Формировался батальон 9 октября. Райком партии бросил клич, прошли митинги по наркоматам района и предприятиям. Были составлены списки добровольцев. 10-го был собран комсостав, назначенный районным военкоматом и райкомом партии — командиры и политруки рот. Этот батальон тогда называли батальоном добровольцев Куйбышевского района. 12-13 октября мы были в школе. Когда я 14-15-го пришел, наркомат уже свертывался, уезжал. Формировались в 132-й школе Куйбышевского района. Командиром был назначен подполковник Заславский. Он старик, дошел с нами до формирования полка, немножко побыл командиром батальона и что-то с болезненными делами своими был откомандирован обратно. Он пробыл с нами дней десять — недели две и когда мы остановились в Покровское-Стрешнево, ушел от нас.
Были у нас организации, которые давали по 90 человек. Дали машины, пулеметы, винтовки, даже теплую обувь дали. Батальон наш сформирован был очень неплохо. Он был насыщен всем. Это все район сделал. Когда батальон вошел в полк, тут связь с районом потерялась. Батальон влился во 2-й полк, Заславского откомандировали, я стал комиссаром 2 полка. Часть из нашего батальона ушла в гвардию. Тогда отбирали 200 человек в гвардию. Там оказалась часть обученных, проверенных. Остальные были разбиты по ротам, так что Куйбышевской роты, как таковой не осталось и связь, как с боевой единицей, район с ними потерял. Почему-то получилось так, что Куйбышевский батальон очень много выбросил из себя актива на полк. Вся хозяйственная часть была наша, адъютант полка был наш начальник штаба. Человек 20 сразу взяли на полковую работу. Таким образом, актив рассосали по другим частям. В гвардию взяли человек сто, в полк человек 20. Батальон в большинстве состоял из служащих наркоматов. Там был большой актив со стажем. Туда пошли из наркомата совхозов, финансов, боеприпасов /или вооружения/.
Куйбышевский район дал 670 человек, а в батальоне по штату должно было быть 725. Человек 40 у нас не хватало до полного штатного батальона. Он организовывался, как отдельный батальон. Массового возврата людей не было, а так устраивались человек десяток и то я крепко, протестовал, человек пять отдал, а человек пять не отдал. Попытки были, списки всякие присылали. Я ходил к секретарям райкома и говорил, что мы теперь военная организация и не отпустим, будем считать дезертирами таких людей. Они заняли, такую позицию, что мы военная организация и с нами нужно так и разговаривать, направляли всех к командованию, а мы не отпускали никого.
Проверка людей, идущих в батальон, проводилась местными партийными организациями. У нас 90% было членов партии и комсомольцев. Батальон был разбит на три роты: рота стрелков обученных, человек 200, которые были на войне или обучались, прошли полный курс осоавиахимовский; человек 150 специальная рота была — это артиллеристы в абсолютном большинстве и пулеметчики, и человек 200 с чем-то было необученных. Эти две роты составляли большую половину, меньшую, процентов 45 составляли необученные.
Возрастной состав. У нас было призывных возрастов разных броней, примерно, половина, четверть была с разными болезнями, ограничениями. Они сами пришли и не показали, что больные и только впоследствии это выяснилось. Процентов 20 было только пожилых, непризывных того времени. Обыкновенно был актив наркоматов бронированных и с ограничениями.
