…Сказать по правде, я совсем не обрадовался, когда меня назначили командиром полка ополченской дивизии. Военного опыта у меня хватало, я воевал на Халхин-Голе и участвовал в войне с белофиннами. Но мне постоянно приходилось иметь дело с кадровыми бойцами Красной армии. Теперь же мне предстояло начальствовать над людьми, которые проявили высокое патриотическое сознание, но в большинстве своем были в военном отношении совершенно неумелыми.
На первых порах мы встретились, естественно, с немалыми трудностями. Полк еще не был принят на регулярное интендантское снабжение. Оружия пока не хватало. Обмундирование у бойцов было самое пестрое. Да и «штатские» привычки и настроения были еще очень сильны среди командного состава. Часто мне приходилось прибегать к различными жестким мерам.
И вот однажды я шел в расположение полка в самом неприятном настроении, попросту сказать, был зол до крайности. Вижу, шагают мне навстречу двое мальчишек, небольшого роста, этаких «сосунков», как я подумал тогда. Идут веселые, переговариваются, смеются. Вижу: на обоих черные ватники не по росту, винтовки за плечами. «Тоже мне… добровольцы!» — с раздражением подумал я. Остановил мальчишек и спрашиваю:
— Кто такие? Что тут делаете?
А они вытянулись в струнку и отчеканили:
— Боец Ковшова!
— Боец Поливанова!
Тут я окончательно вскипел: ну, думаю, не хватало мне еще таких «бойцов». Непременно этих девчонок надо по домам отправить. Никогда у меня не было в части таких «красноармейцев» и, клянусь, никогда не будет! Однако спросил, что же они собираются делать в полку. Есть ли у них какая-нибудь военная подготовка? Где учились? Что умеют делать? Уверен был, что получу самый неопределенный ответ.
— Мы снайперы, — вдруг отвечает та, что постарше. — Учились несколько лет до войны в рядах Осоавиахима. В августе 1941 г. окончили на «отлично» школу снайперов Осоавиахима. Получили звание снайперов и командиров отделения. Обе комсомолки. В часть вступили добровольно. И желаем оставаться именно бойцами-снайперами.
— Ну, хорошо, — сурово говорю я. — Я еще на деле проверю, что вы за снайперы. А в случае чего немедленно по домам отправлю. Солдаты нам нужны настоящие. Мы стоим на боевом рубеже, на защите Москвы. И собираемся воевать, а не в бирюльки играть…
Вот это и была моя первая встреча с Наташей и Машей. Я и запомнил их на тот случай, чтобы отчислить из полка в первую очередь. Женщин в полку и без того слишком много, и все они желали непременно идти на фронт. Ни одна из них не уходила из части без самого энергичного сопротивления. По-человечески их было, конечно, жаль, но я считал, что поступать иначе невозможно: в полку было вполне достаточное количество добровольцев-мужчин.
Моя вторая встреча с Наташей произошла в тот же день.
Вечером начался очередной воздушный налет на Москву. Объявили воздушную тревогу. Мне надо было немедленно связаться с командирами батальонов, отдать им распоряжения. А телефонная связь еще не налажена.
Вижу: бегут ко мне с разных сторон два красноармейца: один — длинноногий, неуклюжий, другой — маленький, шустрый парнишка. Дал я им обоим по записке, приказал доставить командирам батальонов и немедленно — назад, доложить об исполнении. Оба побежали. Смотрю, «малыш» сразу же задал такого стрекача, что в одну минуту скрылся из глаз. А длинноногий увалень переваливается, как медведь. «Ну, — думаю, — этого только за смертью посылать…»
Стою, жду. Паренек примчался обратно, откозырял, рапортовал по форме. Словом, все сделал как надо. Очень я им остался доволен. И когда прибыл, наконец, и второй посыльный, я, приняв у него рапорт, строго сказал:
— Так срочных распоряжений командира выполнять нельзя! Да еще в военной обстановке. Вот этот боец, смотри, за пятнадцать минут обернулся.
Поворачиваюсь к «пареньку» и говорю:
— А ты молодец! Благодарю за службу. Как твоя фамилия?
— Красноармеец Ковшова! – чеканит «парнишка», взяв под козырек.
