неожиданностью. Побеседовав с ним, я пришел к выводу, что о лучшем командире пулеметной роты и мечтать нечего.

Толстошеев и впрямь оказался прирожденным командиром-пулеметчиком. В течение одного дня он подобрал командиров отделений, пулеметные расчеты, первые и вторые номера. После общего ознакомления бойцов с пулеметом он поставил перед ними весьма сложную задачу: в течение двух дней освоить материальную часть оружия и теорию стрельбы из него. И, как это ни удивительно, вскоре бойцы бойко отвечали на самые придирчивые вопросы Толстошеева. Так для нас решился вопрос с командиром пулеметной роты.

Когда же надо было подобрать человека на должность политрука этого подразделения, то вскоре и здесь нашлась кандидатура.

Во время организационной перестройки добровольческих формирований командир батальона Киевского района Козюлин был назначен начальником штаба первого батальона 3-го полка. А его комиссар Ровинский (кстати, кандидат юридических наук) оставался вроде бы не у дел. Его решили направить в политотдел дивизии. Но Ровинский наотрез отказался от высокой должности и попросил назначить его политруком пулеметной роты. Просьбу его удовлетворили. Это была удачная находка для пулеметчиков.

Примечательно, как обстоятельства могут сплачивать подчас совершенно разных людей. Рабочий Толстошеев, опытный пулеметчик, и ученый Ровинский, доселе не видевший вблизи станковый пулемет, как бы дополняли друг друга. Когда бы их ни встретили, а они почти никогда не разлучались, их лица были сосредоточенны, выражали озабоченность. Эти два патриота даже по тем временам делали чрезвычайно много. Мы удивлялись их работоспособности, неутомимости. Они были вездесущи. Придешь на оборонительный рубеж, который сооружают бойцы, там обязательно застанешь Толстошеева или Ровинского; зайдешь в землянку, где изучают премудрости военной науки, они и там. И никто не знал, когда и где они отдыхают. Больше всего мы удивлялись, глядя на Ровинского. Толстошеев был человеком большой физической силы, выносливый, привыкший к тяжелому труду. Но вот откуда черпал силы Ровинский, физически несравненно слабее командира роты, было загадкой.

Спустя несколько дней Толстошеев доложил, что он оборудовал стрельбище и назначил на завтра стрельбу из пулемета. Приехав туда, мы с комиссаром батальона увидели то, чего никак не ожидали. Бойцы роты, которые еще несколько дней назад от звука автоматической стрельбы из «максима» закрывали глаза и отворачивали головы, поражали цели без промаха. Пример меткой стрельбы показал сам политрук Ровинский, обращавшийся с пулеметом и стрелявший из него так, будто он всю жизнь только этим и занимался.

Впоследствии бойцы Толстошеева показали себя отличными воинами. Они неоднократно в тяжелых, ожесточенных боях оказывали неоценимую помощь батальону, поражая вражескую пехоту метким огнем, проявляя мужество и отвагу. В этом повествовании далее будет приведено несколько примеров отважных действий толстошеевских пулеметчиков.

После войны Г. И. Толстошеев вернулся домой израненный и больной. Долгие годы он работал на своем авиазаводе. Потом ушел на пенсию. В 1975 году мы навсегда простились с этим замечательным, большой души человеком, верным сыном партии и народа.

В середине ноября наш батальон, усиленный тяжелым артиллерийским дивизионом, продолжал занимать оборону на Ленинградском шоссе. Кроме того, первая его рота была назначена в передовое охранение 3-й Московской коммунистической дивизии и занимала рубеж обороны в Нахабине, на Волоколамском шоссе.

В эти дни нам довелось выполнять первую боевую задачу. Одному из подразделений с приданными огневыми средствами была поставлена задача: произвести разведку боем в районе Крюкова по Ленинградскому шоссе.

В морозный ноябрьский день (зима 1941 года была особенно суровой) подразделение, направившееся на боевое задание, пробиралось через лес. Головное охранение продвигалось скрытно и тихо. Приблизившись к населенному пункту, разведчики услыхали громкую немецкую речь. Наблюдая из укрытий, они установили, что в деревне более сотни солдат-эсэсовцев, бродивших беспечно по улице.

Командир разведгруппы принял решение: обойти населенный пункт, отрезать противнику отход и нанести по нему внезапный удар. Он донес командиру батальона о принятом решении и начал действовать. Разведчиков поддержало прибывшее подкрепление. Бойцы окружили и атаковали врага. Решительные и внезапные действия наших воинов обеспечили успех боя. Удар был настолько неожиданным и мощным, что он ошеломил гитлеровцев. Во время этого боя наши пленили более 50 солдат и офицеров, захватили важные оперативные документы. Кроме того, было взято 3 танка, 35 грузовых автомашин, 65 мотоциклов, несколько орудий, пулеметов, много автоматов и боеприпасов.

Для воинов-добровольцев, еще вчера сугубо цивильных людей, этот бой имел особое значение. Им пришлось схватиться с хорошо обученными и вооруженными до зубов эсэсовцами, считавшими себя непобедимыми. К нашей радости, мы понесли незначительные потери, хотя, как выяснилось из допроса пленных, нашему подразделению пришлось сразиться с ударной группой фашистов, имевшей задачу захватить Крюково.

Район Михнева. Небольшая безымянная высотка. Наши бойцы устроили на ней огневую позицию. Фашисты в те дни нередко вели себя самонадеянно, а подчас и беспечно. Иногда даже шли без боевого охранения. Именно так было в этот день. Наш наблюдатель заметил движущуюся группу вражеских танков с десантом.

Для наших воинов такая встреча была неожиданна и необычна. Опыта борьбы с танками они еще не имели. Да и вообще говоря, люди впервые увидели вблизи немецкие бронированные машины. Времени для размышления не оставалось. Дело решали минуты, и от лейтенанта С. Муравьева, командира выдвинутой вперед группы, требовались смелость, находчивость и быстрота. В этой напряженной обстановке его мозг работал лихорадочно: «Что делать — укрыться, не вступая в бой, и затем продолжать выполнять разведывательную задачу или все же организовать внезапный удар, помешать замыслу фашистов?» И командир решил дать бой.

Он сообщил в батальон о своем решении, а бойцам приказал замаскироваться и подготовиться к бою: танки подпустить как можно ближе, без приказа не стрелять и не обнаруживать себя.

Машины продолжали двигаться.

Муравьев подозвал к себе бойца Мосякина, которого считал отважным и смекалистым, и сказал:

— Федор, выдвинься ползком вперед, вон до той лощинки, замаскируйся. А когда тот танк, что ползет справа, приблизится на расстояние десять — двенадцать метров, швырни в него связку гранат. Действуй смелее, осколки все достанутся тем, кто сидит на танке.