Рабочему батальону не давалось никакого срока на обучение. Мы три ночи пробыли в школе, получили материальную часть. Потом за одну ночь нам сменили три направления: то выходи туда, то выходи сюда. Это было 14-го или 15-го. Сначала нам, как батальону, дали самостоятельный участок — Коптево, потом правее Коптево. Построилась идти – отставить, и утром в 6 часов дали направление Покровское-Стрешнево, послали вливаться во 2-й полк. Первый полк организовался в Тимирязевке, мы формировалась в Покровское-Стрешнево в сельсовете и заняли школу. Там был командир полка Довнар. Встретилась мы с ним. Никакого комиссара не было. Пришел я туда с батальоном, который шел головным. Сразу же связался с группой. Я уже был назначен комиссаром 2-го полка. Комиссаром я пробыл, очевидно, дней 7-8, пришел Кагаков. Когда выделился 3-й полк из этих двух, я был назначен комиссаром 3-го. Пришлось организовывать 3-й полк. Первым командиром был назначен майор Лукутин. Потом его сменил Пшеничный. Он назначен был в Москве, но вступил, когда приехал. Лукутина высадили из вагона. У него с женой получилась история. Он не подчинился командованию, увез с собой жену и сына на фронт. Ему было приказано этого не делать, он не подчинился. Было принято решение снять его.
Пшеничный был командиром 1-го батальона и был назначен начальником 1-го эшелона, вез этот эшелон до конца. Майор Кириченков, начальник штаба, фактически в дороге был командиром. Тут командовать не пришлось, потому что три эшелона было, каждый самостоятельно ехал. Когда приехали в Черный Дор, тогда вступил в командование Пшеничный. Я высадился еще раньше.
Полк к боям вышел готовым. Хорошо мы освоили пулемет, хорошо освоили винтовку. У нас необученных не было. Неплохо мы знали оборону и наступление. Слабым местом у нас был миномет. Миномет мы получили в день отъезда, сумели выпустить по одной учебной мине. Это одно. Второе. Артиллеристы наши хотя были обстреляны, большинство из них старые, но тем не менее, они материальной части в обучении не имели, получили ее в день отъезда. Противотанковые ружья получили немного раньше, но только три, остальные получили в день отъезда. Нельзя сказать, чтобы мы их совсем не знали, но знали условно. С гранатами у нас было очень хорошо. Запасы были сверх комплекта. Из района навезли столько гранат, что и девать их было некуда. Проводили учебные занятия и бросать гранаты умели. Были у нас и ЧП. Одна девушка бросила близко и себя изранила.
Полк был спаян, кроме той части, которую мы получили из маршевых рот около 500 человек. Мы имели 2,5 тыс. добровольцев и 500 маршевиков. Там были всякие люди. Тут пришлось крепко работать. Маршевики оказались потом у минометчиков, у автоматчиков и ПТР. Затем мы автоматчиков взяли из добровольцев и в роту ПТР, а маршевиков отправили в стрелковый батальон. За неделю мы сделали перетасовку полка, а то у нас в некоторых частях, которое должны быть наиболее надежными, оказались маршевики. Потом их всех раскассировали по стрелковым ротам, а роту автоматчиков и роту ПТР сделали из добровольцев. Значительно разбавили минометчиков.
Много было работы с маршевиками. Потом большую работу провели по освоению устава и военных порядков. Народ был сугубо гражданский. У нас было много директоров, начальников главков. Получилось так, что младший командир, командир взвода и даже отделения командовал над своим начальником главка. Тот рядовым оказался, а этот командиром отделения. Он очень робко к нему подходил: Петр Иванович — гроза вчерашняя. Нам много пришлось поработать над авторитетом и ролью низового командира. Большое панибратство было. Они вместе выпивают — свои люди, с одного завода, из одной организации. А на второй день у них ничего не клеится. Командир роты пил с ними, а те ему достают, потому что они влиятельные люди. Обратно возвращаются: этот командир, этот подчиненный — ничего не получается. Подчиненный смотрит на командира: да брось ты петушиться, я тебя не знаю что ли. Нам иногда даже приходилось репрессировать больших людей.