Я и язык прикусил…
Скоро до меня дошли слухи о неправильном поведении снайпера Татьяны Гавриловой. Я тотчас же отчислил ее приказом из полка и отослал в Москву. Будучи раздражен всей этой историей, я решил было отчислить также и Ковшову с Поливановой, которые жили вместе с Татьяной. Наташу и Машу вызвали по моему приказанию с вещами в штаб полка. Здесь я объявил девушкам свое решение. Обе они были потрясены этим совершенно незаслуженным наказанием. Машенька потихоньку заплакала. А Наташа принялась горячо доказывать мне, что они тут совершенно ни причем и бесчеловечно поступать с ними подобным образом только за то, что «и они тоже девушки».
— Домой мы все равно ни за что не вернемся, — сказала Наташа. — Если вы заставите нас уйти из этой части, мы поступим в другую, где сумеем заслужить более справедливое отношение к себе.
В словах Наташи я почувствовал твердую решимость и заколебался. Мне стало жаль обеих девушек. Однако неудобство положения было еще и в том, что Наташа и Маша оставались единственными девушками-бойцами в роте. Еще накануне командир роты жаловался мне: «Землянку для них нужно отдельную. Баню — отдельную. К врачу — отдельно. Неудобно все это. Пусть уж идут в санвзод. Там все женщины…»
И вот, решив оставить Наташу и Машу в части, я дал приказ перечислить их в санвзвод. Наташа и Маша подчинились приказу, стали переучиваться на санитарок. Но к тому времени они уже заслужили репутацию отличных стрелков: они доказали это на стрельбах.
И вскоре я отменил свой приказ насчет санвзвода. Наташа и Маша переведены были в комендантский взвод при штабе полка. Я вручил им две снайперские винтовки, заставил усиленно тренироваться, обучал топографии, для чего даже достал учебник. Наташа превосходно стреляла из снайперской винтовки: на 300 метров она с одного выстрела попадала в головную мишень, тогда как я сам, хоть и считался всегда хорошим стрелком, попадал в эту мишень со второго, а иногда и с третьего выстрела.
Однажды мне пришлось заступиться, по справедливости, за Машу Поливанову. Случилось это так. Как-то, возвращаясь с осмотра рубежей, я проходил мимо расположения комендантского взвода. Там шли занятия. И вдруг я услышал взрыв грубоватого мужского хохота. Я зашел во взвод и спросил, что тут за веселье такое.
Бойцы ничего не ответили. Среди них я увидел Наташу и Машу и тотчас же заметил, что щеки у Маши ярко пылают, а Наташа стоит рядом, и лицо у нее хмурое и гневное.
Командир взвода доложил мне, что во взводе только что происходило занятие по материальной части винтовки и в настоящее время 10-минутный перерыв.
Тогда, подойдя к Наташе, я обратился к ней с вопросом: что же все-таки здесь произошло? Оказывается, один из бойцов спросил у Маши, почему она забинтовала мушку и прицельное приспособление у своей винтовки. Не успела Маша ответить, как один из бойцов «объяснил»:
— Женщины, они женщины и есть. Привыкли ребят пеленать, вот и винтовку запеленала. Не бабье это дело — винтовка!
Парень этот слыл во взводе «остряком». Поощренный смехом своих товарищей, он продолжал высмеивать девушек за то, что они «нянькаются» со своими винтовками.
Уже по тону, каким рассказывала Наташа о происшествии, и по тому, как серьезно и внимательно я ее слушаю, бойцы поняли, что хохотать тут было вовсе не над чем. Улыбки с лиц исчезли, воцарилась тишина.
Я объявил командиру взвода, что сейчас сам произведу осмотр и проверку состояния оружия у всех бойцов, для чего приказал немедленно построить взвод. Наташа и Маша стояли на левом фланге. А я начал проверку с правого фланга, вызывая бойцов по одному. После осмотра винтовки и проверки состояния ружейной принадлежности я задавал каждому бойцу несколько вопросов по теории стрелкового дела.