Другого бойца, Головина, с противотанковым ружьем командир нацелил на второй танк.

Спустя несколько минут в том месте, где находился Мосякин, раздался взрыв. Один из вражеских танков охватило пламя. Немногим гитлеровцам, восседавшим на нем, удалось спастись бегством. Через считанные секунды после первого взрыва Головин выстрелил из противотанкового ружья. Загорелась вторая бронированная машина. Правда, десант на этом танке пострадал меньше. Фашисты открыли беспорядочную стрельбу из автоматов. Из горящего танка начал вылезать экипаж. Но тут в самой машине раздался грохот: это взорвались снаряды. Когда дым рассеялся, на месте танка возвышалась бесформенная груда металла. Остальные машины противника повернули назад и поспешили восвояси.

Итак, мы выиграли первый свой бой с фашистскими танками, пополнили арсенал тремя десятками трофейных автоматов с изрядным запасом патронов.

Рассказывая потом о своем боевом крещении, лейтенант Муравьев сказал:

— А знаете, этой удачей в бою я обязан своему увлечению футболом.

— То есть? — поинтересовались мы с комиссаром.

— А очень просто. Я был вратарем команды. А для успеха вратарь должен уметь выбирать правильную позицию — место, куда будет направлен мяч. Я даже однажды отбил пенальти. В бою получилось то же самое. Я точно определил, куда пойдут танки и кому можно с уверенностью поручить их уничтожение…

В дни второго наступления фашистских войск на Москву вели активные боевые действия другие части и подразделения 3-й коммунистической дивизии.

18 ноября группа наших разведчиков во главе с командиром взвода А. М. Мартьяновым и его помощником Н. И. Сапфирским, выполняя боевое задание, изучала систему огня противника у деревень Дурыкино и Есиново, а также под Солнечногорском. Они установили количество войск, артиллерии, танков врага. Изучив передний край обороны, интенсивность движения по шоссе, разведчики отправились дальше. У деревни Литвиново они разделились на группу прикрытия и ударную группу. Вторая на рассвете незаметно для противника вошла в Солнечногорск. На площади, где стояли танки, фашистский часовой обнаружил разведчиков и выстрелил. Но боец С. Смирнов тут же заколол часового штыком.

Собрав необходимые сведения, разведчики повернули обратно. По выходе из города фашисты вновь заметили их и обстреляли. Соединившись с группой прикрытия у деревни Есиново, бойцы отбились от преследовавших их гитлеровцев, свернули с шоссе и по западному берегу Клязьмы спустились к водохранилищу. Они доставили ценные сведения о скоплении танков и живой силы противника. В ходе разведки смертью храбрых погибли С. Смирнов и И. Игнатов. Командир взвода А. Мартьянов получил ранение.

23 ноября два стрелковых батальона, усиленные двумя дивизионами артиллерии и противотанковым истребительным дивизионом, провели под Солнечногорском разведку боем. На подступах к городу, при переходе через полотно железной дороги, враг обстрелял разведчиков. Наши артиллеристы открыли ответный огонь. В этом бою особую отвагу проявили воины батареи Менскевича. Батарея должна была отвлечь внимание фашистов, чтобы дать возможность ударной группе ворваться в Солнечногорск. После первых наших залпов вражеская пехота, поддержанная танками, перешла в атаку. Между танками и батареей завязалась артиллерийская дуэль.

Наши воины сумели подбить четыре бронированные машины. Командир орудия Ф. Г. Маленик, раненный в голову и грудь, не вышел из боя. Он продолжал гтрелять прямой наводкой, пока его не прошила пулеметная очередь. Парторг батареи П. Пыжов тоже был ранен в голову, но не выпустил пулемета из рук. Не отступил перед натиском врага заряжающий С. А. Овчинников. Будучи ранен в плечо, он продолжал бить фашистов. После боя его нашли мертвым со снарядом м руках.

Пока батарея отбивала атаку танков, ударная группа под командованием Л. Ф. Зряхова ворвалась с севера в Солнечногорск. Выполнив боевое задание, она возвратилась на свои рубежи.

На следующий день орудийный расчет артиллерийского дивизиона, приданного стрелковому батальону, отражал атаку фашистских танков и мотопехоты. Между деревнями Красная Поляна и Федосеево один из расчетов подбил два танка и одну бронемашину врага. Во время боя противник потеснил нашу стрелковую часть. Орудийный расчет оказался как бы отрезанным от своей группы и вынужден был занять круговую оборону.

Бойцы не падали духом, продолжали вести бой с превосходящими силами противника. Они стреляли прямой наводкой. Артиллеристы заставили фашистов отойти от их переднего края. Этим они помогли стрелковой части занять первую линию обороны противника. В бою смертью храбрых пали политрук Н. И. Пропадалов, сержант Ф. Г. Маланин, бойцы С. И. Морозов, Б. С. Ульянов, Г. П. Сковиков.

2 декабря группа разведчиков под командованием лейтенанта А. С. Веселова, вместе с подразделением танковой бригады, захватила четыре населенных пункта — деревни Федоскино, Сухаревку, Заречье, Озерецкое. Вначале группа двигалась под прикрытием тяжелого танка, но его остановил взрыв мины. Возвращаться, не выполнив боевого задания, воины не считали возможным. Группа Веселова продолжала движение, а танк поддерживал ее огнем. Бойцы ворвались в деревню, где находились фашисты. Они захватили 3 танка, десятки автомашин с боеприпасами, 25 мотоциклов, винтовки, патроны, снаряды.

В этом бою хорошо проявили себя С. Калинин, Д. Годунов, В. Козлов, И. Моисеев и другие.

Первые боевые действия в районах Наро-Фоминска, Волоколамска, Клина, Истры так подробно описаны для того, чтобы показать, как москвичи-добровольцы, многие из которых прежде не держали оружия в руках, теперь проявляли отвагу, мужество, свято выполняли клятву — не отдать фашистам родную столицу. Рабочие батальоны, сведенные в 3-ю коммунистическую дивизию, сыграли свою роль в обороне Москвы в октябре — декабре 1941 года. Во взаимодействии с кадровыми частями и соединениями они прикрыли ближние подступы к городу.

Ведя активную оборону на подмосковных рубежах, наши части прошли хорошую закалку и стали одним из боевых резервов Советских Вооруженных Сил.

Бойцы и командиры нашей добровольческой дивизии вместе с воинами других соединений Советской Армии праздновали выдающуюся победу, одержанную под Москвой. Битва, развернувшаяся на огромном пространстве — на территории Смоленской, Тульской, Брянской, Орловской, Калужской, Калининской, Великолужской, Московской областей, в которой принимали участие войска нескольких фронтов, завершились разгромом фашистских войск, провалом операции «Тайфун», мощным контрнаступлением советских войск, вызвавшим спешное отступление противника.