У нас много было резервного политсостава: старших политруков, даже батальонных комиссаров было 90 человек. От нас взяли политсостава около 350 человек в разное время. Мы назначали политруками самих себя. Смотришь, через неделю откомандировывают их. Отдадим, другого назначим. Пройдет две недели, вновь отдай. Так раза три мы сменяли свой политсостав. Забирал в начале политотдел дивизии, а потом их угоняли, в МВО забирали. От нас их столько расплодилось, куда ни потянись — наши. Нам приходилось вновь воспитывать, Сам политсостав от военной работы отстал. Человек не военный, вот такой, как Сидоров. Прекрасный парень, старший политрук, а в военном отношении ноль, не знает с чего начать. Нам надо было приучить командира быть командиром, чтобы он был хозяином, чтобы его слово законом было. Поэтому, к нему надо было подойти по правилам, отойти по правилам, чтобы чувствовалось в повседневной жизни начальство.
Большой работой было поднятие авторитета низового командира и командира вообще, поднятие авторитета политработника, вопрос воинской дисциплины. Это первые дни у нас занимало первостепенное место. Второй вопрос, который шел — это овладеть техникой, сделать всех военнослужащими, уметь обороняться и наступать, дисциплина. Когда мы надавали много оружия, начали массово практиковаться, пошли чп и при чистке стреляют, и при разборе стреляют, гранаты не добрасывают, а мы уже вышли воевать. Наш 3-й полк как раз занял все ПО, четыре роты мы выставили одновременно. Они ежедневно охраняли Москву. Нам надо было не только разбирать учебные гранаты, но и ожидать наступления. Например, в Нахабино противник был от нас в 8 км, в Хлебниково уже ожидали противника в бой. Ночью ждали танков и они не дошли 3 км до нас.
Приказ товарища Сталина мы очень крепко разрабатывали, ввели специальные программы, темы и прорабатывали их на конференциях. Прежде всего, были созваны активисты, политруки с общим докладом Сидорова. Потом были даны планы комиссарам батальонов и политрукам. Собирались комиссары и политработники в батальонах, в ротах и по темам уже шла работа с бойцами. Мы разбили это на темы и вели программными темами.
Насчет роста мы зашибали все полки, приняли в организацию около 200 человек в партию до выхода на фронт и в кандидаты очень много приняли. У нас партийная организация дорастала до 70-80% в полку. Мы подняли ее рост на 15% и занимали первое место по росту партии в дивизии.
Под Москвой мы только ПО охраняли. Наша разведка сняла самолет.
Шли мы через Савеловский вокзал. В пути был специальный план составлен нами поэшелонно, утверждался комиссаром и потом апробировался политотделом дивизии на каждый день.
По существу Павлово взяли мы. 1-му полку была поставлена задача взять его. Новую Руссу брал 2-й полк. В слободу Павлово шел 1-й полк. До нас он 1,5 суток дрался, но взять ее не смог. Погиб их командир. Нам было задание обойти правым флангом павловские леса, которые их не пускали и взять Сидорово. Наш полк был сосредоточен в лесу около Рассвета. Там мы табором остановились и ночевали. Оттуда пошли на лес справа Павлово, потом на другой лес и зашли в Сидорово. 1-й батальон оставался немножко левее, а 6-ая рота наткнулась прямо на Павлово. Я шел с 6-м батальоном. Говорят: какая-то деревня.
— Какая деревня? Бери ее — говорю.
Это оказалось Павлово. Когда заняли ее, сюда пришло 30 человек 1-го полка. Спрашиваю:
— Сколько вас?
— Тридцать.
— Сумеете удержать деревню?
— Нет, ты оставь нам свою роту.
Потом подъехали тыловые части. Я сказал, чтобы они остались. Те остались. Мы пошли, два батальона, третий стоял в резерве. Когда пройдешь Павлово, там есть избенка вроде бани. Около этой избенки оставили два пулемета и пошли в атаку. По дороге к Новой Руссе есть маленький хуторок на опушке леса. Тут нас очень много положили, потому что немцы засели в бане и в лесу, а наши как прорвались сюда, попали под встречный огонь. Наша 3-я рота пострадала крепко. Потом мы их человек сорок побили. Они разбежались. У нас человек 25 побили. В этой операции человек 40 убитыми было в полку, человек 70 ранеными. Немцев мы насчитали тогда человек 200. В лощине между Павловым было человек 50, потом в лесу человек 40 и в разных местах. Трофеи тут небольшие были, съестные припасы только шоколад и прочие вещи. Немцы сопротивлялись в самом Павлове, в лесах. Там у них были пулеметные и минометные гнезда наполовину в земле, наполовину в снегу. У реченьки наших человек 15 положили, потом еще человек 10 и еще дальше. В самом Павлове человека три только было положено. Мы пришли сбоку, они сразу побежали. В лощине наш 1-й батальон встретили огнем. Их всех положили. Из Сидорова они отошли лесом на Васильевщину и туда, где шел 2-й полк. Тут мы пробыли день и ночью вышли на Бутылкино и Васильевщину.