Вывод мой был неутешительным: я нашел, что оружие у бойцов комендантского взвода находится в неудовлетворительном состоянии. Слабо знали бойцы и материальную часть винтовки и совсем не имели знаний по баллистике и теории стрелкового дела. Как на грех оказалось, что у завзятого «остряка» винтовка находилась в безобразном состоянии. А у Наташи и Маши я нашел винтовки в самом идеальном порядке. Налицо была и вся ружейная принадлежность. Кроме того, девушки сделали особые палочки для чистки отдельных частей винтовки. На мои многочисленные вопросы по баллистике и теории обе ответили отлично, по уставу, коротко и точно.
Бойцам Ковшовой и Поливановой я объявил благодарность перед строем за образцовое отношение к боевому оружию. В ответ я услышал два чистых девичьих голоса:
— Служу Советскому Союзу!
Перед строем же я наложил взыскание на нерадивого бойца за возмутительную грязную винтовку. Но все его товарищи, да и сам боец, поняли, что наказал я его не только за грязную винтовку…
Потом спросил Поливанову, для чего она забинтовала мушку и прицельное приспособление своей винтовки. И она объяснила:
— Чтобы уберечь их от всяких случайностей. Я снайпер. Мне нужна очень точная винтовка. А в случае малейшей порчи мушки или прицельного приспособления винтовка теряет точность боя…
После этого весь взвод ясно почувствовал, сколь неуместны были шутки по этому поводу, я достиг своей цели…
Надо сказать, что Наташа и Маша всегда с исключительной бережливостью относились к своему боевому оружию. Позднее, бывало, после боя, усталые, голодные, промерзшие, они прежде всего принимались чистить и «холить» свои винтовки.
Перед первым боем, 20 февраля утром, я решил проверить, как расположил роты в лесу командир батальона Зряхов.
Мы углубились в лес. Путь был труден и опасен: немцы вели огонь из всех видов оружия. Я незаметно наблюдал за Наташей. Мне сразу понравилось, как она ползла по-пластунски, умело маскируясь.
Я увидел впереди себя огромную, вырванную с корнем сосну: она лежала, обращенная ко мне вершиной, а ее комель высоко поднимался над снегом. Я решил взобраться на этот комель, чтобы лучше ориентироваться на местности, и торопливо пошел во весь рост. Вдруг сзади послышался громкий, тревожный крик Наташи:
— Довнар! Ложитесь!
Я недоуменно оглянулся на нее. И вижу: она навела свой автомат на меня и кричит уже повелительно:
— Лож-жись! Стрелять буду!
Не понимая, что случилось, я упал в снег. И тотчас же раздались выстрелы Наташи. Из-за комля выбежали три немца. Один упал, подстреленный Наташей.
Не предупреди меня она, я прямо напоролся бы на вражеских автоматчиков. Наташа шла слева от меня и первой заметила угрожавшую нам опасность. Не зная, как предупредить меня, она и закричала: «Лож-жись! Стрелять буду!» — как часовой на посту. Смеялись мы потом над этим. Но тут я впервые по достоинству оценил зоркость и находчивость Наташи во фронтовых условиях.
В этот же день мы снова отправились в расположение батальонов, и Наташа снова показала свою поразительную находчивость и способность действовать быстро и безошибочно.
Огонь в лесу усилился, немцы начали жестокий минометный обстрел. Ходить по лесу даже вне линии огня было опасно. Гитлеровцы засылали к нам в тыл своих снайперов — «кукушек». Эти снайперы часто специально охотились за нашими командирами, убивая их, казалось бы, в самых неожиданных и безопасных местах. Сидели они по большей части где-нибудь в густых кустах ели.
Я, командир комендантского взвода и Наташа шли глухой лесной тропой и разговаривали. Впереди показался хуторок, выжженный дотла. Из-под снега торчали только остовы русских печей. И вдруг выстрел. Я мгновенно метнулся в сторону и залег за первой попавшейся печью. Взводный не успел сделать этого и был ранен. Я подтащил его к себе, за печь. Едва я сделал это, как с другой стороны печи раздался ответный выстрел. Это стреляла Наташа! И вот в каких-нибудь пятидесяти метрах от нас с дерева на землю грохнулся здоровенный фашистский молодчик, убитый наповал. Мы, что называется, и опомниться не успели, как все уже было кончено. Я подошел к убитому. Пуля Наташи ударила его прямо в кадык и вышла через затылок…
Во время одного боя нам очень мешал один гитлеровский пулеметчик. Он укрылся в развалинах деревни Дубровка и с короткой дистанции вел непрерывный огонь по нашим подразделениям, мешая им подняться в атаку. Огонь нашего 45-миллиметрового орудия и миномета не дал результатов: немецкий расчет искусно менял позицию и снова начинал стрельбу.