Советские Вооруженные Силы в период Великой Отечественной войны провели немало блистательных сражений и операций, таких, как Сталинградская битва, разгром бронированной мощи гитлеровцев на Курской дуге, освобождение Белоруссии и Советской Прибалтики и др.

Битва за Москву занимает среди них особое место. Как писал Маршал Советского Союза А. М. Василевский, «историческая победа Советской Армии на полях Подмосковья показала всему миру, что существует сила, способная не только остановить, но и разгромить фашистского агрессора, избавить человечество от угрозы нацистского порабощения. Именно под Москвой занялась заря военной победы советского народа над германским фашизмом».

Сплоченность, стойкость советского народа, его моральные устои, безграничная вера в правильность избранного им пути сыграли решающую роль в разгроме гитлеровцев под Москвой. Эта победа еще раз подтвердила правильность слов В. И. Ленина о том, что «во всякой войне победа в конечном счете обусловливается состоянием духа тех масс, которые на поле брани проливают свою кровь. Убеждение в справедливости войны, сознание необходимости пожертвовать своей жизнью для блага своих братьев поднимают дух солдат и заставляют их переносить неслыханные тяжести».

Противник понес огромный урон в результате поражения в Московской битве. Заснеженные поля и дороги были завалены тысячами закоченевших трупов. Гитлеровцы потеряли 600 тысяч человек убитыми, ранеными и пленными. 38 дивизий фактически перестали существовать.

Фашистские оккупанты были изгнаны из Московской, Тульской и других областей. От противника было освобождено 11 тысяч населенных пунктов, в том числе 60 городов и областные центры Калинин и Калуга.

После разгрома под Москвой гитлеровское командование было вынуждено перейти к обороне и уж больше не могло вести наступательные бои одновременно па всем протяжении советско-германского фронта, как это было в первые месяцы войны.

Бойцы и командиры 3-й коммунистической дивизии были безгранично счастливы тем, что и они внесли свою лепту в общее дело победы над врагом, что с честью выполнили наказ москвичей, доверивших им свои судьбы и судьбу любимой столицы.

В битве за Москву отличились многие части и соединения. За мужество, отвагу и героизм бойцов и командиров 14 дивизий, 3 кавалерийских корпуса, 2 стрелковые, 5 танковых бригад, 9 артиллерийских и 6 авиационных полков, а также ряд специальных частей были удостоены почетных званий гвардейских. Среди них — дивизии народного ополчения Ленинградского, Киевского и Куйбышевского районов Москвы.

Первую зиму Великой Отечественной войны наша дивизия, как и многие другие соединения Советской Армии, защищавшие подступы к Москве, встретила на оборонительных рубежах. Зима 1941 года была ранняя и суровая. Еще в ноябре ударили морозы и начали крепчать, набирать силу. К своему календарному началу, когда обычно погода довольно неустойчива, то снег и морозец, то оттепель и слякоть, зима в том году сразу заявила о себе.

Морозы, суровые морозы. Чтобы понять весь смысл этих обычных слов, надо было декабрь сорок первого провести под Москвой. Холод пробирал до костей, несмотря на то, что большинство бойцов соединения были одеты довольно основательно: в теплом белье, ватных шароварах, меховых безрукавках, овчинных полушубках. Пальцы рук в меховых рукавицах коченели, а сами рукавицы примерзали к оружию. Станковые пулеметы на огневой позиции стояли без воды: при сильных морозах держать воду в кожухах было безрассудством. В блиндажах — маленькие печурки, которые служили не столько для согревания бойцов, сколько для подогрева воды для пулеметов.

И все же на этом суровом, беспощадном холоде бойцы-добровольцы вели себя достойно. Никакого ропота, никакого уныния не было и в помине. Более того, мы иной раз поражались бодрости духа, оптимизму, а то и юмору наших воинов. По ночам мы с Бахиревым проверяли, как ведут себя бойцы в окопах. Крестьянская хата, в которой был расположен штаб батальона, находилась примерно в трехстах метрах от передовой. Пока доходили до окопа, мы изрядно промерзали, хотя все время были в движении. Понимая, каково бойцам, старались подбодрить их добрым словом, шуткой.

И как часто убеждались, что не знаем степени выносливости и крепости духа подчиненных!

— Ну как, ребята, не замерзли? — спрашивали мы бойцов.

На это следовал ответ:

— Как не замерзли? Замерзли, даже сильно. Но нас не это беспокоит. Мы «расейские», привыкшие, перетерпим. А вот посмотрите, каково фашистам. Понагнали их сюда, наобещали им теплые московские квартиры. Ан нет, приходится в мерзлой земле зимовать. Как-то негостеприимно получается.

Такое в разных вариантах приходилось слышать довольно часто.

И все же, чего греха таить, когда после успешных боев был получен приказ об отводе подразделений с передовых позиций и люди оказались в настоящих теплых московских квартирах, все были откровенно обрадованы. Помылись горячей водой, сбросили с плеч тяжелое многослойное обмундирование, приобрели совсем другой вид.

Новый, 1942 год встречали в Москве. Нашу часть разместили в здании одного из высших учебных заведений. Не было елок, обвешанных игрушками, столов, уставленных яствами и напитками, не слышно было «выстрелов» пробок пенистого шампанского, танцевальной музыки и прочего. А настроение все же было праздничное, приподнятое, душа пела. Москва вне опасности! Какое счастье!

И дума была одна: что принесет нам Новый год?

Штаб полка разместился в здании речного вокзала на Ленинградском шоссе. Днем, накануне Нового года, к нам прибыла делегация работников райкомов партии и райисполкомов, привезла подарки для воинов полка, состоявшего из добровольцев десяти районов Москвы. Построили подразделения. В шеренгах стояли бравые, с хорошей выправкой воины со смуглыми, обветренными лицами. В глазах веселые искорки. Теперь-то они знали себе цену! Их поздравляли с победой. Ведь они совершили, можно сказать, подвиг.

Прошло всего два с половиной месяца с того дня, когда они, неуклюжие, необученные, впервые в жизни надели шинели и взяли в руки винтовки, хотя даже не знали, как их следует держать. А сейчас — ни дать ни взять настоящие гвардейцы.

Устроили обед для делегации, на котором было сказано много добрых слов в адрес наших воинов. Затем делегаты, тепло попрощавшись, уехали.

Мы были довольны и польщены вниманием, оказанным нам москвичами. Пусть это было на несколько часов раньше положенного времени, все же мы встретили Новый год — в необычной, но приятной обстановке, в кругу близких и дорогих земляков.