Наши бойцы прекрасно дрались. В первую атаку вступать трудно было. Тут пострадало несколько наших командиров и политработников, когда они встали в первую атаку. Встал Калинин, бывший помощник начальника штаба, Пшеницын. Калинина сразу положили. Но это был первый момент, а потом пошли сразу. Хорошо тут действовала 6-я рота, которая брала Павлово по существу. Хорошо действовала 3-я рота, которая во фланг брала Сидорово. Неплохо действовала 5-я рота. Так что роты тут выровнялись, дрались все не плохо. Девушки вообще очень хорошо воевали. Цепь поднимала девушка Грикалова. Она была связистом у командира батальона. Ходит, ругается: «Чего сидите, черти. Я женщина и то не боюсь». Она была представлена к награде, но ее почему-то зачеркнули. Вообще девушки хорошо себя вели.
От Сидорово через лес Бутылкино. Бутылкино проезжаете немножко – Васильевщина. Две Васильевщины фактически, а Бутылкино на пригорке южнее. Немцы до нас его жгли, а при нас сожгли окончательно. Мы шли туда напрямик и первым шел 2-й батальон, за ним 1-й, а потом артиллерия и прочее. Разведка дивизии встретилась с ними и говорят: «Никого нет в Бутылкино». Командир батальона: «Развертываться что ли? Чего людей мучить, можно будет так колонной выйти». Пшеничный подумал — лучше развернуться, может быть, разведки там и не было. Развернулись. На поддержку командиру батальона Агееву пустили роту автоматчиков. Только немножко двинулись, нас встретили минометным огнем, да каким. Вот, думаю, и нет никого. Немцы били из Васильевщины, а в Бутылкино были автоматчики, пулеметчики и били справа. Мы на фланговый огонь не стали обращать внимания, оставили только один взвод. Пошли наступать двумя движениями. Одни остановились на горе, залегли. Бутылкино взяли с ходу. Три человека было только убито. За Бутылкино на горе залегли. Был сильный пулеметный и минометный огонь. Наши автоматчики зашли за Васильевщину. Другие пошли с леса. Когда зашли с боку, они перебежали дорогу, захватили наши автомат. Немцы бросились прямо в лес и тут мы побили человек 40, много трофеев взяли, около 50 лошадей с повозками, много продовольствия, снаряжения. Мы себя тогда кормили недели две и 1-й полк, который шел с нами, был разбит немножко.