Я разрешил Наташе подползти поближе и уничтожить расчет. Буквально через несколько минут, у всех на глазах, после двух выстрелов Наташи немецкий пулемет замолк. А после четвертого ее выстрела из развалин выскочили два немца и побежали в полный рост, ища укрытия. Но и эти, конечно, не добежали: их настигла очередь из нашего ручного пулемета.
Когда Дубровка была занята нами, мы нашли у развалин русской печи этот пулемет. Одному из пулеметчиков пуля Наташи угодила прямо в переносье…
К 1 марта наш полк получил приказ овладеть селом Великуша — сильно укрепленным вражеским узлом сопротивления. Задолго до рассвета полк пошел в наступление. Местность здесь была сплошь лесная, болотистая. Вокруг всех населенных пунктов обычно имелись обширные поляны, которые сейчас лежали, заваленные глубоким снегом. В снегу были пробиты траншеи, по которым и двигались наступающие. К десяти часам утра в Великушу вступил один из батальонов. Однако немцы неожиданным ударом со стороны деревни Антаново отбросили батальон на исходные позиции. Наступление приходилось начинать сначала.
Бой за Великушу длился 2, 3 и 4 марта в трудных условиях: немцы не только упорно сопротивлялись, но и вели губительный огонь по наступающим.
Бойцы другого полка, измученные и промерзшие до костей, с рассветом выходили из лесу и начинали упорно ползти в сторону Великуши по снежным траншейкам, проложенным прежними атакующими. Доползали до самого снежного вала, которым немцы окружили деревню, и под ураганным огнем противника снова откатывались назад и уходили в лес. Вся снежная поляна перед деревней была взрыхлена, подернута пеплом. Лица у бойцов стали землистыми, обросли, глаза провалились, губы почернели и растрескались. Но приходил новый рассвет, и роты снова устремлялись в атаку.
Наш передовой НП полка расположился на склоне небольшой высотки, среди редких сосен. Отсюда мы хорошо видели кольцеобразный снежный вал вокруг Великуши. Он был так высок, что даже с нашей высотки мы видели только крыши изб да чернеющие во рву амбразуры, из которых враг вел смертоносный огонь.
На НП вместе со мною были неотлучно комиссар полка Жур, мой адъютант Федя Рыженков, Наташа и Маша. В эти дни всем нам приходилось нечеловечески трудно. Мы не имели и часа отдыха даже по ночам. Наташа и Маша, кроме своих снайперских обязанностей, выполняли еще и работу офицеров связи: под огнем немцев они доставляли боевые приказания командирам батальонов и приносили от них донесения. Можно сказать без преувеличения, что в эти исключительно трудные дни Наташа и Маша были глазами и ушами НП полка.
Обстановка в бою сложилась так, что я вынужден был отослать на линию огня пулеметные расчеты, которые охраняли НП. И вот эту задачу — охрану НП — Наташа и Маша целиком взяли на себя. Я дал в их распоряжение ручной пулемет с боевым расчетом. Этот пулемет девушки установили примерно в ста метрах от своих снайперских ячеек. Когда в поле их зрения появлялась очередная, просочившаяся в лес группа вражеских автоматчиков. Маша поднимала руку в варежке, и пулемет давал очередь в 20-30 патронов. Автоматчики, понятно, кидались на звук этих выстрелов и невольно подставляли снайперам свой фланг. За эти секунды Наташа и Маша успевали сделать по 3-4 безошибочных выстрела из своих снайперских винтовок…
4 марта я послал Машу в санчасть с приказом срочно эвакуировать тяжелораненых в тыл, а санчасть перевести поближе к передовой, чтобы раненые в бою могли легче до нее добираться.