Все занялись своими повседневными делами, считая, что мы уже вступили в сорок второй год. И вдруг неожиданность, да еще такая радостная. Оказалось, что о добровольцах-коммунистах думали не только в райкомах партии и райисполкомах. О них проявляли заботу и в Московском городском комитете партии, и в Моссовете, и в Москонцерте. Из политотдела дивизии передали телефонограмму, что к двадцати часам приедет бригада артистов. Стали готовиться к их встрече. Помещение клуба института, в котором были размещены бойцы, оказалось вполне вместительным. Но его надо было привести в порядок: убрать все лишнее, расставить скамьи, а главное, обогреть. Последнее оказалось самым сложным. В те дни соблюдалась строжайшая экономия. Все, что можно было, отключили от отопительной сети. В это «все» попал и клуб. Но могло ли это остановить людей, горевших желанием увидеть концерт с участием хороших артистов! То, что артисты будут на высоте, ни у кого не вызывало сомнения. Выход нашли. Решили часа за полчаса до начала концерта привести в зал бойцов, и они своим дыханием согреют помещение.

Зал был переполнен. Шинелей никто не снимал, но температура была вполне приличная.

И надо сказать, что концерт выдался на славу. Принято считать, что даже самые знаменитые мастера сцены, корифеи искусства, и те всегда волнуются, выступая перед публикой. Зрители этого волнения не замечают, потому что внешне оно не проявляется. Наверняка и на нашем концерте актеры волновались. Ведь они выступали не перед обычными зрителями. В зале сидели воины-добровольцы, их земляки, только что вернувшиеся с поля сражения, да еще с такой победой. Словом, концерт достойно венчал наше импровизированное солдатское торжество по случаю новогоднего праздника.

В начале февраля сорок второго стало известно, что нашу, теперь уже 130-ю дивизию перебрасывают на Северо-Западный фронт. Это сообщение всколыхнуло людей, вызвало новый подъем духа. Ведь направляли не просто на Северо-Западный фронт, а именно в район действий советских войск по прорыву блокады Ленинграда.

Что такое эта блокада, мы тогда достаточно наслышались, представляли себе, какие лишения и муки переносят жители города на Неве. Воинов охватило чувство гордости за честь, оказанную нашей дивизии: значит, боевым действиям добровольцев Коммунистической дивизии, участвовавших в Московской битве, дана высокая оценка.

Вскоре развернулась основательная работа по подготовке оружия, боевой техники и личного состава к переброске на новое место. В подразделениях, не снижая темпов военной учебы, бойцы приводили в порядок обмундирование, отбирали и укладывали в вещмешки самое необходимое. Люди уже знали, что вещмешок — это солдатская трехкомнатная квартира, как тогда называли его в шутку (спальня с гардеробом, столовая и кухня, только все в миниатюрном виде), и что эту квартиру надо будет нести на себе.

У нас, командиров подразделений, были свои заботы. Составляли заявки на железнодорожные составы, графики погрузки и перевозки личного состава и материальной части. Работы невпроворот.

Наконец наступил час отбытия. Командирам подразделений отдали приказ строить людей и двигаться к месту погрузки в вагоны. Мы с командиром 3-го полка майором Лагутиным отправились на автомобиле на вокзал, чтобы встретить и еще раз проверить наличие бойцов. И тут случилась неприятность. Мы ехали по Ленинградскому шоссе. Вдруг слева, из боковой улицы, на проспект вынеслась санитарная машина и попыталась развернуться перед нашей «эмкой» по ходу ее движения. «Эмка» на приличной скорости врезалась в бок «санитарки». Я сидел сзади. Реакция у меня, имевшего опыт вождения, была мгновенная, и я импульсивно нажал на воображаемый ножной тормоз. Это, видимо, меня предохранило, я отделался травмой правой ноги. Сумел избежать больших неприятностей и водитель. Командир полка, сидевший рядом с шофером, ударился головой в переднее стекло и получил тяжелое ранение.

Это происшествие было крайне огорчительно и подействовало на меня удручающе. Предстояла серьезная работа по переброске части на новое место дислокации, а без командира все сильно усложнилось. Следовало незамедлительно госпитализировать Лагутина, поскольку «эмка» была разбита, ехать на ней не представлялось возможным. Лагутина я отвез в больницу на подвернувшейся машине, а сам помчался на вокзал, понимая, что никакие ЧП не должны отразиться на планомерной переброске подразделения. Водителю приказал отбуксировать автомобиль в часть и срочно отремонтировать.

Прибыв на вокзал, я встретил подразделения, указал вагоны, в которые они должны были грузиться. Отдав все нужные распоряжения, разыскал комиссара полка и доложил о ЧП. Мы с ним отправились в штаб дивизии. Комдив полковник Анисимов, человек чрезвычайно деликатный, никогда не повышавший голоса, покорявший своим тактом и выдержанностью, выслушал меня и в свойственной ему манере тихо спросил:

— А вы-то как себя чувствуете? Водитель как? — И тут же, переглянувшись со своим комиссаром, добавил: — Неудачное время для назначения нового командира полка. Однако медлить нельзя!

Наиболее подходящей кандидатурой на должность командира полка оказался комбат Пшеничный, воевавший еще в гражданскую.

Приказ о назначении был отдан, а узнали о нем бойцы несколько позже. Первый батальон знал Пшеничного как своего непосредственного командира, а с остальным личным составом новый комполка познакомился в пути следования. Командиры подразделений были наслышаны о Пшеничном, и для них его назначение не представлялось неожиданным. В пути Пшеничный умудрился на перегонах пересаживаться с эшелона в эшелон, собирать командиров подразделений, беседовать с ними, изучать личный состав полка, который ему предстояло вести в бой.

Мне как заместителю командира полка (я был назначен на эту должность в декабре 1941 года) тоже довелось побывать во всех железнодорожных составах, перевозивших нашу часть. Бойцы и командиры не теряли времени даром даже в пути. Учеба шла в вагонах, ибо люди понимали, что, прибыв на место, они могут волею обстоятельств сразу пойти в бой. Учеба была нормой нашей повседневной жизни.

Ехали в приподнятом настроении, из вагонов неслись звуки гармоней, различных струнных инструментов. А чаще всего слышны были песни, солдатские песни, проникающие в самую глубину души, от них становилось тепло и уютно.

Однако настроение командиров омрачалось задержкой движения, которая, как мы знали, не зависела от железнодорожников. Мы понимали, что срываются сроки прибытия полка к месту сосредоточения дивизии, предвидели и то, что командиру дивизии, вероятно, придется вступить в бой с неполным составом, что это может повлиять на успех боевых действий.

К месту разгрузки эшелонов на станцию Черный Дор прибыли на несколько дней позже намеченного срока и, чтобы хотя немного компенсировать потерю времени, на разгрузку бросили все, что только можно было. Стрелковые подразделения с полной выкладкой, а то и сверх нее, пешим порядком двинулись к месту сосредоточения дивизии. Предстояло преодолеть путь в несколько переходов.