Следующая операция — Островня. Тут начинаются у нас мытарства: Островню мы должны были брать с ходу непосредственно за этой операцией. Когда пришли под Островню, то по приказу с другой стороны, слева должен был прийти 2-й полк. На Островню мы должны были наступать тремя полками: 2-й, мой и 1-й полк должен быть резервным. Он остался в Васильевщине и дальше не пошел. Мы пошли под Островню, а 2-й полк застрял в Великуши, не мог взять деревню. Таким образом, мы остались одни. Сходили раза три в атаку, не берет, потому что мы не учли в это время, что сильный огонь был справа из деревни. Там три деревни — Островня и еще две. Когда мы пошли на одну из них, то подставили свой фланг под удар. Решили донести в дивизию, что 2-й полк оказался под фланговым ударом. Как быть? Нам разрешили отойти немного. Потом уже наступали вместе во всех комбинациях и Островню взял 1-й полк и мы одновременно. Там две Островни, одну взял 1-й полк, другую мы. Взяли крупнокалиберный пулемет у них и все. Деревня сгорела. На улицах побили их человек 15 и своих потеряли человек 15. Потом стали наступать на эти деревни, но взять их так и не могли. Потеряли здесь 3-й батальон, который почти весь погиб. Деревни обошли лесом и наступали с двух сторон. Там есть овраг хорошо пристрелянный немцами. Они в овраг пропустили, а обратно не пускают. Наши в овраг свалились, они открыли огонь и обратно не вылезешь. Здесь у нас погибла целая 7-я рота, здесь ранен и Сидоров. В другом месте река, хорошо пристрелянная немцами, лед тонкий, тоже ее пройти не могли. Разведка у нас была плохо поставлена. Мы не знали, что у немцев в тылу овраг, местность мы плохо знали.
Затем уже Ожееды, потом Печище и Черное. Я ранен под Черным. Все эти три селения дивизия так и не смогла взять. Прежде всего, у нас мало сил уже было, мы наступали единицами — это одно, а потом сильные укрепления у них были, снеговой вал. А артиллерия наша стреляла по четыре снаряда в день. Мы не имели возможности даже разрушить снегового вала. Ни в одном месте его не пробили. Артиллерия пыкнет пять снарядов и стой. Кое-какие огневые точки она сбивала, а вал не был пробит. У нас четыре пушки, которые могли стрелять 76, у них не было снарядов, а 45-ти имели только бронебойные снаряды. Но что же по снегу бронебойными снарядами бить, пыкнет и не разрывается. Я выбыл из Черного 5 апреля. Нужно было бы сотню-две снарядов дать, этот вал разгромить. Ни в одном месте мы не прорвали вала и проходили его трупами, а этот вал пехоту задерживал. Там автоматчики, минометчики, пулеметчики их ютятся. Пулемет наш их поразить не может, миномет не может. Пока мы не разрушили вала, лезли на стену огня, много потеряли и никакого толка, единственный исход был прорвать где-нибудь вал огнем артиллерии. У Сталина было сказано — проложить дорогу пехоте. Мы ни разу этого не сделали и шли без прокладывания дороги везде. С этими людьми можно было уйти дальше, а мы их разбазарили, не применяя артиллерии. Бросили дивизию в бой, не подготовив ее к операции. Нужно было дать ей день-два подготовиться, а нас гнали, вали и вали. Зачем-то хотели приурочить ко дню Красной армии, а это нам очень дорого стоило. Если бы мы на два дня позже выступили, то мы прошли бы гораздо лучше. Я шел, как баран на новые ворота смотрел. У меня над картой посидеть не было часа. Приезжаю, вам, говорят, нужно наступать. Показали по карте: тут вот, тут. Сколько зрительная память помогла, столько и запомнил.
Если часть плохо подготовлена и хорошая работа раньше не проведена, то политработа в бою очень затруднительна. В бою только можно подогнать, вызвать сознание, крепко сидевшее в нем. Если это сознание раньше не вбили в него, не проработали темы, все это воскресить во время боя дело невозможное. Нужно организацию крепко готовить, перед боем распропагандировать, а в бою только реализовать раньше проделанную работу. Если бойцы хорошо понимают, с кем они дерутся, за что, тогда только нужно лозунги выбрасывать. А если про эти лозунги никогда не слышали, тогда их как будто и не было.
Много значит в бою авторитет командира, кто ведет. Политработник должен быть на виду все время и если он в бою еще окажется на виду — это уже крепкий работник. Очень хорошо, например, знают комиссара полка, и если этот комиссар появляется на каком-нибудь участке, это уже неоспоримый эффект. А если о комиссаре никто не слышал и не видел его, и если он даже появится и крикнет, это может повиснуть, не произвести такого эффекта. Помню, под Островней раза три наступали, по 36 часов лежали — утомительно. Некоторые поплелись в кухню. Я туда пришел. Пронеслось, что Богомолкин пришел и от кухни гонит в шею. Это так подействовало, что ни одного не осталось. Мне даже выругаться не пришлось. Они сами друг друга возвращали и сами шли. Потом мне уже политруки и коммунисты говорят: «Где ты там был?» Никто меня не видел, а тень одна осталась.