Ночью перед этим никто не сомкнул глаз — ходили по батальонам, беседовали с бойцами. А с рассветом все снова были на НП, невероятно голодные и утомленные. И вот тут-то Наташа притащила литровый термос с горячим какао и несколько ванильных сухарей: все это она нашла у одного из убитых ею гитлеровцев. «Продтрофей» был честно поделен нами на пять равных частей.
Вскоре мне позвонил комдив и приказал лично отправиться в Великушу, куда просочилась часть наших бойцов. Я немедленно двинулся в деревню. Со мною пошли Жур, Федя Рыженков и Наташа.
Комиссара и Рыженкова я оставил в самой деревне, а сам в сопровождении Наташи пополз вокруг вала, чтобы проверить, как организована круговая оборона. Со стороны Дягилево, судя по усилившейся стрельбе, уже началась контратака немцев, да и ракеты освещали наступающих.
Наташа ползла метрах в десяти впереди меня. Ползли мы с внутренней стороны вала, останавливались возле каждого пулеметного расчета. Я объяснил, какова должна быть у них зона обстрела.
Вместе с Наташей мы одолели половину снежного вала — его полукруг — и выползли на внешнюю сторону, обращенную к нашему тылу. Здесь, возле небольшой баньки, мы вдруг наткнулись на Федю Рыженкова. Он был смертельно ранен и уже умирал. Я понял, что Федя искал меня, своего командира. Я задержался возле умирающего и махнул рукой Наташе, чтобы следовала дальше. Федя умер на моих руках. Едва я успел отползти от него, как меня ударило словно чугунным бревном по обеим ногам. Я был ранен очередью бронебойно-зажигательных пуль в колени обеих ног и упал, обливаясь кровью, на снег.
Прежде всего я подумал, что Наташа успела отползти слишком далеко и не услышит моего крика в этом адском грохоте. И все же я закричал изо всех сил:
— Наташа! Наташа!
Чувствуя, как на мне начинает тлеть ватник, а валенки заливаются хлынувшей кровью, я на локтях дополз до первой воронки и скатился в нее. Там я стал хватать горстями снег и тушить горящую на мне одежду.
Наташа, наверное, сама хватилась меня и вернулась обратно, к баньке. Скоро над воронкой появилась ее голова. Она скатилась ко мне.
— Наташа, я ранен, — сказал я как мог спокойно.
Она была так поражена, что в первый момент не поверила мне.
— Вы шутите? — спросила она испуганно. Увидев, что я весь в крови, Наташа ужаснулась.
— Лежите, лежите здесь! Я приведу кого-нибудь на помощь. Выбравшись из воронки, Наташа исчезла.
Она долго не возвращалась. Мне показалось, что прошла целая вечность. Я уже подумывал о том, что Наташу могли ранить или даже убить по дороге. Но она появилась снова, и не одна, а с санинструктором Марусей Медведевой. Пока Маруся кое-как перевязывала мои перебитые ноги, Наташа снова исчезла и вернулась уже с «волокушей» — деревянной лодочкой, в которых санитары увозили раненых с поля боя.
Вдвоем девушки вытащили меня из воронки, уложили в лодочку, впряглись в лямки и поползли по глубокому снегу, направляясь в сторону спасительного оврага.
Бой продолжался с нарастающим ожесточением.
Я то и дело терял сознание от невыносимой боли. Мои изувеченные ноги не вместились в лодочку и волочились по снегу. У правой ноги была совершенно раздроблена коленная чашечка, и нога перекручивалась пяткой вверх. Иногда я не выдерживал и кричал, ругался, проклинал обеих девушек. Но они безостановочно двигались вперед, торопясь вывезти меня из зоны обстрела.
По дороге Наташа остановила двух бойцов, которые впряглись в лямки, а девушки поползли сзади, стараясь придерживать мои ноги. Но не успела вся группа проползти и сотни шагов, как прямо под ногами у бойцов разорвалась мина. Оба были убиты наповал. Меня силой взрывной волны выбросило из лодочки. Маруся была легко ранена. Одна Наташа чудом осталась совсем невредимой. Убедившись в том, что я жив, девушки уложили меня в волокушу и потащили к оврагу. Еще при взрыве мины с меня сорвало ушанку, и Наташа надела на меня свою. Наконец мы достигли оврага. Наташа остановила встречную подводу, и меня положили в сани.