В феврале 1942 года в тех местах покров снега доходил до полутора и больше метров. Бойцам, особенно нетренированным, приходилось тяжело: ведь шли в основном по бездорожью, сокращая расстояние. Некоторые проявляли выдумку: из чурок и обрезков досок сколачивали нечто вроде санок, разного рода волокуши, на которые укладывали снаряжение и тянули за собой. Это только легко сказать — «тянули за собой». Если бы речь шла о каком-то спортивном соревновании в мирное время, а то ведь на войне, на открытой местности, где надо было маскироваться и быть готовым к воздушным налетам, при этом соблюдать строевой порядок, не растягиваться, не отставать от впереди идущих. И в этих сложнейших условиях, преодолевая неимоверные трудности, бойцы сохраняли бодрость духа, слышны были шутки, смех.

Уже на подходе к месту назначения, когда оставалось примерно около десятка километров, решили сделать привал. Головной батальон оказался в небольшом населенном пункте. Людей рассредоточили, приняли меры маскировки.

Группа командного состава полка — начальник химической службы Ершов, начальник боепитания Матюшкин, начальник инженерной службы Павлов, еще несколько человек, в том числе и я, оказались в домике-сторожке возле церкви. Вдруг неизвестно откуда появились самолеты противника и начали бомбить деревушку. Послышалась пулеметная стрельба. Все это было настолько неожиданно, что мы даже не успели понять, в чем дело. Сразу вскочили и инстинктивно прижались к стене. Прошел какой-то миг, как совсем рядом раздался грохот взрыва. Половина дома рухнула. Потолок одним краем обвалился, образовав с уцелевшей стеной, где мы стояли, своего рода шалаш. Именно благодаря этому обстоятельству мы остались в живых. Никого из нас даже не ранило. Сбросив оцепенение, мы выбежали на улицу. И тут же позади нас, в десяти шагах, рухнула вместе с потолком державшаяся доселе стена, которая сохранила нам жизнь.

Как выяснилось, следом за нами двигалась какая-то часть. Ее-то и обнаружил вражеский воздушный разведчик и нацелил бомбардировочную авиацию. Часть состояла из молодых, неопытных бойцов и командиров, видимо впервые попавших в такую ситуацию и не успевших принять мер предосторожности. В результате было немало убитых и раненых.

Наш полк, к счастью, потерь не понес.

Наконец, в февральский пасмурный день полк подошел к месту назначения и с ходу вступил в бой. Другие части дивизии, прибывшие ранее, уже вели схватки с противником.

Боевые действия подразделений и частей дивизии в 1942 году развернулись в основном в черте населенных пунктов Молвотицкого района. Противник имел сильно укрепленные позиции с окопами в рост человека, разветвленной сетью траншей, добротными землянками. Брустверы окопов были политы водой и таким образом представляли собой сплошной ледяной вал, который, по замыслу противника, должен был стать «неприступным редутом». Следует отдать должное противнику: укрепления он строил основательно, в особенности когда переходил к длительной обороне. Здесь, в Молвотицком районе, мы столкнулись именно с тем случаем, когда гитлеровцы заняли оборону на длительный период.

Впереди ледяных валов проходило несколько рядов заграждений из колючей проволоки, а все подступы к ним были густо усеяны противотанковыми и противопехотными минами.

Судя по всему, «орешек» нам достался крепкий, и, чтобы его разгрызть, требовались, образно говоря, стальные зубы. А их-то у нас как раз и не было. Нам вообще часто недоставало артиллерии, и мы не всегда имели возможность провести с ее помощью обработку переднего края укреплений противника. Нередко были случаи, когда вся наша огневая мощь ограничивалась «карманной артиллерией» — ручными гранатами.

Чтобы в этих условиях добиваться успеха в бою, нужны были огромная сила воли, великая вера в правое дело, за которое идешь в бой, безграничная преданность и любовь к своему народу за жизнь и свободу которого ты жертвуешь собой.

Написав эти строки, я невольно остановился и задумался. На ум пришли слова Л. Н. Толстого: «Слон всегда сильнее пешки; две пешки всегда сильнее одной. Но на войне батальон бывает иногда сильнее дивизии, а иногда — слабее роты. Все зависит от морального уровня войск, от чувства, одушевляющего каждого солдата. Кто может вызвать это чувство? Кто может его предвидеть?» Вопрошая так, великий писатель, возможно, на самом деле не знал, не видел тех, «кто может». Мы же, советские люди, живем в другой исторической эпохе. У нас есть великая партия Ленина, обладающая способностью научного предвидения. Она-то и сумела вызвать то самое чувство в народе, потому что дала ему то, ради чего он мог впитать в свое сознание, вобрать в свое сердце такие моральные качества, которые сделали его способным в составе взвода стать сильнее полка.

Этим и определялись действия наших воинов, избравших своим девизом слова: «Ни шагу назад!»

По законам военной науки наступающая сторона должна превосходить в силах обороняющуюся не менее чем в два раза, чтобы обеспечить себе успех. Она должна иметь мощные огневые средства, которыми можно было бы обработать передний край обороны и под прикрытием которых могла бы действовать наступающая пехота. К сожалению, здесь, в Молвотицком районе, все было наоборот. Мы имели намного меньше того, что должны были иметь, и противник был в несравненно более выигрышном положении.

В феврале-марте 1942 года мы вели очень тяжелые бои. Рельеф местности нам не благоприятствовал, господствующие высоты находились в руках фашистов. Все наиболее вероятные подступы к их позициям были пристреляны. Осложняли ситуацию погодные условия: стояли трескучие морозы, вдобавок дули пронизывающие насквозь ветры. Глубокие целинные снега ограничивали маневренность. В освобожденных населенных пунктах уцелевшими оставались, как правило, лишь отдельные дома или сараи. Отступая, гитлеровцы, где им только удавалось, сжигали и уничтожали все строения. Нашим бойцам приходилось строить чумы из елей и разводить в них очаги для обогрева. А чтобы себя не демаскировать, научились разжигать бездымные костры. Между тем солдаты противника были размещены в теплых домах или хорошо оборудованных землянках, в которых они отдыхали в перерывах между боями.

На участке, где вели бои части нашего соединения, находились до двух полков 123-й пехотной дивизии гитлеровцев, а также отдельный саперный батальон, минометный дивизион и несколько артиллерийских батарей. Все они входили в состав 16-й немецкой армии. В течение пяти месяцев эти части занимали район Молвотиц. И конечно, этого времени им было вполне достаточно, чтобы создать сильно укрепленный, глубоко эшелонированный рубеж.