А если бы авторитета не было, я пришел бы, покричал и все. Бывают такие случаи, что политрук новый, кричит, ругается. Только поглядывают: кто это там ругается и все. Нужно иметь авторитет, чтобы одно имя сказалось. Пришел, тут шутки плохи. Ну, а если никто тебя не знает, тут уж ничего не сделаешь.
Не самый бой, как таковой, нужен для политработы, а нужно использовать все перерывы, все дефекты боя. Кончился, допустим бой, тут нужно сейчас имена людей, которые дрались, указать, методы, которыми достигли хороших результатов. Все это нужно сделать общим достоянием, распропагандировать на тех подвигах, которые перед вами прошли и, таким образом, подготовить к следующему бою. Распропагандированный боец на все время не останется заряженным. Перед каждым боем нужно обязательно давать новую зарядку на новых фактах, на новых примерах, все время наращивать это у него. Тут как раз сказывается политработа в боях. Тут сказывается умение, какими фактами нарастить, о чем можно говорить, о чем можно не говорить. Необходимо организовать отдых бойца, разрядить усталость, недоедание. Тут уже искусство политработы начинается, а пропустишь этот момент, обязательно скажется в бою.
Козлов, комиссар батальона, прекрасно вел батальон, сам неустрашимый был, всегда во весь рост шел, что не положено ему. Неплохой комиссар 2-го батальона. Вообще комиссары батальонов у меня были очень хорошо подобраны. Политруки рот многие хорошо себя вели. Теперь уже ни одного нет, по два раза ранены или побиты. Они хорошо были подготовлены на ряде совещаний здесь, методологически. В этом отношении нужно отдать должное Сидорову. Мы не рвались, не кричали на тему дня, а вкладывали все в рамки плана и планомерно натаскивали. Хорошо вел себя отсекр полка Стуков, тоже партийную организацию умел держать, поднимать ее авторитет. Его авторитет мы крепко держали, как монолитность его выставляли. Нам это удалось. Он погиб под Островней. Коллектив политработников был сильный, даже сильнее чем командование. Он все же доминировал над командованием и мы старались командование им тащить. Так как Пшеничного выдвинули мы, то под него подставлялись, потому что это наша кандидатура и мы ее лелеяли. Пшеничный — волевой командир. Прежде всего, он не горячится попусту, спокойный, думает, прежде чем принять решение, принявши отстаивает. Когда ему подсказывают, подумавши принимает, а не принял — отставить. Тактику знает, с волей командир. По-моему, у него большая практика старого времени, а образования у него не было. Ведь он к нам из запаса пришел, был командиром одного из батальонов, потом начальником штаба, потом помощником в полку, затем мы сделали его командиром батальона и опять в полк. Он участник гражданской войны.
Я сам рабочий с завода Арсенал, Ленинград, модельщик-токарь по дереву и металлу. Член партии с мая 1917 г., участник октябрьских баррикад в Ленинграде. Участвовал при взятии Зимнего. Потом участвовал в гражданской войне, начиная от командира полка и кончая комиссаром полка 11-й кавдивизии 1-й конной Буденного. После этого был демобилизован на партийную работу. Был секретарем Тамбовского губкома, потом на профсоюзное работе был, затем учился в Тимирязевке. После Тимирязевки был директором зерносовхоза «Гигант», затем заместителем наркома совхозов по востоку, потом начальником главка, потом на сельскохозяйственной выставке начальником главка животноводства. Из Наркомата совхозов взят сюда. За «Гигант» получил орден Ленина. Родился в 1896 г.
19 ноября 1942 г.