Тут силы окончательно оставили меня. Я совершенно окоченел от холода, сковавшего все мое тело.
— Я замерзаю! — сказал я, с трудом разжимая губы. — Я умираю, Наташа!
— Не дам я вам умереть! — перебила меня Наташа. — Не для этого я тащила вас сюда.
В одно мгновение она сняла с себя шинель и ватную куртку и укутала меня ими, а сама осталась с непокрытой головой, в одном полотняном маскхалате поверх мокрой от пота гимнастерки.
Когда мы ехали по оврагу, нам стали попадаться бойцы. Они встревоженно спрашивали, кто ранен. Узнав, что тяжело ранен командир полка, бойцы некоторое время молча бежали за санями, как бы провожая меня. Острая боль резанула меня по сердцу: это ведь были мои отважные боевые друзья. Едкие слезы брызнули из моих глаз. До этого момента я как-то не отдавал себе отчета в том, что я выбыл из строя надолго, может быть, навсегда. Теперь я понял это…
Наша подвода поравнялась с местом, откуда ближе всего было до штаба полка, и я послал Наташу за начштаба Павловым. Пока Наташа бегала в штаб, я лежал в санях, смотрел в ночное морозное небо, на Большую Медведицу, медленно соображая, где север и где юг… И думал, как следовало бы расположить силы наступающих, чтобы непременно удержать Великушу в наших руках. Явился Павлов. Я передал ему командование полком, все свои последние распоряжения и послал его в Великушу.
Медсанбат находился тогда в Новом Гучеве. Туда и привезла меня Наташа. Мне сделали настоящую перевязку, уложили перебитые ноги в лубки. Я лежал на носилках, в холодной избе, в тяжелом забытьи. Возле меня сидела Наташа. Она смачивала мне виски одеколоном, всячески пыталась утешить и ободрить меня, говорила, что Великуша уже окончательно в наших руках и мы непременно ее удержим. А сама потихоньку плакала от жалости ко мне. Отсюда меня эвакуировали в Москву, Наташе поручили сопровождать меня в госпиталь.
Долго я был между жизнью и смертью. На обеих раненых ногах началась газовая гангрена. Ампутировали правую ногу, а следом за этим собрались отнять и левую. Положение мое долгое время оставалось безнадежным.
Наташа ежедневно навещала меня в госпитале, ухаживала за мной и даже старалась развеселить самым трогательным образом.
Уже 10 апреля Наташа собралась ехать обратно на фронт, хотя срок ее командировки еще не истек. Я замолвил было словечко о том, что Наташе, может быть, следует остаться в Москве и работать инструктором стрелкового дела. Я знал, что Наташа и Маша представлены к награждению орденом Красной Звезды, и шутя говорил:
— Хватит тебе, Наташа, воевать! Ведь далеко не у каждой девушки после окончания войны будет красоваться на груди красная звездочка. Ты и в тылу можешь быть очень полезной фронту.
— Нет! — ни на минуту не задумываясь, отвечала Наташа. — Мы с Машей поклялись не уходить с фронта до победы. И Маша ждет меня там. Боевые резервы есть кому и без нас готовить…
Пожелав мне скорейшего выздоровления, Наташа уехала. Больше мы уже не встретились.
В июне 1942 г., когда я еще лежал в госпитале, я получил письмо от Наташи. Прочитав его, я мысленно поразился, с каким знанием дела описывала Наташа боевую обстановку, в какой находился полк. Думаю, даже и опытный офицер не сумел бы лучше написать обо всем этом. А Наташа ведь была всего только рядовым бойцом! В письме она прибегала к остроумной форме маскировки, чтобы иметь возможность передавать мне сведения, не подлежащие оглашению. «Концертами» она называла, конечно, артиллерийскую подготовку. «Гости» — это танки нашей части, действовавшие под началом командира Григорьева. «Двадцатки» — танки «Т-20». «Раскаты грома небесного» — действия нашей авиации.
Вот оно, это памятное и столь восхитившее и ободрившее меня письмо Наташи
Довнар С.А., 1952 г.