И все же, несмотря на эти серьезные преимущества противника, мы были не слабее его. Наша сила выражалась, помимо всего прочего, как я уже говорил, и высоком моральном духе, неудержимом стремлении во что бы то ни стало победить, выбить противника из его гнезд и освободить наши земли от гитлеровских захватчиков.

Воины дивизии вели тяжелые, кровопролитные бои, но это были бои наступательные. В февральско-мартовских схватках нам удалось освободить целый ряд населенных пунктов: Павлово, Сидорово, Бутылкино, Новую Руссу и др.

В Бутылкине мы разгромили штаб полка противника. Удалось захватить важные оперативные документы, военную технику, несколько десятков лошадей (впоследствии они нам пригодились), а также продовольственный склад.

Вскоре после освобождения Бутылкина противник, опомнившись, предпринял попытку вернуть этот важный для него пункт. Вначале он прибег к ряду контратак, которые были нами успешно отбиты. Убедившись в безрезультатности таких действий, гитлеровцы подвергли деревню массированному налету бомбардировщиков. Но и это не дало эффекта. Все наши потери от этих налетов ограничились парой трофейных лошадей, погибших, в общем-то, довольно нелепо. Боец, рискуя собой, хотел отвести лошадей в безопасное место, но они заупрямились и не пошли. В последние секунды перед разрывом бомбы бойцу удалось укрыться, и он таким образом спасся. После бомбежки он шутил: «Сами виноваты, что погибли. Я им говорил: «Пошли, милые, отсюда», а они по-русски не понимают».

Продолжая вести бои, мы создали реальную угрозу окружения противника в районном центре Молвотицы. Поняв наконец безнадежность попыток удержать старые позиции, враг начал отходить. При нашем нажиме отход превратился, по существу, в бегство.

В февральских боях примеры отваги и мужества показали многие бойцы и командиры.

Отважный поступок совершил младший лейтенант Калинин, ворвавшийся с группой бойцов в пределы оборонительного рубежа противника. Смельчаки захватили вражеское орудие, мгновенно развернули и открыли из него огонь по гитлеровцам, засевшим в двух домах. В ходе боя получил ранение командир роты. Его помощник Павлов принял на себя командование и повел бойцов в атаку. А когда Павлов узнал, что тяжело ранен и комбат, то вступил в командование батальоном.

В одном из боев командир полка Кузнецов получил тяжелое ранение. Его и нескольких других раненых воинов не смогли сразу эвакуировать в тыл. Их укрыли в одном из строений. Подтянув подкрепление, фашисты ценой больших потерь пробрались к дому, в котором находились раненые.

Комиссар полка Репин бросился на выручку командира части. С небольшой группой бойцов он совершил отчаянно смелый бросок, достиг помещения. И когда его группа была уже у цели и намеревалась вынести беспомощных товарищей, гитлеровцы шквалом огня из пушек и минометов отрезали ее от части, взяли в плен и учинили над Репиным и его бойцами зверскую расправу. Затем их бросили в то же помещение, в котором находились командир полка и другие бойцы. Фашисты всех сожгли живьем. Этот акт вандализма привел в ярость наших воинов. Москвичи поклялись отомстить за товарищей и сумели выполнить свою клятву.

Командир дивизии прибег к такому демаршу. Организовав мощное наступление в районе деревень Павлово и Сидорово, он создал у противника впечатление, что захват этих населенных пунктов — главная цель наступления.

Дорожа опорными пунктами, за потерей которых последовало бы нарушение целостности всей оборонительной системы в данном районе, противник начал подтягивать сюда подкрепление. Но это он вынужден был сделать за счет ослабления других своих опорных пунктов и флангов. Отвели фашисты некоторую часть сил и из Новой Руссы.

Как только разведка донесла командованию дивизии о перегруппировке сил противника, сразу же был отдан приказ командиру полка Довнару — усилить натиск на оборонительный рубеж в районе Новой Руссы, а командиру полка Дудченко, заменившему Кузнецова, и вступившему в бой командиру полка Пшеничному — сковать силы фашистов на рубеже Павлово — Сидорово, овладеть этими населенными пунктами и лишить фашистов возможности чем-либо помочь своим ослабленным частям в районе Новой Руссы.

В Новой Руссе развернулись уличные бои, которые даже для опытных воинов представлялись весьма сложными. Тем более они были сложны для бойцов-добровольцев, впервые участвовавших в таких схватках. Тем не менее многие наши бойцы проявили себя смелыми, инициативными, находчивыми.

Немцы создали ряд огневых позиций: одна такая была оборудована в церкви, другие — в каменных домах. В распоряжении наших частей, к сожалению, не было необходимого количества орудий, поэтому воины заменяли их «карманной артиллерией»; они выбивали гитлеровцев из укрепленных домов гранатами, расстреливали из винтовок. Бойцы Геннер и Зубарев уничтожали гитлеровцев метким пулеметным огнем.

Полки Дудченко, Довнара и Пшеничного действовали умело, решительно. Четкое взаимодействие этих частей, умелое руководство людьми со стороны командиров обеспечили разгром врага, успешное выполнение приказа командира дивизии и развитие дальнейшего наступления. Особо отличилась в этих боях рота комсомольца А. Халина.

Свою трудовую жизнь Анатолий Халин начал на заводе «Каучук». Там встретил хорошую девушку. Они полюбили друг друга, поженились. Но недолго длилось их счастье.

В октябре 1941 года Анатолий, как и многие его сверстники-комсомольцы, пришел добровольно в Коммунистический батальон. При формировании 3-й Московской дивизии Халин был назначен командиром роты автоматчиков. Понимая, что бойцы его не знают военного дела, Халин с первых дней взялся усиленно за их обучение. Он прививал бойцам любовь к оружию, учил метко стрелять, тренировал их длительными переходами. Халин зарекомендовал себя как требовательный и смелый командир.

На Северо-Западном фронте рота Халина с первого дня приняла участие в боях.

На Новую Руссу наступали два батальона полка и рота автоматчиков Халина. Февральские лютые ветры пронизывали насквозь. Шли воины по глубокому снегу. Новая Русса была сильно укреплена, все подступы к ней гитлеровцы пристреляли.

В этом тяжелейшем бою Анатолий Халин совершил подвиг. Вот как это произошло.

Два батальона под командованием Владимира Верстака и Михаила Иванова и рота Халина заняли исходную позицию. Ползком по глубокому снегу начали наступление. Противник открыл губительный огонь. Появилась вражеская авиация. Ряды москвичей редели. Положение становилось угрожающим, и командир батальона Иванов поставил автоматчикам задачу перейти в атаку. Во исполнение приказа Халин скомандовал: «Рота за мной!», и бойцы бросились за своим командиром. Халин был впереди роты. Неожиданно заговорил пулемет. Халин залег, а потом пополз к дзоту и бросил в амбразуру связку гранат. Пулемет умолк. Удача воодушевила Халина. И он вновь поднял автоматчиков в атаку. В этот момент из другого замаскированного дзота раздалась пулеметная очередь. Анатолий оказался в непосредственной близости от него. Решение созрело мгновенно. Халин приказал политруку Чащину принять командование ротой, схватил связку гранат, бросился к дзоту врага. Подбежав вплотную, он на глазах бойцов, замерзавших на снегу, метнул гранату в амбразуру и сам свалился на нее. Пулемет мгновенно замер. Но погиб и герой.

