Горчаков-Баргайс Гарри Григорьевич
В январе 1942 года ополченцев отозвали с фронта под Москвой, переформировали в 130 стрелковую дивизию и привезли на Савеловский вокзал. Оттуда перебросили до станции Чёрный Дор (около Осташкова, на полпути между Москвой и Санкт-Петербургом). А затем, 19 февраля, в полной выкладке (с лыжами на плечах, в маскхалатах, с винтовками, запасом патронов, гранатами и продуктами на 3 дня) полк прошел 100 километров за трое суток по глубокому снегу. Лыжи несли на себе, чтобы никто не ушел вперед или не отстал, и можно было контролировать всех.
Шесть человек из полка тогда на марше не выдержали, свалились замертво. А я, во время коротких привалов научился, как и другие, спать стоя, на «трех точках»: расставят ноги, схватятся за дуло поставленной впереди винтовки, обопрутся подбородком и — мгновенно засыпают. На марше, бывало, засыпали и на ходу: падали тогда, как подкошенные, а сверху лыжи и винтовка еще били по голове. Одеты были в теплое байковое белье, свитер, телогрейку, шинель, маскхалат и валенки. В таком наряде особо не разбежишься, но он спасал от обморожений, когда спали на снегу, подложив под себя лишь еловые ветки.
После марш-броска (февраль 1942 года) полк оказался в районе Новой Руссы (Новгородская область, тогда Ленинградская). Там были жуткие бои с окруженной немецкой 16 армией. Фрицы сидели хоть и в окружении, но горя не знали – продуктов хватало, жили в деревнях, не высовывались. Каждую деревню делали неприступной крепостью. Между деревнями налажена связь и прочищены дороги, что позволяло быстро организовывать переброску войск, подкрепления и боеприпасов. Сгоняли людей, вокруг насыпали снежный вал метра в полтора-два и заставляли еще все это обливать водой. Получался непробиваемый защитный рубеж, за которым и не видно было, что творится в деревнях.
В начале войны был лозунг: «С марша – в бой!». Люди, которые еле ноги передвигали, посылались в атаку. Они измотаны были до полной апатии: война – не война, жить тебе или не жить – уже было все равно, люди буквально засыпали в бою, двигались, как сомнамбулы. Падали под огнем и ползли до тех пор, пока никого не останется. Рядом, допустим, был овраг, по которому можно было пробраться без потерь, но приказ давали идти в атаку по полю, прямо на пули. В 41-м и практически весь 42-й год была тактика лобовых атак. Приказали взять к 23 февраля или к другой праздничной дате укрепленный населенный пункт, и – все. Без всяких обходных маневров, прямо на пулеметы и минометы. Это был кошмар!
Помню, нам нужно было брать одну деревню, но разведка донесла, что немцев в ней нет. И когда мы к этой деревне шли, увидели Новую Руссу – большое село, с колокольней, церковью. Тишина, солнце светит, снег искрится, из труб (а нам за брустверами видны только крыши) дым валит столбом. А как раз был канун 23 февраля. У каждого из наших батальонов были свои задачи. Деревни вокруг были разбросаны на расстоянии 5-6 километров. Вот наш комбат из пограничников, с запоминающейся фамилией Верстак, приказал: будем брать Новую Руссу (в батальоне три роты – примерно 800 человек). Атаковать решили, когда стемнеет. Но попали под жуткий огонь пулеметов. У них оборона была устроена по вахтовому методу. Дежурные — на позициях, все время пускают осветительные ракеты, остальные – отдыхают в теплых избах.
Но нам еще повезло. Другие полки атаковали деревню Павлово, которая находилась в стороне. Там завязался ожесточенный бой – комполка даже попал в плен. Немцы сняли большую часть солдат из Новой Руссы и отправили туда, на подкрепление. Оставили лишь заслоны. Благодаря этому, нам удалось взять деревню. Но жуткой ценой. От нашей роты в 180 человек осталось 36. Причем, я весь бой провел на лыжах. Только встанешь, как опять огонь, вновь падаешь в снег в своих деревяшках. Прицел забивается снегом – что целься в него, что не целься. В наступлении снайперу вообще делать нечего. В общем, мы в эту деревню вползли и растворились. Заняли избу на краю деревни. А комбат со штабом в центре села оказался. Рота автоматчиков во главе с Халиным с другого края села. Проверять, где немцы, уже сил не было. Повалились все спать. Как рассвело – огонь страшный по мазанке хлещет. Немцы осмелели, поняв, что нас немного. Комроты, старший лейтенант Еремин, приказывает: «Снайпер Баргайс, идите на чердак, осмотритесь, откуда ведется огонь». Я поднимаюсь — вижу: сапоги немецкие из сена торчат. Там, оказывается, ночью немец прятался. Я кубарем скатился с лестницы… В общем, его сдернули оттуда и прикончили. Тем временем, огонь на время стих. Наш командир роты Еремин вышел тогда из избы и стал в бравую позу. Тут вновь обстрел начался, мина сарайчик во дворе разнесла. Потом очередь автоматная разрывными пулями прошла. Я ему: «Вы бы, товарищ старший лейтенант, отошли в укрытие». Но он все бравирует. Тут второй очередью его и ранило в руку – сразу присел-заохал. Опять меня зовет: «Снайпер Баргайс, идите и доложите командиру батальона Верстаку, что я ранен». А тот – в центре села, метрах в 500 от нас. Там вовсю бой идет, немцы что-то кричат. И автоматчики тоже наши завязли в бою на своем крае. Понимаю, что надо пробиваться сквозь немцев. Приказ, хоть и самый глупый, на войне не обсуждался.
Полез по задам дворов, вдруг вижу трех немцев со спины, которые из миномета пуляют по нашим. Дальше ползу по укрытиям, среди каких-то сеялок. Опять смотрю – немцы. Они меня не видят. Я понял, что мне до центра села таким способом не добраться – элементарно попаду в плен. В общем, когда оставалось метров сто и вокруг были сплошь фрицы, я вскочил и рванул по натоптанным тропинкам. Немцы при виде меня заорали, а стрелять не могут — иначе друг в друга попадут. И вот эти 100 метров я, как на крыльях пролетел до Верстака. А они в школе каменной укрылись, от которой почти развалины оставались. Куча людей перебита была. Я ему докладываю, что Еремин ранен. Он на это даже не среагировал, приказав занять оборону. Вот тут моя винтовочка с оптическим прицелом, пожалуй, единственный раз и пригодилась – снял пулеметчика, который нас с колокольни поливал.
Как тогда продержались до вечера, даже не понимаю. Ночью наступила передышка (немцы по ночам старались не воевать). А на рассвете они раза три ходили в атаку. Если бы не каменные развалины школы, нам бы не выстоять.
И вдруг через какое-то время немцы стали стрелять куда-то в поле. Оказывается, к нам пришла подмога. Комбат, прежде, чем рация вышла из строя, успел передать, что он в Новой Руссе. В дивизии удивились: как так, батальон взял Новую Руссу, там полку было бы не под силу! Известно было, что там находилась большая немецкая часть, но о том, что основные ее силы ушли к Павлово, тогда еще не знали. Словом, к нам пришел полк на подмогу, и мы сообща немцев вытеснили. Много трофеев взяли. Но как только немцы сбежали, сразу налетели их самолеты, начался артобстрел. Ну, бомбежка – так бомбежка! Мы, изголодавшиеся, ее почти не замечали, объедались трофейной едой и нашей, из полевых кухонь, которые наконец подоспели за полком. Правда, поносило потом всех жутко. До этого мы несколько дней провели под открытым небом и, в основном, без горячей еды…