Автоматчики, не дождавшись команды, все, как один, устремились вперед на штурм вражеских укреплений. Подоспели батальоны Верстака и Иванова и совместными усилиями овладели Новой Руссой.

О подвиге Анатолия Халина — комсомольца-патриота написал поэт Михаил Матусовский:

Средь сотен и тысяч бессмертных имен

Мы Халина имя храним.

Он вел свою роту со склона на склон,

И рота шагала за ним.

Он сердцем упал на немецкий дзот,

И грудь его, как броня,

Укрыла друзей, идущих вперед,

От вражеского огня.

Он знал, что даром не пропадет

Ни кровь, ни солдатский пот.

Он знал, что Родина эту смерть

Бессмертием назовет…

Память об Анатолии Халине увековечена присвоением его имени школе-интернату в Москве.

В ходе боев наши части изматывали, обескровливали гитлеровцев. Мы захватили инициативу в районе Старой Руссы, Демянска, занятом неприятелем. Овладением этими опорными пунктами наша дивизия совместно с другими соединениями связала действия 16-й армии, лишила ее возможности оказать помощь гитлеровским войскам, окружившим Ленинград.

Заканчивалась первая зима Великой Отечественной войны. Она принесла Советской Армии первые победы. Главной среди них была победа под Москвой.

Активные действия бойцов и командиров 130-й стрелковой дивизии, их отвага и мужество явились немалым вкладом в успехи советских войск.

Последний весенний месяц принес нам приятную весть. На празднование Первомая в дивизию прибыла делегация трудящихся столицы. Дорогие гости приехали, как говорится, не с пустыми руками. Московский городской и областной комитеты партии прислали новое пополнение добровольцев. Это было кстати, поскольку ряды дивизии основательно поредели. Кроме того, приятно было сознавать, что о нас постоянно помнят и заботятся в столице.

В праздничный день в торжественной обстановке вручили боевые награды — ордена и медали бойцам, командирам и политработникам, отличившимся в боях, проявившим мужество и отвагу.

В мае, когда снег совсем сошел с полей, подсохли дороги, нам удалось определить размер потерь противника. Сотни трупов гитлеровских вояк были разбросаны в местах, где проходили ожесточенные бои. Пытаясь удержать там позиции, враг понес серьезный урон, причем не только в живой силе, но и в технике.

Были потери и у нас. Пользуясь некоторым затишьем, бойцы хоронили погибших товарищей.

Ныне у околицы деревни Павлово, на месте боев с фашистами, проходивших в первые месяцы 1942 года, возвышаются обелиски на двух братских могилах. В них покоится прах верных сынов нашей Родины — коммунистов, комсомольцев, отдавших за нее свою жизнь. За могилами любовно ухаживают жители близлежащих населенных пунктов и особенно молвотицкие школьники, создавшие у себя музей боевой славы. Педагоги и учащиеся школы Молвотиц поддерживают тесную связь с советом ветеранов нашей дивизии. (Кстати сказать, в составе совета есть секция, которая ведет большую работу по сохранению братских могил погибших воинов и уходу за ними.)

Подводя итог зимним боям 1942 года, в которых участвовала наша дивизия, следует сказать, что значение их определяется не только числом уничтоженных врагов или количеством населенных пунктов, освобожденных от захватчиков. Эти бои во многом способствовали укреплению морального духа наших воинов, их волевой закалке, росту боевого мастерства. Наш девиз «Ни шагу назад!», с которым мы вступили в схватку с врагом под Москвой, жил и здесь, на Северо-Западном фронте.

Командиры и политработники в промежутках между боями скрупулезно изучали ошибки, допускаемые в основном из-за неопытности и недостаточности подготовки бойцов. В сущности, именно на изучении таких ошибок и строилась учеба воинов, проводилась подготовка к будущим боям с сильным противником, каким еще были в 1942 году немецко-фашистские войска.

Если боевые действия нашего соединения в 1942 году условно разбить на этапы, то бои, начавшиеся в мае, можно назвать вторым этапом. Предстояло решить сложную задачу — подготовить подразделения к новым схваткам с врагом. Всем было ясно, что противник намерен встретить нас во всеоружии, что он тоже не сидит сложа руки, а стало быть, извлек уроки из зимних боев.

Конечно же нам хотелось, чтобы одоление врага стоило нам минимальных потерь. Поэтому бойцы и командиры, используя каждый свободный час, изучали новое вооружение, тактику наступления, обходные маневры, охваты, уничтожение огневых позиций и танков противника, ведение штыкового боя и многое другое.

Перед нами стояла задача разгромить несколько опорных пунктов противника. Находились они в районе деревень Черное, Лунево, Ожееды. Бои за эти и другие населенные пункты шли с мая по август 1942 года. С первых дней стало ясно, что нам предстоят тяжелые испытания. Уже сосредоточение на исходных позициях было осложнено рельефом местности и тем, что противник создал надежные оборонительные сооружения, пристрелял буквально все и вся. Зимой нам приходилось продвигаться ползком по глубокому снегу в свирепые морозы. Это требовало огромного напряжения моральных и физических сил. Многие мечтали о том, чтобы поскорее сошел снег, считая, что тогда мы избавимся от всех тягот. Оказалось, однако, что и летом в здешних местах не легче, а подчас и труднее. Приходилось продвигаться по болотам и топям, переползая с кочки на кочку в поисках места, которое бы не простреливалось противником.

И тут большую помощь оказали нам наши разведчики и саперы. Это им удавалось находить скрытые от глаз тропки в, казалось бы, непроходимых местах, прокладывать через топи пути для подразделений, оборудовать огневые позиции.

Именно с помощью разведчиков и саперов нам удалось провести успешную атаку позиций противника в районе деревни Лунево. Часть сил соединения была направлена в обход опорного пункта немцев, чтобы выйти к нему со стороны заболоченной местности и ударить внезапно. Одновременно другие подразделения сделали попытку атаковать в лоб, отвлекая на себя внимание фашистов. Когда на них был обрушен огневой удар противника, основные силы дивизии вышли во фланг ему и неожиданным и стремительным натиском решили исход боя в свою пользу.

Наиболее ожесточенные бои развернулись в районе деревень Малое и Большое Врагово. Этот укрепленный участок играл для гитлеровцев важную роль. Овладев Малым и Большим Враговом, мы получили бы возможность вырваться в направлении Демянска для выполнения основной задачи — перерезать узкий коридор между старорусской и демянской группировками гитлеровской 16-й армии и способствовать окружению противника в демянском котле.

Эта операция совпала с событиями, развивавшимися на юге. Немецкое командование задумало прорваться к Волге, расколоть тем самым весь наш фронт, отрезать Кавказ от центральных районов страны, С безрассудным упорством оно бросало огромные силы на Сталинград. Советские войска, находившиеся на разных фронтах, не только выполняли те задачи, которые соответствовали бы обстановке того или иного района боевых действий, но и преследовали одну общую цель: связать войска противника, не дать ему возможности маневрировать и подбрасывать подкрепления к Сталинграду.

Для выполнения этой весьма сложной задачи предстояло помимо прорыва оборонительных рубежей на господствующих высотах, которые гитлеровцы укрепляли на протяжении десяти месяцев, заминировав и пристреляв все подходы к ним, форсировать водные преграды — реку Ловать и ее приток Сутокская Робья, Коридор пролегал в болотах.

Выполнение операции было возложено на один из полков дивизии. Его командир решил повести атаку двумя батальонами поэтапно.

Сосредоточив подразделения на исходных позициях, командир головного батальона направил стрелковую роту с приданными ей двумя взводами станковых пулеметов и минометов, группой полковых разведчиков и саперов в обход, чтобы ударить во фланг противника. Впереди шли разведчики и саперы по тропкам в болотах, известным только им одним. Это были в основном комсомольцы, отважные ребята, не раз ходившие на задания, рисковавшие жизнью, чтобы выполнить поставленную задачу, от которой, возможно, зависела судьба подразделения, части.

После некоторых «приключений» разведчики и саперы провели пехотинцев, протащили орудия и минометы в заданный район. Рота с приданными ей огневыми средствами выдвинулась на исходные позиции скрытно. По сигналу комбата она ударила во фланг противника. Но оказалось, что оборона была слишком плотная и организованная. Первоначально два стрелковых взвода продвинулись и овладели выгодной высотой. Туда пробрались пулеметчики и окопались.

Наступление в направлении главного удара было менее удачным. Противник подготовил контрудар, силу которого мы и предположить не могли. Огонь его был настолько мощным, что бойцам пришлось залечь. При малейшей попытке подняться огневой шквал возобновлялся. В то же время задержка наступления в лоб создавала угрозу для посланной в обход группы, от которой не поступало новых сведений.

Первый день боя был неудачным. Ждали наступления темноты и продумывали все до мелочей, чтобы как можно эффективнее использовать короткую летнюю ночь.

Здешние места — Валдайская возвышенность — известны своими красотами: лесистыми холмами, зелеными полями, живописными естественными водоемами. Когда шли ожесточенные бои и земля сотрясалась от взрывов бомб и снарядов, никаких прелестей природы не замечалось. Но стоило хоть на несколько минут установиться тишине, как окружающий живой мир словно обнимал тебя. Правда, во время боев за Малое и Большое Врагово таких тихих минут было немного. Гитлеровцы слишком хорошо понимали тактическое значение этого оборонительного рубежа. Не считаясь с потерями, они бросали в бой все новые и новые силы.

В этих боях мы особо ощутили преимущество противника в вооружении и технике. Как ни горестно вспоминать о тех тяжелых днях, но ничего не поделаешь. Это был лишь июнь 1942 года, когда страна только начала набирать силу, когда наша промышленность, перестраиваясь, стала выпускать больше самолетов, минометов, пушек, автоматов и прочего вооружения.

В боях за Малое Врагово, которые оставили мне память о себе на всю жизнь (здесь я был тяжело ранен и контужен), мы потеряли многих товарищей, отличных бойцов и командиров. Пожалуй, ни в одном бою до этого мы не несли такого урона.

Обстановка то и дело резко менялась. То начиналась такая канонада, что приходилось чуть ли не кричать на ухо, чтобы тебя услышали, то вдруг устанавливалась полная тишина, и было слышно, как жужжат комары (их там было тьма-тьмущая).

Во время одного такого затишья, лежа на наблюдательном пункте, я залюбовался красотами природы. Нас отделяло от фашистов небольшое расстояние, местами оно не превышало 50-70 метров. Из окопов противника слышались голоса. Иногда можно было даже уловить смысл слов.

Я смотрел на поляны, покрытые цветами, и мне чудилось, что никакой войны нет, что я приехал в эти чарующие места со своей семьей. Вот ребята резвятся в траве, кувыркаются, собирают цветы, а мы с женой сидим и говорим о чем-то интересном. Фантазия моя настолько разыгралась, что я отчетливо услышал голос жены: «Как хорошо, что все ужасы позади, что ты жив. Ничего, что ты инвалид, главное — жив, и мы все опять вместе».

Меня пробрала дрожь от этих мыслей. Я был физически очень крепким, чувствовал себя превосходно, ни о каком ранении и не помышлял. Приближалась годовщина начала войны. Мне довелось участвовать во многих боях. И тем не менее меня, как говорят, бог миловал, ни одной царапины. А тут взбрела в голову какая-то инвалидность, бред да и только.

Мне, однако, не пришлось долго предаваться размышлениям и переживаниям. Они были прерваны артиллерийским налетом. Спустя некоторое время противник ввел в действие авиацию. Самолеты пошли волна за волной. Фашистские летчики сбрасывали бомбовые грузы с небольшой высоты и на бреющем полете поливали нас пулеметными очередями, а мы были бессильны противодействовать. Бессилие, вероятно, самое ужасное состояние. Бывали на войне во время бомбежек ситуации, когда можно было принять любое решение: уйти в укрытие, перебраться в другое место, лечь, встать, побежать, открыть огонь. В общем, в твоем распоряжении несколько вариантов осмысленного действия. В данном же случае ты словно связан по рукам и ногам. Это можно сравнить с положением тяжелораненого, прикованного к койке санитарного вагона. Поезд стоит на станции, его безнаказанно бомбят. Фашисты видят, что это санитарный состав, и тем не менее целятся именно в него, чтобы обрушить свой смертоносный груз на беспомощных людей. А им, несчастным, ничего не остается, как ждать своей печальной участи. Именно таким оказалось наше положение в том бою, когда мы были застигнуты на открытом пространстве. Мы мечтали только об одном: чтобы появился хоть один наш истребитель. Да, мечтали, но мечты эти были неосуществимы. И все же бойцы стоически держались. Очевидно, у каждого человека бывает такое состояние, когда, чем хуже положение, чем большей опасности он подвергается, тем выше его сопротивляемость, тем решительнее и упорнее его противодействие.